[svobodaslova]

Добрый вечер, дорогие друзья! "Свобода Слова" была с вами больше полугода. Написано множество ярких и качественных текстов, получены неизмеримые объемы позитива.
Но в последнее время интерес несколько упал. И, что прискорбно, некоторые предпочитали объяснять чужие победы на конкурсе не объективными качествами текста и голосами читателей и авторов, а нечестной игрой. Также неоднократно высказывались странные предположения относительно личности организатора. Который, кстати, после второго тура ушел, оставив сообщество другому, никак ни с чем не связанному, незаинтересованному и тд. Голос разума в таких ситуациях не котируется, я понимаю, но в обсуждениях конкурса было несколько очень неприятных моментов для человека, который во всем этом ни сном ни духом, просто выкладывает тексты, а потом считает присланные баллы.
В общем, орг сделал свое дело, орг устал, орг уходит.
"Свобода слова" не будет проводить следующий тур. И прекратит свое существование как конкурс. Те авторы, которым приглянулись заявки и которых накрыло вдохновение, могут присылать на умыл сообщества ссылки на свои тексты по заявкам со "Свободы слова", они будут выкладываться и радовать читателей.
Засим до свидания, лучи любви, ваш Бэтмен  изя кацман, в первом туре известный как Марушь.

@темы: организационное

---

Четвёртый тур закончен!

[svobodaslova]

Итоги таковы:


1. Работа 8 – 124 балла: Сон чудовищ рождает разум, PG, психоделичная сказка, мини, джен с элементами гета.
Автор:  Dr. Jekyll


2. Работа 16 – 120 баллов: Притворщики, NC-17, романс с элементами драмы, мини, слеш.
Автор:  Хвосторожка


3. Работа 12 – 108 баллов: Дешёвый детектив, PG-13, пародия, юмор, детектив, мини, джен.
Автор:  Plum Pudding

Поздравляем победителей!

4. Работа 10 – 93 балла: По образу и подобию, NC-17, романс, макси, слэш.
Авторы:  agua-tofana и  Хвосторожка

5. Работа 14 – 87 баллов: Леа Лелуш: бальзам для волос, NC-17 местами, драма с элементами триллера, миди, квазифем.
Автор:  agua-tofana

6. Работа 9 – 70 баллов: Когда мы вырастем, PG-13, драббло-драма, мини, джен.
Автор:  jesska

7. Работа 13 – 62 балла: Аперитивы, R, драма, роман, мини, слеш.
Автор:  Cannabis Sativa.

8. Работа 6 – 59 баллов: Навь, PG-13, романс, драма, мини, слэш.
Автор:  agua-tofana

9. Работа 1 – 54 балла: В стране фей, PG-13, недотриллер, мини, джен.
Автор:  agua-tofana

10. Работа 3 – 53 балла: Перо, R/NC-17, нестокгольмский синдром, миди, слеш.
Автор:  Groovy B@st

11. Работа 11 – 48 баллов: Щепки, PG-13, драма, миди (или большое мини)), джен.
Автор:  magnolya

12. Работа 17 – 48 баллов: Отражение, PG, мини, джен.
Автор:  almond_land

13. Работа 15 – 44 балла: Истина и ложь, PG-13, общий/приключения/романс, миди, слеш.
Автор:  Nancy_boy

14. Работа 2 – 41 балл: Не в принцессах счастье, G, фэнтези, юмор, мини, джен.
Автор:  Naked_Truth

15. Работа 5 – 34 балла: Пепельные миры, R (за фон), драма с парой бит околонаучной фантастики, авторское мини, джен.
Автор:  cdg

16. Работа 18 – 28 баллов: Ошибочка вышла!, PG-13, романс, миди, слеш.
Автор:  Vasusa

17. Работа 7 – 20 баллов: Тамплиер, PG-13, общий, ангст, миди, джен.
Автор:  Алый отсвет

Благодарим всех за тексты и за участие! Приходите ещё

@темы: организационное

---

Мастер-пост, тур IV

[svobodaslova]

Работа 1: В стране фей, PG-13, недотриллер, мини, джен.

Работа 2: Не в принцессах счастье, G, фэнтези, юмор, мини, джен.

Работа 3: Перо, R/NC-17, нестокгольмский синдром, миди, слеш.

Работа 4: снята с конкурса и удалена по просьбе автора

Работа 5: Пепельные миры, R (за фон), драма с парой бит околонаучной фантастики, авторское мини, джен.

Работа 6: Навь, PG-13, романс, драма, мини, слэш.

Работа 7: Тамплиер, PG-13, общий, ангст, миди, джен.

Работа 8: Сон чудовищ рождает разум, PG, психоделичная сказка, мини, джен с элементами гета.

Работа 9: Когда мы вырастем, PG-13, драббло-драма, мини, джен.

Работа 10: По образу и подобию, NC-17, романс, макси, слэш.

Работа 11: Щепки, PG-13, драма, миди (или большое мини)), джен.

Работа 12: Дешёвый детектив, PG-13, пародия, юмор, детектив, мини, джен.

Работа 13: Аперитивы, R, драма, роман, мини, слеш.

Работа 14: Леа Лелуш: бальзам для волос, NC-17 местами, драма с элементами триллера, миди, квазифем.

Работа 15: Истина и ложь, PG-13, общий/приключения/романс, миди, слеш.

Работа 16: Притворщики, NC-17, романс с элементами драмы, мини, слеш.

Работа 17: Отражение, PG, мини, джен.

Работа 18: Ошибочка вышла!, PG-13, романс, миди, слеш.

Нам очень нужны ваши отзывы и голоса! Напоминаем, что завтра последний день, когда можно голосовать и читателям, и авторам.

запись создана: 19.12.2011 в 10:02

@темы: организационное

---

Авторам

[svobodaslova]

А ТЫ прислал на конкурсный е-мейл свою табличку с результатами голосования? Завтра последний день.

запись создана: 02.01.2012 в 13:42

---

Обзоры текстов 4-го тура

[svobodaslova]

Все обзоры взяты из открытых источников. Если кто-то против ссылки на свой дневник - скажите оргам. Если кто-то хочет добавить свой обзор - тоже скажите.
Мнение обзорщиков о текстах и их предположения относительно авторства являются исключительно их мнениями и предположениями.

Обзор №1
Обзор №2
Обзор №3
Обзор №4
Обзор №5

запись создана: 28.12.2011 в 16:48

---

[svobodaslova]

По результатам опроса оказалось, что большая часть читателей не успевает, поэтому голосование продлится до 5 января включительно.
Это было сделано для вас и вашего удобства. В ответ можно сделать что-то для авторов, которые написали множество отличных текстов. Комментируйте! Голосуйте! Пишите обзоры!



Авторское голосование также продлится до 5 января. Ждём ваши таблицы!

@темы: организационное

---

Конкурс, тур 4: работа 18

[svobodaslova]

Название: Ошибочка вышла!
Рейтинг: PG-13
Жанр: романс
Размер: миди
Тип: слеш
Объём: примерно 57 тысяч знаков
Описание: ориджинал написан на конкурс "Свобода слова" в дайри. Заявка: Охренительно Секретная Организация, о которой неизвестно никому, кроме её членов. Занимается спасением мира, переводом бабушек через автобан, изготовлением скворечников с флюгерами и кабельным телевидением. В организации существуют отряды и у каждого свои спецификации - разведка, полив грядок оружейного магната кислотой, скоростное обматывание лапши вокруг туловища и прочее. Так вот интересна история одного такого отряда, состоящего из четырёх-пяти агентов. Что это будет - миссия в прямом эфире, тренировки, бытовые бугагашеньки или же всё вместе - на усмотрение автора.
Хоть заявка и бредово написана, зокащег будет рад и серьёзному с пафоском исполнению.
Примечания: в тексте цитируется трагедия У.Шекспира “Ромео и Джульетта”

читать оридж "Ошибочка вышла!"

В пятом подъезде этого дома висели часы. Это были обычные круглые часы, с белым циферблатом за толстым стеклом, с огромными безжалостными стрелками и громким тиканьем. Такие можно увидеть в школах, поликлиниках или старых санаторяих, а эти висели себе спокойно в пыльном полумраке над входной дверью. Немногие жители их замечали, а даже если и обращали внимание на странный предмет обстановки, то вряд ли задавались вопросом, кто и зачем решил его здесь установить. И уж конечно никто не сверял по этим часам время. Даже те, кто о них знал
Минутная стрелка почти добралась до цифры 12, и темноту подъезда прорезал солнечный луч. Он протянулся снизу почти до потолка, высветив сине-белую бугристую стену и осеннюю пыль, вихрящуюся на сквозняке. Так происходило всегда, если день был ясным, ровно в половину десятого утра.
Стрелка со щелчком перепрыгнула на следующее деление, а лучик почти пропал, когда входная дверь распахнулась и в подъезд вбежал молодой человек. Он наступил на луч и, даже не извинившись, в три прыжка взбежал по ступенькам. Вдавил в стену кнопку лифта, вздохнул, поджал губы. Перекатился с пятки на носок.
Он не знал про часы в подъезде и посмотрел на левое запястье, украшенное массивным металлическим циферблатом. Потом , заметно волнуясь и долго мучая металлический замочек, достал из дипломата несколько листов бумаги и впился глазами в тот, что лежал первым. На нем было напечатано: *Компании по организации креативных мероприятий *Executors* ищет творческих молодых людей на должность стажера по срочным проектам. График работы ненормированный. Зарплата по результатам собеседования. Схема проезда…* Ниже была карта, распечатанная с одного из поисковиков, с выразительным крестиком в самом центре.
На втором листе информации было больше, но не так много, как хотелось бы молодому человеку, потому что, пробежав глазами и этот листок, он закусил губу и вздохнул. Любопытный лучик высветил-таки первую строчку - Зайцев Петр Витальевич – и фотографию, а потом исчез до завтрашнего дня. Он успел разглядеть только, что улыбка у торопыги до ушей.
Лифт приехал спустя вечность, а спустя другую выпустил посетителя на восьмом этаже. Молодой человек затравленно огляделся. Он оказался в пустом коридорчике, над его головой готовилась перегореть старенькая лампа, а справа и слева поблескивали полустертой позолотой дверные номера. Этих дверей, обитых грязноватым дерматином, было почему-то гораздо больше, чем на типовой лестничной клетке: Петя насчитал семь только по левую руку. Ни вывесок, ни объявлений нигде не висело. Пахло пылью и сигаретным дымом.
Петя остановился перед дверью с номером 804, поправил галстук, вздохнул. Потянул дверь на себя; она оказалась не заперта, и Петя скользнул внутрь.

В комнате оказалось неожиданно светло, шумно и многолюдно. Она была весьма просторной, но почти все ее пространство занимал огромный стол, за которым теснились человек двадцать. Те, кому не хватило места за столом, сидели вдоль стен, подпирали шкафы и этажерки, набитые неизвестно чем. Кто-то пристроился на подоконнике. Во главе стола низенький мужчина в очках стоя читал с листа. В комнате кашляли, шептались, скрипели и погромыхивали дверцей сейфа, но оратора внимательно слушали.
- Статистика в этом месяце неутешительная. Единственными, кто работает с эффективностью в 110 процентов, остаются наши мобильные отряды бабушек. Благодаря так называемому сарафанному радио и их неусыпному бдению нам по-прежнему поступает около 70 процентов заявок. Но бабушки не сидят на месте, они идут в ногу со временем! Мало того, что им удалось осуществлять патрулирование дворов и обмениваться информацией, они освоили сотовые телефоны, и скорость передачи спецзаявок возросла в 2 раза! Я хотел бы лично поблагодарить завотделом приемки Тамару Ивановну!
Докладчик сделал жест в сторону сухонькой старушки с вязаньем в руках, сидевшей возле выхода. Все дружно обернулись, и молодой человек тоже, прижимаясь к двери, словно пытаясь в нее врасти. Старушка подняла голову, коротким взглядом исподлобья оглядела присутствующих и снова уткнулась в вязанье, ничего не сказав.
Оратор прочистил горло и продолжил:
- Остальным неплохо бы взять пример с ее отдела, а кое-кому я это настоятельно рекомендую…Да-да, Сергей Иванович, опять статистика ликвидации неправильно припаркованных автомобилей в Центральном районе падает..
Привлекать к себе внимание не хотелось, подпирать дверь с энтузиазмом защитника осажденной крепости было очень неудобно, к тому же существовал риск получить этой самой дверью по спине, если появятся еще опоздавшие. Поэтому Петя окинул комнату взглядом и убедившись, что всеобщее внимание вновь сосредоточено на докладчике, осторожно шагнул к единственному незанятому стулу рядом со старушкой. Стул был мягким, как кресло, вовсе не из тех, что продаются в Икее; не могло быть в этой комнате ничего из Икеи, все здесь имело вид потертый и потрепанный, но было странности родным, уютным.
Молодой человек поерзал на сиденье, пристроил дипломат на коленях и принялся слушать.
- Ликвидировано всего 154 авто, то есть только 38 процентов из всех неправильно припаркованных машин, и это на одно из главных улиц города, на которой ежедневно останавливается до тысячи авто. Из этого мы делаем вывод…
Но сделать вывод Пете не удалось, потому что его ощутимо пнули локтем в бок. Он повернул голову и встретил прищуренный, ястребиный взгляд Тамары Ивановны. Спицы в ее руках не двигались, вязальная нить натянулась до предела. Накапливающаяся энергия стала требовать выхода.
Петя вскочил со стула, запоздало сообразив, что уселся на старухины мотки шерсти. Тонкие руки тут резко дернулись, нитка провисла крутой дугой, и спицы заработали снова, возвращаясь к привычному гипнотическому ритму.
Механизм одной Вселенной вновь запущен.
Стремясь оказаться от неприветливой ударницы производства как можно дальше, нарушитель мирового равновесия стал стремительно пробираться сквозь толпу. Это было то же самое, что выходить из переполненного автобуса в час пик: он на кого-то натолкнулся, наступил на чью-то ногу, потерял равновесие и, взмахнув дипломатом, растянулся на полу.
-Еп..перный театр!!
Толпа вокруг великодушно расступилась, словно перед больным чумой, озвучившим свой диагноз. Сидящие за столом вытянули головы, некоторые даже привстали. Докладчик смотрел на новоявленного артиста из-под кустистых бровей, сдвинув очки на кончик носа.
Оставаться незамеченным больше не было никакой возможности. Петя покраснел и поспешил подняться. Одернул костюм, сглотнул.
- Я…пройти хотел. У вас тут очень тесно. Извините.
Голос немного дрогнул, а язвительный старухин взгляд так и жег спину. Спицы, впрочем, продолжали стучать, и они были единственными, кто никак не среагировал на маленькое происшествие во время этого странного собрания.
- А вы кто вообще такой? – наконец поинтересовался докладчик. Петя с готовностью выпалил:
- Петр Зайцев, я стажер. Сегодня первый день.
Докладчик помолчал, повел губами, будто бы делая артикуляционную гимнастику.
- Так если у вас там на руке часы, стажер, а не асексуар, потрудитесь их завести. И высказывайтесь тогда, когда вас об этом попросят.
Петя с готовностью кивнул. Никто не заметил – или сделал вид, что не заметил, - оговорки. Грубый докладчик вернулся к листку, который держал перед носом, а Петю дернули назад, втаскивая в щель между оконную нишу между стеной и уже сидящими на подоконнике людьми.
- Не бери в голову, - шепнули ему на ухо, но кто взглянуть на советчика не было никакой возможности: Петя даже дышал с трудом, не говоря о том, чтобы повернуть голову. Если до этого он топтался в хвосте автобуса, то теперь оказался на передней площадке в непосредственной близости от турникета.
Оратор с сомнительным чувством юмора, сверился с листком, пожевал губами словно в предвкушении, выбирая новую жертву, и вперил тяжелый взгляд в жилистого парня на дальнем конце стола.- - Так вот, я говорил о ликвидации автомобилей. Почему такие низкие показатели, Виктор Иванович вы можете объяснить?
- А что тут объяснять, - насупился тот. – Жара, эти носятся как сумасшедшие, одного прогнал, трое на его место встали. Не могу же я разорваться! Кто-то сам одумается, кого-то эвакуатором зацепит. А потом, что его сгонять, если он не мешает пешеходам! К тому же, если у всех сразу колесо спустит, меня ведь и загрести могут! Ходит тут, понимаешь, и колючки подбрасывает. Тоньше работать надо, сколько я уже твердить буду!
Соседи Виктора одобрительно загалдели, но оратор только повысил голос:
- Вот не надо этой самодеятельности! Вам велено убирать все неправильно припаркованные, убираете все, а уж каким способом – это за вас решат. А в полицию загремите, так ничего с вами не случится. Пару часиков посидите, вам на пользу только пойдет, а потом мы уж вас оттуда заберем.
Судя по взгляду оратора, тот сомневался, стоит ли совершать последнее действие. Виктор был не согласен со всем планом целиком и уже набрал полную грудь воздуха, чтобы высказаться, но докладчик его опередил:
- И потом, Виктор Сергеевич, вот у меня записано (он подхватил со стола канцелярскую папку и потряс ею в воздухе), что вами получено 300 колючек. А израсходовано 258. Куда делись остальные?
- Да вы с ними работали, вы специфику знаете? - не вытерпел и все-таки вскочил со своего места Виктор. Его сосед, пожилой мужчина с вытянутым лицом, потрепанном костюме и в очках, тут же потянул его за рукав. - Здесь один к одному нельзя. Ели вдруг у всех авто колесо спустит, это уже не исполнение желания, а хулиганство получается! Сами подумайте!
Гул голосов распространился уже по всей комнате. Оратор свел брови к переносице и отметил что-то в листке.
- Подумаем! Когда с Тверской машины надо было быстро убрать – убрали, ни одной колючки не пропало! Вот как профессионалы работают, учитесь! А в следующий раз будете за каждую колючку лично мне отчитываться!
Виктор с шумом упал на стул, откинулся на спинку и вызывающе скрестил руки на груди. Докладчик сделал еще пару упражнений лицевой гимнастики. Статус кво был восстановлен.
- Может, их ему в задницу засунуть? Для надежности – шепотом поинтересовался все тот же голос у Пети над ухом. Вынести предложение на голосование не получалось: в комнате говорили все громче. Сосед Виктора вздохнул, снял очки и протер их кончиком широкого голстука, и, водворив очки на место, проговорил негромко.
- Семен Павлович, есть встречное предложение. Давайте, начиная с сегодня, закладывать запас на каждый комплект. Недостатка в колючках у нас нет, а заложенные в бюджет отдела расходы возьмем на свой счет.
Все обсуждения стихли. Докладчик поджал губы: было видно, что ему очень не хочется идти на мировую.
- Ваше предложение, Евгений Константинович, согласуйте с бухгалтерией, и, если оно будет одобрено, мы его запустим в работу.
Петя вытянул шею, рассматривая Евгения Константиновича. Тот вежливо кивнул докладчику, а когда тот, прочистив горло, вернулся к папке, быстро шепнул несколько слов Виктору.
- Хорошо, это все вопросы, которые мне хотелось обсудить, - нехотя произнес толстяк в очках, сверяясь со шпаргалкой и даже дотошно просмотрев оборотную сторону листа, с которого читал. Темы для обсуждения, или вернее, осуждения, иссякли. - Заявки на сегодня вы получили, можете идти работать.
По кабинету пронесся грохот отодвигаемых стульев и шум оживленных голосов. Петю выбросило с подоконника, как пробку из бутылки шампанского. Крепче сжав дипломат в руке и стараясь не потерять Евгения Константиновича из вида, он стал пробиваться к выходу.

- Здравствуйте, Константин Евгеньевич, меня направили стажером к вам…
У Пети даже не кончилось дыхание, когда между ним и его собеседником, едва обернувшимся в его сторону, вырос массивный тип в спортивном костюме. В одной руке у него была пластиковая канистра с чем-то мутным, в другой - канцелярская папка, и оба предмета он держал с одинаковой легкостью. Здоровяк был явно зол и принялся папкой перед лицом Константина Евгеньевича потрясать.
- Вот, сами …простите, - буркнул он Петину в сторону, когда тот выдернул из-под кроссовки не меньше 60 размера свой начищенный ботинок. – Сами смотрите! Опять недодали! Я просил 20 литров пестицида, а это разве 20! Вот этого даже на половину олигарховой лужайки не хватит!
- Подожди, подожди! Эта та, которую устроили вместо снесенного детского садика? – нахмурился Константин Евгеньевич.
- Она самая! И что мне прикажете делать! Вот, вот все расчеты!
Константин Евгеньевич заглянул в папку, прищурился, пробежался глазами по бумаге. Вокруг сновали люди, перебегали из кабинета в кабинет, а эти двое стояли, словно скалы, о которые разбиваются морские волны. Петю за такую скалу не принимали и постоянно задевали его то кипой папок, то ноутбуком и просто не обращали на него внимания.
Между тем Константин Евгеньевич кончил читать и похлопал гиганта по плечу.
- Как всегда, работаем с тем, что есть, Ром! За заказ не служба снабжения, а ты ответственен. Но с ними я все-таки побеседую. Да, а ты сам можешь изложить свое мнение на этот счет. Письменно.
Пока Рома переваривал слова, его коллега смотрел на него с хитрым прищуром. Потом Роман захлопнул папку, кивнул, коварно улыбаясь, и скрылся за одной из дверей, поигрывая канистрой. Петя проводил его взглядом, потом опомнился, завертел головой и бросился за Константином Евгеньевичем. Тот обернулся с порога самой дальней комнаты, посмотрел вопросительно. Петя обогнул двоих человек и выдохнул:
- Так вот, направили в ваш отдел в качестве…
- Да-да, опаздывающий стажер, я помню, - закончил за него старик - Не бери это в привычку, на опоздания нет времени, как видишь!
- Константин Евгеньевич, извините, можно с вами заявку обсудить?
Девушка выскочила ниоткуда, как чертик из табакерки. Статный чертик в очках, длинноволосый и большеглазый, с пачкой бумаг в руках.
- По поводу заявки вопрос. Можно ее поменять на другую?
Константин Евгеньевич сделался серьезным.
- А что за причина?
Девушка замялась всего на секунду и протянула листок..
- Оно не в моей профессиональной компетенции.
- Как так? Куда же расчетчики смотрели? – задумчиво произнес руководитель, изучая распечатку. – Демонстрация маскарадных костюмов, хм… Фирма-то известная, Оль. К тому же, ты не одна работаешь, а с напарником.
- Он согласен и тоже, что я не подхожу для этого желания, – выпалила девушка и, приоткрыв соседнюю дверь, позвала: – Андрей!
В дверном проеме показался худосочный, мрачный парень, вытащил наушник из уха и вопросительно перевел взгляд с девушки на Константина Евгеньевича.
- Что у вас с заявкой?
- Все в порядке, - пожал Андрей плечами.- Готовим презентацию, вечером состоится встреча с заказчиком. Оля немного переживает, из –за того, что можем не успеть, на самом деле у нас полно времени, а костюмы уже подвезли.
- Костюмы?!
Оля вытащила из кармана блестящую тряпочку и сунула ее руководителю под нос. Тряпочка напоминала верх от купальника, и ей тут же заинтересовались проходившие мимо. Оля поспешно скомкала тряпочку.
- И это еще самый закрытый! Почему не пригласить сразу специалиста по демонстрации таких… костюмов?
- Потому что это твоя работа, - спокойно объяснил Андрей, но голос его звучал глухо. Ольга наверняка придумала достойный ответ, но Константин Евгеньевич призвал их к порядку, словно рефери в боксе разводя противников по углам.
- Ребята, ребята, спустите пар. Ничего страшного или неприличного в этом заказе нет, иначе бы мы его не взяли. И не наводи на себя напраслину, Оль, тебе вполне по силам это задание. А небольшие рабочие трения с коллегами – ну, у кого их нет! Тем более вы, ребята, единственные, кому я бы доверил это задание. Оля такая харизматичная, а Андрей ни за что не даст тебя в обиду. Уверен, все у вас получится!
Оставив ребят прожигать друг друга взглядами в коридоре, он шагнул-таки в кабинет. Петя шмыгнул за ним и, наученный горьким опытом, рявкнул:
- Стажер! В ваш отдел! Что делать!
- Звучит безнадежно! – улыбнулся Константин Евгеньевич, подхватывая стопку бумаг с ближайшего стола; бумаг на столе меньше не стало. – Ты в сам горячий момент попал, с распределение заявок всегда сумятица… Да, Ринат – прижал он к уху едва зазвонивший мобильный. – Сейчас буду. Нет, чуть меньше чем всегда, и есть один на еду, так что радуйся…нет, не суши, хрень какая-то я и не выговорю, дапривезу сейчас, посмотришь сам… Давай!
Сунув телефон в карман, руководитель обратился к Пете:
- Эх, надо было тебе пораньше заскочить, показал бы тебе что у нас тут. А если в двух словах - утром получаешь заявку, работаешь с ней, вечером отчитываешься. Никакой специализации и очень много самостоятельности.
Быстро настучав что-то на компьютере, он впервые задержал на Пете взгляд дольше трех секунд. - Давай-ка подумаем, как бы тебя пристроить поинтереснее.
Руководитель обвел глазами небольшую комнату, забитую столами, за которыми копошились другие сотрудники, и заставленную шкафами с документами. Лицо его просветлело.
- Театр, говоришь! Максим! У тебя сегодня заявка от режиссера, я правильно помню?
Сидящий у окна парень поднял голову, сказал “угу”, и вновь уткнулся в ноутбук
- Макс, подхватишь стажера? Я горю, сейчас Ринату заказы повезу, покажи, как работают профессионалы!
- Без вопросов!
Максим тут же захлопнул ноут и запихнул его в сумку. В нее же смахнул половину барахла со стола, подхватил Петю под локоть и рванул за собой. Очень знакомым жестом рванул.


Максим выпустил локоть Пети только в лифте для того, чтобы пригладить волосы, нажать на кнопку и набрать сообщение на телефоне . Волосы были шикарными, телефон, конечно, айфоном последней модели. На Петю он не смотрел, и тот, видимо, не забыв оговорку зануды-докладчика, Петя старался не особенно разглядывать спутника, но косился-таки в зеркало: детское, проказливое лицо, чуточку оценивающий взгляд и стремительные движения просто притягивали глаз.
Оказавшись на первом этаже, Максим рысцой выбежал из лифта, бросив быстрый взгляд на часы над дверью. Они показывали ровно три. Петя заметил этот взгляд.
- Сейчас без десяти двенадцать. Они спешат.
- Да нет, все верно, - на автомате бросил Максим, снова уткнувшись в айфон. И уже на улице бросил через плечо:
- Стой, я подъеду сейчас.
И скрылся за углом. Пете только и осталось что сложить ненужное и основательно потрепанное резюме в портфель.
Время шло, небо хмурилось, И Петя тоже. Солнце слабо просвечивало сквозь завесу перламутрово-серых облаков, ветер дул все сильнее, и ждать было прохладно, а потом и вовсе неуютно. Прибавив из вежливости пару лишних минуток к тем 20, что уже прошли, Петя отправился на поиски напарника.

Максим нашелся быстро, потому как он был единственным на крошечной стоянке за домом. Прижавшись спиной к чистенькому боку серебристого Пежо, он увлеченно болтал по телефону, периодически взлохмачивая волосы и размахивая руками.
Некоторое время Петя откровенно его разглядывал. Потом, видимо, вспомнил, что он в большом городе и здесь неписаное правило выглядеть нелепо, особенно мужчинам, поэтому не стоит так откровенно пялиться на узкие джинсы, мокасины, кургузый пиджачок и шарфик вокруг шеи. К тому же Максим, заметив его, приглашающее распахнул пассажирскую дверь, дождался, пока Петя усядется, захлопнул ее и сам сел за руль. Все это он проделал, не переставая говорить.
Салон был грязным и захламленным. Петя аккуратно пристроил ноги рядом со стоптанными кроссовками и едва успел пристегнуться, когда Максим газанул. Зажав мобильный плечом, выудил откуда-то с заднего сиденья и протянул Пете файл с бумагами.
Петя читать. Это оказалось заявка от режиссера, о которой говорил Константин Евгеньевич, но кроме биографии некоего режиссера Водянова и рецензий на его спектакли, ничего важного в ней не было. Только на первом листе вверху стояла пометка от руки: “Срочно! До 18.00!”
- Да нет. Ну зачем ты … на работу еду, - раздавалось у Пети над ухом. - Нет, максимум в девять. Спектакль.
Петя изучал документ, уставившись в одну строчку.
- Ну о чем ты говоришь, ну какой срач… Моя не нравится – а всегда нравилась! Вот купи свою и сам в ней езди!
Петя вежливо отвернулся к окну. Голос его соседа делался все более нервным, а фразы резкими.
- Ну о чем ты говоришь, ну какая помойка… Моя не нравится – а всегда нравилась! Вот купи свою и сам в ней езди!
Стажер покосился на кипу мятых, заляпанных кофе бумаг на торпеде и поудобнее пристроил ноги.
- Потому что это моя работа! Не стану ничего менять и выбирать ничего тоже, что зв ультиматумы!.. Да никого я не держу!.. Привет!
Петя вздрогнул, когда телефон метко приземлился в куче бумаг, и тут же отвернулся к окну: горящий взгляд Максима ничего хорошего не предвещал, к тому же вдруг очень захотелось кофе, черного и горького, чтобы отпить глоток и скривиться. Петя сглотнул и принялся высматривать кафе или на худой конец палатку.
- Тебе тоже кажется, что у меня в машине бардак? – неожиданно спросил Максим
Стажер, явно не ожидавший такого вопроса, удивленно обернулся к напарнику. Тот явно, даже с вызовом, ждал ответа. Петя замялся и произнес неуверенно:
- Главное, есть куда сесть, а остальное…
Максим помолчал, рассчитывая на продолжение, потом фыркнул и сказал тоном ниже:
- Ладно, стажер, ты прав, погоди минутку!
Петино лицо вытянулось, когда Максим резко затормозил, паркуясь напротив модной кофейни, а через секунду проворно выбрался на улицу. Едущие сзади машины принялись нетерпеливо сигналить, а модные девушки на высоченных каблуках и рассыпанными по плечам волосами, пробегали мимо, едва не касаясь бедрами блестящих боков машины. Через несколько минут Максим уже садился в Пежо и протягивая стажеру теплый стакан, смешивая сладкий запах духов в салоне с горьким кофейным ароматом.
- Ну вот, теперь работать можно. Там, кстати, есть заказ, сорокалетний отец семейства, а трясется как школьник. Надо ему бабулю послать на переходе, что ли. Телефона Гарика у тебя нет?
Петя покачал головой и ответил, что не знает кто такой Гарик.
- Гарик - это мастер, - хмыкнул Максим, выкрутил руль, отхлебнул кофе и вновь завладел телефоном. - Старушки ему удаются лучше всего! Он ювелир, ему двух людей свести – раз плюнуть. Причем не тех, которые по одной улице идут или там в одном подъезде живут. Спорим, он сейчас откопает бабулю в Мытищах и нашего товарища, – он кивнул в сторону кафе, – туда и отправит? Сделает его как девочку, и дяде захочется туда не с бухты-барахты, а ведь и дело появится…Гарик, здравствуй, Максим. Тут в Старбаксе на Павелецкой… да, который справа… мужчина в себе сомневается, подкинь ему доброе дельце? Николаев Павел Сергеевич, 1972 года…да не как мужчина, а как человек, и бросай свои похабные шуточки!
В этот раз телефон полетел в кучу барахла на заднее сиденье. Петя с недовольны видом отхлебнул кофе и пробормотал:
- Спасибо за кофе. Он тебе паспорт показывал, что ли?
- Какой паспорт? Ты о чем вообще? Прочитал заявку? – Явно расстроенный, кивком головы указал он на документы. -У тебя точно должны появиться вопросы.
Петя покосился на телефон, сглотнул, отвернулся и быстро проговорил:
- Как я понял, некий Водянов хочет поставить спектакль. И обратился к нам за.. консультацией.
- Все так. Только он пока что никуда не обращался, вот что самое важное. Хочет все сделать сам!
Петя нахмурился.
- Ясно. То есть не очень. А мы тогда зачем?
- Подсказывать, конечно! Вдохновлять, устраивать мозговой штурм, ну, смотря по ситуации. В “Горе от ума”, например, пришлось почти всю сценографию переделывать, все акценты смещать, но там Ванька толковый был, быстро все схватывал. У Виктюка в “Ромео и Джульетте” почти ничего и не пришлось менять, он сам умница, всегда знает, что делать, там только подчистить чуть. В Эрмитаже вообще мои любимцы, у меня там карт-бланш…
- Ты работал со всеми этими режиссерами?
Петя даже кофе до рта не донес.
- Да, - ответил Максим будничным тоном, но явно польщенный восхищением в голосе стажера.
- Но…никто же ничего не знает, в газетах о тебе ничего нет!. Ты безымянный автор, да? Литературный негр в театре?
- Бог мой, ну и сравнения у тебя! Я, скорее, муза, - улыбнулся Максим. – Здесь как и с любой заявкой, надо лишь помочь режиссеру найти то, что он ищет. Раскрыть его талант и все такое. С творческими людьми работать интереснее, но и тяжелее, чем с обычными людьми
И он отсалютовал пустым стаканчиком. Петя закусил губу.
- Ты не знаешь сам, что будешь делать? А как же контаракт? Могу я на него посмотреть?
- Какой контракт? – развеселился Максим. – С кем? Как ты себе это представляешь? Я, такой-то, заключаю контракт с таким-то о том, что обязуюсь выполнить его желание?
- Какое желание? – разозлился теперь и Петя. – Почему вы все ваши заявки называете желаниями?
- Потому что это и есть желания, - просто ответил его напарник. Мы выполняем желания других людей. Самые настоящие желания.
Петя смотрел на него, как на сумасшедшего. Максим чуть улыбнулся в ответ.
- Вы волшебники, что ли? – скептически уточнил Петя.
- Не волшебники, не джинны и не Деды-Морозы. Благотворительностью тоже не занимаемся. Все полнее законно.
- И зарплату вам платят?
Если Максим и услышал издевку в голосе стажера, то сделал вид, что не заметил ее.
- Как видишь, на помойку хватает.
Петя несколько минут обдумывал услышанное, уставившись прямо перед собой.
- Но мне сказали, что я устраиваюсь в фирму, которая занимается организацией мероприятий, праздников… что я буду аниматором, а не волшебником! Тьфу, их же не бывает!
Максим пожал плечами.
- Ошибочка вышла! Скажи спасибо, что людей сводить не дали – вот тут пришлось бы тебе побегать. Но не расстраивайся. Может, тебе понравится.
Стажер поджал губы, но промолчал и откинулся на сиденье. Максим отвернулся к окну, и в стекле отразилась его улыбка.

Здание театрика имени Некоего Энтузиаста приютилось среди пятиэтажек спального района и выглядело там так же не к месту, как рыцарь в средневековых доспехах, оказавшийся в современном мегаполисе. Припарковаться прямо напротив входа не удалось, и хотя Максим и ругался сквозь зубы, пристраивая машину на соседней улице, Петя был этому рад: возле тяжелых, резных деревянных дверей и высоченных, толстых колонн с барельефами где-то над головой имели право останавливаться кареты, дилижансы или кэбы, но никак не автомобили.
В полутемном фойе было пусто и тихо, пахло лаком и пылью. Петя с восторгом завертел головой: черно-белые фотографии актеров на стенах не внушали важности и трепета, каковую имеют все портреты, изображай они великих прошлого или настоящего. Огромное пианино в белом чехде сиротливо ютилось в углу, словно забытый, отставший от своих нескладный зверь.
Максим деловито пересеку холл, приоткрыл одну из дверей и исчез в темноте и бархатной занавеске. Петя поторопился следом за ним.
Зрительный зал был погружен в полумрак, и только сцена сияла в ярком свете софитов. По ней лениво бродили небрежно одетые люди и изредка перебрасываясь грубоватыми репликами, о чем-то споря. Из зала к ним периодически выбегал толстячок, вскарабкивался по ступенькам и принимался хрипеть, плеваться и размахивать руками. Рабочие кивали головами, соглашались, человечек убегал обратно, но не мог просидеть спокойно и минуты и снова несся разрешать очередной очень важный вопрос.
Петя оглядел партер. Максим, откинувшись на спинку кресла в центральном ряду, явно наслаждался действом, рядом с ним лежала толстая книга. Стажер тихонько присел рядом.
Спустя некоторое время Петя понял, что идет репетиция спектакля. А через минуту свет зажегся и в зале, рабочие-актеры разошлись по кулисам. Толстячок шумно выдохнул, вытянул из кармана клетчатый носовой платок и, промакивая лоб, завертел головой. Увидев гостей, подскочил в кресле, едва не свернув весь ряд, и бросился к ним.
- Максимка, елки зеленые, что ж ты опаздываешь, ну я же не могу так волноваться! - задыхаясь, частил он, тряся в пухлых ладонях руку Максима. Тот незаметно прошептал Пете на ухо:
– Он думает, что я его брат. А это Петя, мой друг!
Вторую фразу он проговорил уже громко, и толстячок стиснул и руку стажера в своих твердых ладонях, видимо, в надежде оторвать ее и оставить в качестве сувенира -
- Водянов, очень приятно! Ну, что скажете?
Он переводил вопросительный взгляд с одного на другого. Петя посмотрел на Максима. Тот поджал губы, словно раздумывая, вздохнул и отрезал:
- Никуда не годится.
Повисла пауза. Где-то хлопнула дверь, и мужской бас поинтересовался: “Михалыч, курить пойдешь?”
Режиссер Водянов робко переспросил:
- То есть как.. как никуда? Совсем?
Максим покачал головой. Толстячок несколько раз провел платком по лбу, машинально засунул его обратно в карман. Казалось, что или сейчас он расплачется, или его хватит удар.
- Да вы не расстраивайтесь, - поспешил утешить его Петя. – Получается весьма…
- Средне, - подсказал Максим.
- Да, средне… то есть, средне не в смысле никуда не годится, а в смысле хорошо, во все этот есть что-то традиционное…
Фраза повисла в воздухе, а Водянов тяжело опустился на подлокотник кресла, сразу сделавшись похожим на потрепанного зимой и воронами, нахохлившегося воробья. У него дергался левый глаз и клетчатый платок торчал из кармана брюк.
Петя обернулся к Максиму, ища помощи. Тот, кажется, поборол вздох.
- Самое ужасно оскорбление, которое только можно нанести творческому человеку – сказать, что его произведение не плохо и не хорошо, серединка на половинку. Спектакль должен привлекать внимание! О нем должны заговорить! Писать рецензии, пусть разгромные, но сделать этим режиссеру и его творению славу! Иначе его просто не заметят.
- Что-то еще можно сделать? – послышался снизу слабый голос режиссера.
- Не знаю, - закусив губу, задумался Максим.
Режиссер совсем расстроился. Снова достал из кармана платок, но, не использовав его по назначению, заговорил, обращаясь к тряпице:
- Я хотел простой спектакль. Понятный самой простой публике, без излишеств и помпы. В котором оценили бы игру актера, а не театральные эффекты. Выбрал классический сюжет. И получилось… вот так. Средне.
- Не впадай в панику, - похлопал его по плечу Максим. – Думаю, спектакль еще можно спасти.
- Правда? – встрепенулся Водянов, забыв про платок.
- Конечно! Классика – это чудесно, но сегодня только ее одной мало, зрителя надо удивить! Поиграй со светом, что ли…. Я бы сделал осветителя таким же действующим лицом, как и актеры!
Максим кивнул в сторону сцены, где участники спектакля собирались после перекура, то есть прокашливались, строчили эсэмэски и тихо переговаривались.
- Кстати, об актерах: в них нет экспрессии.
- Да-да, я это им постоянно говорю, - приободрился Водянов, но Максим покачал головой
- Не нужно. Ты их ставишь в узкие рамки. Попробуй довериться их таланту, пусть они проявят себя, станут вольными птицами, расправят крылья и унесут нас за собой ввысь!
Взгляд Максима устремился ввысь, а лицо приняло такой одухотворенный вид, что Петя тоже задрал голову. Карие глаза видели там, над верхней галереей, нечто невыразимо прекрасное, благородное и вдохновляющее. Пете же ничего кроме потрепанного занавеса и бутыли мутного стекла на одной из перекладин разглядеть не удалось. Возможно, то, что открылось Максиму, было не доступно непросвещенным и близоруким.
Водянов же с таким же просветленным выражением пялился на Максима. Потом проговорил преданно:
- А это идея! Я так им и скажу.
Но лицо его “брата” мигом утратило ангельское выражение, сменившееся скептически-недовольным.
- Кстати, Тибальт мне ndjq все же не нравится. Боюсь, он так и останется зажатым, как бы вы ни пытались его раскрепостить. Всю постановку портит.
- Что же делать? – развел руками толстячок. - Замены нет…
- Не страшно, - заверил его Максим. - Мой товарищ – очень хороший актер, очень. Он будет польщен исполнить роль в вашем спектакле.
- Он? То есть я?
От неожиданности Петя закашлялся, но увернулся от руки, намеревавшейся постучать его по спине. Захват этой руки он хорошо помнил
- Да, Петя одним появлением притягивает всеобщее внимание, - заявил Максим, глядя на стажера невинными глазами. Отвернувшись, тот встретился с умоляющим, щенячьим взглядом Водянова и протянул безо всякой надежды.
- Но я не знаю роли…
- Тогда учи! – бодро ответил Максим и впихнул в Петины слабо сопротивляющиеся руки новенький томик Шекспира.

Известно, что все самое интересное перед спектаклем всегда происходит за кулисами (а подчас само закулисное действо интереснее самого спектакля). Скрытые тяжелым, пыльным занавесом от рассаживающихся зрителей, актеры готовились к выходу.
Джульетта, от природы с иссиня-черными волосами, поправляла длинный белокурый парик и подкрашивала брови. Отец Лоренцо, в полном монашеском облачении, курил в общей гримерке сигарету за сигаретой и, не стесняясь никого, ругался с женой по телефону. Кормилица путалась в юбках и огромном накладном животе, который на ней закрепляли помощница режиссера и костюмерша. Синьора Монтекки наблюдала за девушками со снисходительной улыбкой. Герцог Веронский свой пивной животик пытался утянуть без чьей либо помощи.
Режиссер Водянов с текстом в руках крутился под ногами, метался от одного актера к другому, пытаясь дать последнее напутствие. На него не обращали внимания, а Лоренцо еще и сигарету в зубы впихнул. Завидев Петю, Водянов подскочил к нему, собираясь сказать что-то несомненно полезное и ободряющее. Петя оторвался от текста и молча посмотрел на режиссера. Забыв, что хотел сказать, тот только сглотнул, попытался улыбнуться и ушел в другой угол гримерки. Положил в рот таблетку валидола и затянулся незажженной сигаретой.
За кулисами среди техники и громоздких конструкций сновали рабочие. Уборщица баба Галя подметала сцену.
- Три минуты до начала, - неумолимо звонко прокричала помощница Катя, приладив-таки живот на тоненькую от природы кормилицу.
- Отлично. Там аншлаг, кстати.
Максим вынырнул откуда-то из-за занавеса, зажег сигарету Водянова и, взяв Петю за плечи, критически его оглядел. Петя неловко застыл
- И полно журналистов. Лучшего и пожелать нельзя. Ты как, волнуешься? Текст помнишь?
- Нет и…нет, - сознался Петя. Голос его звучал сдавленно.
- Ну и ладно. Я поиграл со светом и с текстом по мелочи. Готов немного поимпровизировать?
Стажер пожал плечами.
- Отлично. Кстати, костюм тебе идет.
Костюм состоял из бархатного камзола цвета бордо, очень узкихбриджей до колена и лосин. Старомодные башмаки с пряжками и шляпа с потрепанным гусиным пером, удачно скрывающему потертость на сгибе, дополнял образ молоденького перепуганного итальянца по имени Тибальт..
- Штаны маловаты, могут разойтись в любую минуту, - нервно пробормотал стажер. - Вот это будет бомба.
Максим хмыкнул, еще раз по-хозяйски повернул его к себе спиной, потом обратно, но рук не убрал. Стажер стоял очень прямо, боясь сделать лишнее движение.
- В таком случае не растеряйся, - прищурившись, посоветовал его напарник.
- Минута до начала! Хор – на сцену, готовятся Самсон и Грегори!
От пронзительного голоса ассистентки вздрогнули оба. Максим пожмигнул ему и опустил руки. Петя побрел за кулисы, а Максим, отошел в глубь комнатыин, к почти невменяемому Водянову. Спектакль начался.

В двух семьях, равных знатностью и славой,
В Вероне пышной разгорелся вновь
Вражды минувших дней раздор кровавый,
Заставил литься мирных граждан кровь.


Петя застыл у самого края сцены, чтобы не пропустить свой выход. Поэтому тихого шепота своего напарника ни он, ни даже Водянов не расслышали.
А Максим протянул, задумчиво улыбаясь:
- Это точно будет бомба. Ты даже не представляешь какая.

Уборщица баба Галя много лет работала в театре и знала, как обычно здесь проходят премьеры. На спектакль собирались типа зрителей: завсегдатаи и студенты театральных вузов. Все они жили поблизости, знали друг друга в лицо и, прогуливаясь по скупо обставленному фойе, словно по Галерее в курортном Бате, раскланивались cо знакомыми, как это и было принято в Англии XVIII века. Потом, к третьему звонку, чинно рассаживались по местам, открывали программки или тихо беседовали. Общую картину умиротворенности слегка оживляли студентики, но и они вели себя вполне цивилизованно. Во время спектаклей никто не кашлял и не опаздывал, протискиваясь к своему месту в середине ряда. Ни одна телефонная трель ни разу не прозвучала послетретьего звонка.
Сегодня же баба Галя была очень удивлена бесколнечным потоком людей, заполняющих фойе, гардероб, буфет и другие стратегические места театра. До начала оставалось несколько минут, а зрители все шли и шли, и были незнакомыми, шумными, а некоторые еще и с камерами. Программки разошлись за первые 20 минут работы, все места, в том числе и откидные, оказались заняты, а в проходах образовались небольшие давки.
Спектакль пришлось даже задержать, чего никогда не случалось на памяти бабы Гали.
Его начало, правда, оказалось вполне прозаично, даже невнятно. В первой же значимой сцене случилась заминка: кто-то из актеров запутался в занавесе и вывалился на сцену, чудом удержавшись на ногах. Только после того, как он пробормотал свою реплику, стало ясно, что тощий, нескладный подросток в сползшей на глаза шапочке – грозный задира Тибальт. Зал чуть ожил: галерка принялась переспрашивать, что он сказал, а партер – недоуменно листать программки, удивляясь замене артиста.

Паренек, правда, не растерялся и додержал сцену, но заметно нервничая и держась очень зажато, зато за кулисы рванул, словно за ним гнались. Чуть вытянув шею, баба Галя увидела, как Ромео ободряюще похлопывает его по плечу. Тибальт смахнул пот со лба, размял спину и огляделся, закусив губу. Не увидев, видимо, того, кого хотел он досадливо поджал губы и пристроился рядышком с Водяновым, который, сидя на раскладном стульчике, был полностью поглощен спектаклем и даже не заметил перепуганного актера.
Далее спектакль шел вполне предсказуемо, и собравшиеся журналисты, отметив досадное недоразумение, вновь приготовились подремать или прокручивали в голове стандартные фразы для проходной газетной рецензии. Но не тут-то было: зал огласил громким жизнерадостным приглашением.

Нет, милый друг, ты должен танцевать.

Здесь встрепенулись зрители и даже, как разглядела баба Галя, Тибальт с Водяновым. Первый ошарешенно вытращился на сцену, второй охнул и судорожно вцепился в подлокотник.
С этой минуты все взгляды оказались прикованы к Меркуцио, высокому, статному и вновь незнакомому актеру. Шапочку он стянул на бок роскошной шевелюры, на шею повязал изысканный платок, а коротенькие бриджы больше напоминали узкие шорты. Впрочем, костюм хоть и был на грани фола, лишь подчеркивал обаяние самого артиста. Он легко и небрежно держался на сцене, прекрасно зная о своей неотразимости и пользуясь ей на полную катушку. Он приобнимал Ромео, заразительно смеялся, толкал в бок Бенволио, а ребячливое его лицо светилось таким азартом, что недоуменные улыбки сменились на вполне искренние. Даже консервативной уборщица одобрительно покачала головой и прицокнула языком.

В антракте все обсуждали только неизвестного артиста. Журналисты спешно пролистывали одолженные у соседей программки, кто-то даже попытался попасть за кулисы в надежде из первых рук узнать хоть что-то о талантливом уникуме. Полуживой Водянов только яростно затягивался, пристроившись у пожарной лестницы, и бормотал что-то самом страшном, а Тибальт подпирал стенку рядом, повесив голову и тяжело дыша. Остальные участники спектакля обступили Меркуцио, но он быстро выбрался из толпы, каждому сказав что-то свое, на секунду подскочил к Тибальту и тихо что-то ему сказал. Баба Галя, орудовавшая шваброй в двух шагах от него, расслышала только одно слово: “Поиграй”. Тибальт поднял на него несчастное лицо, и Меркуцио, подержав минутку его взгляд, хлопнул коллегу по плечу и убежал договариваться с осветителем. Тибальт о чем-то глубоко задумался.
Ко второму акту зал наполнился удивительно быстро. Толпа не только не поредела, а кажется, даже увеличилась.
Меркуцио зал встретил аплодисментами, и баба Галя с удовольствием к ним присоединилась. Правда, она все же посматривала за краешком кулис, там ждал своего выхода Тибальт. Лицо его было очень сосредоточенным, а губы шевелились: то ли он проговаривал свои реплики, то ли подбадривал себя. Но чем меньше оставалось времени до его сцены, тем решительнее становилось его лицо. Он даже улыбнулся – едва заметно, но в улыбке этой баба Галя увидела вызов. Вызов всем, кто сидел в зале, и тем, кто стоял на сцене, но прежде всего самому себе. Он даже кулаком по стенке ударил, отчего позеленевший от курения и переживаний Водянов подпрыгнул в своем кресле. Через минуты Тибальт твердой походкой вышел к зрителям.

За мной, друзья, заговорю я с ними. -
Синьоры, добрый день! мне очень надо
Сказать словечко одному из вас.

Собравшиеся на сцене Монтекки резко обернулись к нему, а Меркуцио даже бросился навстречу, но, словно споткнувшись, затормозил в полуметре от противника.

Как “словечко одному из нас”? Уж не мне ль?
Из уст твоих не одному словечку буду рад.

Как бы хорош ни был, Меркуцио все-таки волновался, чуть-чуть отошел от текста, решила баба Галя. Повисла пауза, но зрители ее вряд ли заметили: Тибальт, чуть нахмурившись, мгновенно нашелся:

С тобою разговор мойкороток, как моя шпага
Ищу Ромео. Коль ты его посыльный, пойди скажи, что жду его.

Меркуцио мягко шагнул назад, не глядя протянул руку и за рукав вытащил пажа из толпы. И приказал ему, не сводя глаз с Тибальта:

А ну-ка брат, найди-ка нам Ромео
И раньше, чем через час, не возвращайся:
Серьезный здесь назревает разговор.

Последовало легкое замешательство. Замерли зрители, замерли и те, кто остался за кулисами, прильнув к занавесу и следя за героями. Водянов переводил взгляд поочередно заглядывал в глаза всем, кто толпился рядом, словно пытаясь убедщиться, что ему послышалось.
Глаза Тибальта сделались как плошки. Он бросил беспомощный взгляд в зал, за кулисы, потом вновь посмотрел на Меркуцио.Сглотнул. За его спиной раздалось покашливание и робкий голос Бенволио предположил:

- Не собираешься ли ты убить Тибальта?

Вернешься раньше - вмиг тебя проткну я шпагой,
И толстяка с собою захвати.

Ласково добавил Меркуцио. С Тибальта он по-прежнему не спускал глаз. Пажи и Бенволио нерешительно, толкаясь и пошаркивая, отступили за кулисы.. Меркуцио потер руки.

Ну вот, Ромео скоро будет,
Да только для чего тебе он сдался?
Уж не свиданья ль ищешь с ним?

Поинтересовался он, прищурившись и склонив голову. Тибальт нащупал шпагу поясе, потряс ею и храбро ответил:

Его мечтаю заколоть!

Максим внимательно оглядел шпагу и глубокомысленно кивнул:

Так вот теперь как это называем…

Потом эффектно поправил прическу и мягко, по-кошачьи пошел вдоль рампы.

Меж тем Ромео не выдержит сравнения со мной.
Он скучен, как псалмы священника,
Как белый лист бумаги, обычен до костей!
Меж тем, Меркуцио – хоть ходит вместе с ним,
И ест, и пьет - но вместе мы не спим,
Заметьте!
Он сделал эффектную паузу, явно наслаждаясь произведенным эффектом.
,
Меж тем, Меркуцио навеки твой!
Плюй на Ромео и пошли со мной

Тибальт вздрогнул, словно очнувшись от гипноза, и обнаружил, что Меркуцио подошел к нему почти вплотную. Даже руку на плечо положил. Руку храбрящийся паренек тут же стряхнул и резво отскочил в сторону. Краем глаза он успел заметить плакат с текстом, написанным жирно и от руки, которым Водянов размахивал за левой кулисой. Буквы получились кривыми, но плакат, видимо, помог герою собраться.

Ты говоришь о чем-то извращенном!
Ты был мне мерзок до сих пор, теперь противней вдвое!

Меркуцио развел руками:

Жаль, зато ты очень симпатичен мне.
Твои златые кудри златые краше солнца,
И щеки нежные, и их румянцу позавидует заря,
А кожа на руках белей китайского фарфора
Я поклонялся бы тебе, а не Мадонне
Не воспылай к тебе отчаянной любовью.

Говоря так, он потихоньку оттеснил Тибальта к правой кулисе, и зрителям, сидевшим близко к сцене, показалось, что тому очень хочется за этой кулисой спрятаться. Там, видимо, скрывалась группа поддержки, которая в результате непродолжительной возни то ли вытолкнула Тибальта обратно на сцену (надо же спасать спектакль), то ли пыталась схватить Меркуцио. В результате этого маневра Тибальт крепко впечателся в Меркуцио и как ошпаренный отпрыгнул на середину сцены. Сам Дуайт Филлипс позавидовал бы такому прыжку.
Тибальт с трудом держал лицо и, собрав последние силы, отчаянно проговорил:

Но это грех, о чем ты говоришь,
Он порицаем и церковью и людьми!

Меркуцио вздохнул, не торопясь подошел к Тибальту. Встал за спиной, положил руки ему на плечи. И прошептал на ухо, глядя куда-то в зал:

Мой милый, грех - не грешить,
А грех - не жить

Повисшая тишина звенела напряжением. Тибальт не двигался, словно пойманный цепкими кошачьими коготками мышонок, который потерял уже всякую надежду выбраться. А кот продолжал нашептывать ему сладкие речи так, что самый глухой зритель на самом последнем ряду балкона слышал все - от первого до последнего слова.

Я знаю, ты рассматривал меня
Думая, что я не вижу.
Любовь свою скрываешь ты за ненавистью…

От внезапного топота по сцене у бабы Гали и еще нескольких зрителей едва не случился сердечный приступ. Из-за кулис выбежал задыхающийся Ромео:

Ребята, я чуть опоздал,
Вы, верно, бьетесь в поединке?

По залу пронесся вздох разочарования, кто-то засвистел. Меркуцио нехотя отлип от Тибальта и, подхватив Ромео под локотки, аккуратно развернул того на полдороге

Любезный друг Ромео, все потом,
Тебя твоя Джульетта заждалась,
Пойди к ней и не мешай мне Тибальта соблазнять!

Ромео упирался, но Меркуцио придал ему такое ускорение, Вытолкал, что всей труппе во главе с режиссером едва удалось поймали беднягу дол того, как он впечатается в стену. Меркуцио вновь повернулся к Тибальту.

Так на чем мы остановились?

Его соперник стоял в центре сцены с обнаженной шпагой. Рука, ее держащая, дрожала.

Я боле не желаю слушать
Твои неправильные речи,
То слова не рыцаря, а труса!

Меркуцио одним изящным движением выхватил свою шпагу и встал в стойку. К Дуайту Филлипсу прбавился и Дэвид Холберг.

Поединок? Изволь! Но поцелуй
С вишневых губ я все равно сорву.

У Меркуцио не осталось выбора. Он с какой-то безысходностью приготовился встретить выпад Тибальта. За кулисами послышался вздох облегчения, потому что это было уже ближе к оригинальному произведению, как показалось бабе Гале,что молодые люди именно сейчас забыли свои роли.. Меркуцио улыбнулся и сделал шаг влево. Тибальт – вправо, оставаясь к соблазнителю лицом. Они сделали круг по сцене, и Тибальт не выдержал, сделал-таки первый выпад. Меркуцио легко его парировал. В тишине звук встретившихся рапир резанул по ушам и нервам. Тибальт сделал второй выпад, чтобы прекратить мучительное ожидание, и резкий звук повторился, только в этот раз затрещала ткань расходящегося шва.

Меркуцио изящно развернулся, на полдвижении поймал Тибальта за плечо и, закружив, поцеловал.

Чем больше были ошарашены зрители: дырой на Тибальтовых бриджах или неожданным поцелуем, - сказать не мог никто. Лично баба Галя не сумела скрыть разочарования от того, что поцелуй получился очень коротким. В следующую секунду Меркуцио отпустил Тибальта, отступил на шаг и обезоруживающе улыбнулся, разводя руки в стороны:

Ну а теперь убей меня за это!

Шпага его, звякнув, покатилась по полу. Он отдавал себя в руки судьбы. То есть – Тибальта. Задорные глаза сияла ярче софитов, высвечивающих две застывшие фигуры посреди темного зала.
Посреди темного ничто, в котором не было ни зрителей, ни сцены, ни масок.
Лишь на секунду Тибальт перевел взгляд за кулисы, а потом и его шпага повисла в безвольно опущенной руке. Он одним движением притянул противника к себе, обнимая его за плечи. И их лица едва не касались друг друга.

Ты прав, ты прав во всем:
Себе боялся я признаться в том,
Что во всех женщинах своих
Искал лишь одного мужчину.
Но ты мой враг, меня так научили,
И этот поцелуй мне стоит сотни ласк чужих.
Ты сделал выбор мой тяжелым,
И тебя я отпуская только с мыслью,
Что скоро сам последую за тобой.
Любви здесь нашей места нет,
А без тебя не мил мне этот свет
Прости, люблю, я ведь навеки твой,
Не здесь - на небе вместе будем мы с тобой.

Второй их поцелуй был так же короток, как и первый, только теперь к его вкусу примешивались страсть и отчаяние.
Движение было стремительным и рассчитанным. Они продолжали смотреть друг на друга, а потом Меркуцио обмяк в объятьях Тибальта. Сын Капулетти осторожно опустил убитого на пол, отшвырнул шпагу и наконец посмотрел в зал.
Глаза его были страшными. И тишина оттого, что никто не дышал, тоже была страшной.

Убил его - а будто б умер сам.
Себя я поручаю небесам.

И повернулся к кулисам. Топот Ромео, державшего шпагу, как таран, прозвучал громовыми раскатами. Оказавшись на сцене, он перехватил эфес и придав лицу соответствующее выражение, торжествующе произнес давно заготовленную реплику.

Жив, торжествует, - а наш друг убит!
Лети ж на небо, благостная кротость!
Будь мне вождем пламенноокий гнев! -
Тибальт, возьми назад ты слово "подлый",
Что кинул мне в лицо. Душа Меркуцио
Еще недалеко от нас витает
И хочет в спутницы себе - твою.
Ты, я иль оба - с ним должны пойти.


Так ждать не заставляй его.

Тибальт с отвращением выплевывал слова, словно отравленную пищу, чей яд уже разгорался в его венах. Уронив шпагу, развел руки в стороны, повторяя тот жест. Ромео слишком поспешно сделал выпад в его сторону, и Тибальт рухнул на сцену рядом с Меркуцио. Страшная, грохочущая в ушах тишина снова заполнила зал.
А потом взорвалась аплодисментами.

- Гениально! Это было просто гениально! Нет слов!
- Слышь, ты к нам в театр-то приходи, а? С кем надыть я поговорю, да? Придешь?
- Вы слышали это? Нет, вы же слышали, как они хлопали? Я совсем оглох!
- Восемь раз на поклон, когда такое случалось!
- А подпишите мне... у меня ничего с собой… ну вот хоть бы паспорт…
- К самому директору, да прямо завтра, и ультиматум: или вы приходите, или я ухожу!
- Кажется, я знаю, чем этот ультиматум закончится…
- Я тоже… Мои поздравления, браво, можно сказать, брависсимо!
Оглох… восемь раз… вот тут, где дети…
Вокруг них толпились работники театра, включая бабу Галю нескольких журналистов и прорвавшуюся поклонницу. Их оттеснили к щедро накрытому столу, главным украшением которого были несколько водочных бутылок. Максим с Петей, вмиг сделавшиеся звездами первой величины, пытались отвертеться от фуршета и прорваться к выходу. Все хотели с ними заговорить, выразить им свое уважение или просто пожать им руку, поэтому прорыв затягивался..
- Макс, может, вы все-таки останетесь? Рюмочку, за успех.
- Я не пью, я за рулем.
- Вам надо в театр, вы меня поняли? Не зарывайте талант!
- А со мной выпьете?
Актриса, играющая Джульетту, уже без парика, вертелась возле Максима, строя ему глазки. Максим строил глазки ветчине на банкетном столе, но, сделав над собой усилие, поймал Петю за руку.
- Да за рулем я! Петь, пошли!
И, лавируя между наседавшей толпы, пропуская мимо ушей признания в любви, отбиваясь от объятий и троекратных поцелуев, через служебный вход вытащил стажера на улицу. Вечерний ветер холодил разгоряченные щеки, из-за резкой смены температур Петю зашатало, но Максим быстренько достал ключи и запустил стажера в приютившийся на бордюре безлюдной улицы Пежо.
- Это кошмар какой-то! Вот почему никогда не хотел быть артистом! – жаловался он, резко трогаясь с места. Петя включил магнитолу и, не удержавшись, довольно потянулся.
- Ты был бы успешным артистом!
- Ты тоже!
В салоне играл какой-то джаз, Петя прибавил громкость, вздохнул, покосился на напарника.
- Знаешь, я не ожидал, что это так здорово! Кажется, что готов горы свернуть! Может, стоило остаться на банкет?
- Захотелось напиться? - усмехнулся тот.
- Да! Именно сейчас я бы выпил… черт, да надрался бы до этих самых чертиков! Знаешь, никогда не любил быть в центре внимания, а уж на сцену выйти – бррр! И когда ты мне предложил, все, думаю, конец пришел, весь спектакль завалю. Подумал еще, почему бы тебе самому не сыграть? Даже в голову не пришло, что… ты что-то придумаешь, - немного неловко закончил он.
Максим слушал тираду стажера, внимательно глядя вперед, затем, увидев то, что искал, резко затормозил, бросил свое коронное “Сейчас приду” и выскочил из машины.
Петя включил джаз на полную громкость и с довольной улыбкой откинулся на сиденье.
Максим и правда вернулся быстро, держа в одной руке бутылку вина, в другой – набор пластиковых стаканчиков и упаковку сыра.
- Ты же за рулем! – удивился Петя
- А я тачку брошу!
Он проехал еще несколько метров, потом свернул в переулок и наконец, поплутав по темным дворам, остановился возле обшарпанной девятиэтажки.
- Пошли!
Петя выбрался из машины и за напарником вошел в незнакомый подъезд. На лифте они поднялись на последний этаж, а потом Максим взбежал по пожарной лестнице и, несколько минут возился с замком пожарного люка. Петя присел на грязные лестничные перила, и, пиная ногой пепельницу, сделанную из банки из-под консервированного горошка, стал смотреть на Максима. Когда тот наконец-то справился с люком и откинул крышку, ворвавшийся на площадку ветер взлохматил ему волосы и понесся вниз, завывая и разбрасывая пепел и старые газеты. Спустя секунду Максим исчез в открывшемся проеме, и Петя с блаженной улыбкой на губах полез за ним.
На крыше было очень ветрено, мусорно и покато. Город внизу приглушенно шумел, дрожал огнями и желто светился окнами соседней пятиэтажки. Черные провалы дворов поблескивали резким светом подъездов и мягким, приглушенным оранжевым - фонарей. Черное небо с сизыми росчерками облаков стало ближе.
Петя замер у края, пораженный панорамой и оглушенный порывами ветра, и очнулся, только Максим протянул ему стакан.
- За успех! – предложил стажер.
- И исполнение желаний, - подмигнул ему напарник.
Они помолчали, смакуя вино и разглядывая мир внизу.
- Чего стоило только вызвать журналистов, ты не представляешь, создать всем такие вероятности…
- Не надо про вероятности! Все, что ты сделал, – это пригласил журналистов, любой пиарщик на это способен, и поставил режиссеру спектакль за день. Все! Ничего сверхъестественного не случилось!
Максим пожал плечами, налил им обоим еще вина и одним глотком осушил свой стакан.
- Вот только как вы узнали, чего хотел режиссер, если даже не заключали с ним контракта? И почему он принял тебя за своего брата? У него вообще братья есть? Ты его загипнотизировал?
- Ты сам сейчас все сказал, - ответил Максим. – Это и называется исполнить желание. Экстрасенс? Наверное, только очень сильный. Я чувствую, чего хочет человек. И даю ему то, что он хочет.
Петя нахмурился.
- Зачем?
- Потому что так правильно. Желания должны сбываться, а чудеса случаться. Так мир устроен.
- Почему же о вас никто не знает? Почему вы шифруетесь?
Максим только хмыкнул, посмотрел, сколько еще осталось в бутылке, и разлил ино по стаканам. Петя во все глаза следил за ним.
- Потому что это ведь обидно – узнать, что не ты сам выполнил свое желание ,а кто-то другой? Да?
Его напарник посмотрел на темное небо на горизонте, на крошечные огни вдали.
- Многие не верят в себя. Начинают себя спрашивать: “Для чего?”, “Зачем” , “А надо ли?” С такими трудно, приходится их буквально за шиворот брать и тыкать носом в их чудо, как котят в молоко. А они еще и упираются, начинают себя уговаривать, мол, лучше я без моего чуда проживу… отмазки придумывают, попросту говоря. Другие, наоборот, слишком безрассудны. Но, знаешь, я иногда думаю, что безрассудство – это неплохо. Устроить человеку его чудо, исполнить его желание проще, если он сам сделает первый шаг.
В глазах Максима отражались городские огни, а в Петиных глазах отражался Максим. Даже ветер утих, но ни один из них этого не заметил.
- Ты любое желание можешь исполнить?
Глаза их встретились.
- Да. Твое тоже могу.
Петя не заметил, что ветер унес его стаканчик. Не заметил упавшую звезду, расчертившую небо над левым ухом Максима. Он только сжал губы, совсем как тогда, в театре, словно решался на что-то.
- Нет. Пока не надо.
Максим моргнул, и Петя опомнился, поежился, вздохнул и прочистил горло.
- Я пойду, погуляю
И пошел вдоль парапетика, вдоль края крышы, нахохлившись и засунув руки в карманы.

Внизу немой проспект переливался красным, оранжевым и белым, а над ним, на темном небе, слабее, но более чуждо, мерцали холодным светом звезды. Огни были близкие, теплые и привычные. Звезды – непонятные и холодные.
Но звезды манили к себе, таинственные, загадочные. И тот, кто однажды поднял голову, залюбовавшись ими, полюбит их навсегда.

Максим проводил Петю взглядом, отошел к будке недалеко от люка. Опустился прямо на металлический настил и привалился к стене. Достал из кармана джинсов пачку Winston и зажигалку. Из-за ветра пощелкать ей несколько раз, одновременно набирая номер на мобильном. Затянулся и стал слушать гудки
- Евгений Константинович, не отвлекаю? Да, с работой полный порядок. Я отчитаться: желания режиссера и уборщицы выполнены… успех, конечно, завтра узнаете… да нет, школьник я, что ли, чтобы хвалебными рецензиями туалет украшать… да, а вот с желанием парня неувязка…. я думал, он только поцеловаться захочет, ну знаете, как у подростков бывает, или на спор. А теперь вижу, что хочется ему гораздо больше. С ним поработать надо, конечно, тяжелый случай. Да, подтолкнуть, все как обычно.
Максим снова затянулся, огонек сигареты мигнул рыжей искоркой. Сизоватый дым унес ветер.
- Возьмем его к нам в отдел? Он парень дельный, талантливый даже, да и мне с его желанием работать легче будет… ну какой служебный роман! Нам ведь и правда стажер нужен… Да, заявку на него новую нужно… ну да, вот такая ошибочка вышла. С кем не бывает!

КОНЕЦ

правила голосования! читать обязательно!

Если вы автор, получивший право голосования:
За любой свой текст объемом более 10 000 знаков, который участвует в конкурсе, вы можете дать от 0 до 10 баллов каждому тексту-участнику. Написали 2 текста? У вас 20 баллов на каждый текст. Три текста? 30 баллов. И так далее. За себя голосовать нельзя. Присылайте заполненную таблицу, которая должна выглядеть вот так, на адрес: [email protected] с пометкой "Результаты голосования".
Мы были бы очень признательны, если бы вы прислали заполненную таблицу один раз, чтобы не возникло путаницы с голосами.
Комментировать тексты можно! Помните: вы – им, они – вам.
Поскольку участие анонимное, для ответов на комментарии читателей будет заведен гостевой профиль. Логин и пароль высланы всем участникам на почту.

Читатели и авторы внеконкурсных текстов могут распоряжаться суммой в один балл (вы можете ставить +1, -1 либо не ставить ничего). Голосовать могут только пользователи, зарегистрированные в дайри до 1 августа 2011 года. Голоса принимаются только с минимальным комментарием, например: "+1! Заявка раскрыта полностью, характеры отлично прописаны, сюжет захватывает. Спасибо, автор!"

---

[svobodaslova]

Назрел вопрос. Праздники и прилагающиеся к ним заботы могут помешать авторам и читателям прочитать тексты и проголосовать за них. В то же время, перенос окончания голосования на вторую неделю января будет означать значительное затягивание всего тура.
Текстов не так уж много, но праздничных приготовлений не так уж мало.

Дорогие авторы и читатели, успеете ли вы проголосовать до 31 числа?

Вопрос: Успеете?

1. Я автор, думаю, что успею		9	(8.91%)
2. Я автор, думаю, что не успею		5	(4.95%)
3. Я читатель, думаю, что успею		37	(36.63%)
4. Я читатель, думаю, что не успею		50	(49.5%)
Всего:		101

@темы: организационное

---

[svobodaslova]

Напоминаем, что сегодня - последний день, когда можно прислать свою работу на этот тур. Принимаются тексты всех типов, объёмов, жанров и направленностей безо всяких ограничений!

---

Конкурс, тур 4: работа 17

[svobodaslova]

Название: Отражение
Рейтинг: PG
Размер: мини
Тип: джен
Объём: примерно 9 тысяч знаков
Описание: ориджинал написан на конкурс "Свобода слова" в дайри. Заявка:

читать оридж "Отражение"

Максим тонкой рукой нанес последние аккуратные штрихи, откинулся назад и придирчиво оглядел свое лицо в зеркале. Брови у него теперь стали четкими, двумя изящными, похожими на крылья чайки, дугами обрамляли глаза – чуть-чуть туши на ресницы, и будет совсем хорошо. Лицо у Максима чистое, кожа нежная, словно у подростка, который бритву в руки не брал, губы полные. Максиму хочется коснуться их пальцами, он даже проводит рукой по своему зеркальному отражению, отчего-то стыдясь прикасаться к себе, настоящему. Максим встряхивает головой, светлые шелковые кудри сыплются по плечам, а Максиму так нравится это ощущение, скольжение локонов по розовым щекам... чуть щекотно здесь, в самой ямочке под подбородком. Максим улыбается своему отражению, и отражение улыбается ему в ответ.

Он ничего не забывает. Прежде чем выйти из дома дотошно проверяет содержимое огромной сумки и не забывает. В торговом центре напротив можно купить сколько угодно таких сумок, а можно – вместительных чемоданов, или рюкзаков, да даже мешки хозяйственные, из таких, в которые пересыпают картошку и сахар, неважно. Главное, чтобы то, чем запасается Максим в этом центре, было вместительным. Если разобрать винтовку, свернуть каждую деталь в газету да вдобавок переложить еще газетами и одноразовыми пакетами, выйдет очень даже компактно и перекатываться по дороге не будет – Максим проверяет сумку снова. Ладонь его сжимает ствол винтовки и так и замирает на нем, пока он в задумчивости глядит в окно. На улице моросит дождь. А еще сумерки крадутся. Хочется лечь на кровать, закутать ноги в одеяло. Ладонь Максима чуть гладит винтовку, затем он поправляет газету, кладет сверху еще парочку. Нести будет тяжело. А еще дождь на улице. Где-то во вселенной рвутся провода. Может быть, даже умирает кто-то. Может быть, даже красиво, вроде героев старых черно-белых фильмов, со страстью на лице, с мукой, раскрывая рты в беззвучных криках и вскидывая белые руки как бумажные журавлики, с тоской, со счастьем убогим... С визгом молния на сумке защелкивает сумку, уминая добычу, - Максим закидывает сумку на плечо.

В узких джинсах и сапожках на каблуках неудобно спускаться по лестнице, всем своим видом показывая беззаботность, чтобы, не дай Бог, консьержка ничего не заподозрила, но Максим старается, и мадам Фирше улыбается ему и кивает как китайский болванчик. Максим давно заметил, что его улыбку люди зеркалят, хватают ртами прямо в воздухе как песики – фрисби, и расплываются в улыбках. Если Максим хмурится, улыбка исчезает; иногда Максим думает, что он аккумулятор, и без него машина людского позитива не заведется и не поедет. Максима иногда тошнит от самого себя.

- Женевьев, вам принести сегодня хлеб?

Его передергивает. Старый Бийом, толстый старый Бийом со своими редкими усиками и белой головой, напрашивается на короткую очередь или отвертку прямо в сердце. Каждый вечер он забегает в булочную, покупает для Максима хрусткие ароматные багеты, которые Максиму хочется запихнуть ему в скользкую глотку и утрамбовать пальцем. Бийом имеет отвратительную привычку давать ему, Максиму, клички.


- Благодарю, месье Бийом, - Максим старательно улыбается. – У меня спортзал до поздней ночи, ничего не нужно.

- Женевьев, при вашем хрупком телосложении вредно перенапрягаться. Заходите вечерком ко мне, я вас угощу куриными медальонами в горшочке, пальчики оближите, - умильно глядя на Максима, Бийом складывает короткие ручки на животе. – Ну же, мадемуазель...

Максим ловит себя на мысли, что разглядывает бисеринку пота над его губой. Когда пуля увязнет в этом жирном теле, пот застынет на этих усиках, обволочёт каждый волосок и застынет как силиконовый клей на патлах американских Барби. Тело будет медленно коченеть, пропитываясь собственными запахами, а Бийом уйдет на тот свет в амбре пота и испражнений, не успев даже слизнуть эту несчастную капельку пота с чертовых усов.

- Вы очень любезны, месье Бийом, - Максим всматривается в голубые глаза старика и чувствует к нему почти нежность. – Но вряд ли я вернусь сегодня.

Вряд ли я вернусь вообще.

Он бежит к метро. Длинный желтый шарф с трогательными помпончиками стелется за ним, тяжелая сумка бьет по бедру – наверняка останется синяк, а может, два-три. Максим был бы рад, если бы все тело стало одним сплошным кровоподтеком. Говорят, такие раньше пиявками лечили – кровь они высасывали, гнилую, нехорошую, мертвую кровь.

Максим проезжает одну станцию. Другую. На седьмой он чуть не решается. Почти расстегивает молнию на сумке и почти шуршит газетами. Какие-то уродские рожи лезут в окна, отражаются на миг и исчезают, не успевая показать языки и выкатить глазища, а Максим не может взять себя в руки и довести дело до конца. На девятнадцатой станции вагон почти пустеет, и становится неинтересно. Обидно становится. Максим прижимается лбом к стеклу, смотрит на свое отражение, а отражение смотрит на него. Глаза веселые, большие и веселые глаза, только безумно уставшие, или самую чуточку изнеможенные. Светлые кудряшки, губы полные. Сжаты в тонкую линию, словно обладатель их готов к действиям, но ведь это неправда. Максим машинально заправляет прядку за ухо.

- Женевьев, прошу тебя...

- Женевьев, останься...

- Женевьев...

Женевьев давно умерла. Сдохла.

Максим чертит на стекле разные гадости, пока в вагон не садятся две монашки; да, Максим показывает им язык и выкатывает глазища. Пора выбираться. Выше, выше, на поверхность, где пахнет рекой и ночью, где бродят толпы радостных, влюбленных, молодых и пьяных или пьяных и молодых людей, в чьи мягкие тела можно погружать пальцы – по одному, по два, всю пятерню, чтобы плоть обхватывать, чтобы чувствовать кровь, а может, даже само сердце.

Максим знает, что потерялся. Когда-то был, а потом пропал. В Булонском лесу на замызганной скамейке... вовсе нет, газеты же на что-то сгодились, скамейку Максим ими застелил... он собирает винтовку, не спеша, все тщательно проверяя. Света не хватает, сизый фонарь где-то далеко, от него только холод тянется, не свет, но Максим может сделать все на ощупь, он не торопится, он считает сначала до четыреста, потом до четыреста двадцати, потом до четыреста семидесяти. Максим не пропускает ни одной цифры, и винтовка лежит на его коленях, изящная, холодная. Смертоносная, хотелось бы.

Пропал. Максим, наверное, пропал. Все считают его Женевьев, тихой студенткой, подрабатывающей по ночам уборщицей в спортзале, - но он же не она. Максим был уверен, он ее сам убил, пробрался однажды ей в горло, сжал ее сердце в кулаке и раздавил, смотря, как ошметки проскальзывают сквозь пальцы и шлепаются на землю – шле-еп, Максим дрожит. И долго-долго примерял ее свитер – и так, и сяк – чтобы не топорщился, и удобным был, ведь удобство это важно, это как чужая шкура... это не как, это так и есть.

Максим не пропал, он есть, а Женевьев сдохла. Сдохла, сдохла, нет ее.

- Красотка, иди к нам! – к скамейке вразвалочку приближается развеселая гоп-компания.

Максим хочет ответить им очередью, но Максим также хочет улыбнуться и подмигнуть им, а еще он хочет спать, до дрожи, до боли в том самом сердце, которого уже нет. Голову набили ватой или свинцом, а может, свинцовой ватой, и улыбка выходит совсем вымученной, но это не страшно, ведь…

- Эй, что тут у тебя? – щуплый араб близоруко прищуривается, пытаясь рассмотреть, что это Максим поспешно запихивает в сумку. – Ого! – похоже, он бросает это дело, потому что вдруг впивается взглядом в лицо Максима. – Ты своего брата грохнула. Нет, правда? Я в газете тебя видел. Выпустили что ли?

Максим облизывает губы.

- Сейчас, сейчас...Женевьев... черт, не помню фамилии. А брат у тебя дауном был, ага. Ты ему каждый день крысиный яд добавляла в ужины, чтобы скорее он у тебя загнулся и жить тебе не мешал. Я читал, - с гордостью добавляет араб, косясь на остальных дружков. – Ты плакалась там в интервью, что он тебя своим сердечком называл.

Называл. Максим кивает самому себе. Сердечком, родненькой. Такая Женевьев ладная была, хорошая, умная, так заботилась о нем, когда мамы с папой не стало, все берегла его, глазки ему на ночь вытирала, чтобы он не плакал, улыбалась вместе с ним: он – потому что душа у него светлая, она – потому что по-другому не могла. Ты его ноги себе на колени клала и носочки махровые, «не кусачие» одевала, чтобы он не мерз, покупала груши в желтой в пятнышках шкурке и разрешала гулять в парке. А потом ты сдохла.

- Эй, Женевьев! – кричат они ему вслед. – Тебя дурилкой признали, скажи, как отвертелась?

Максим может обернуться. Он, конечно, может.

- А вспомнил, как твоего дауна звали! Максим, Максимом. Помнишь его?

Сумка осталась под скамейкой. Потом этот араб достанет ее, откроет, увидит винтовку и схватится за сердце. Максиму все равно. Женевьев, его дорогая сестренка, пропала, потерялась. На ужины у них в основном бывали супы из разогретой фасоли, она пахла как пережженная резина, и в нее Женевьев добавляла по чайной ложечке крысиного яда, чтобы вытравить из Максима сердце, а может, Максима из своей жизни. Она правильно хотела и делала все правильно. Максима порой тошнит от самого себя.

Он смотрит на свое отражение в черных лужах. Машины проносятся мимо, его светлые, такие красивые волосы сплошь запачканы грязью и брызгами воды, а пальцы дрожат.

... отражение смотрит на него. Пристально, недобро...
С нежностью.

КОНЕЦ

Внимание! За этот оридж авторские баллы не начисляются, но голосовать за него можно.

правила голосования! читать обязательно!

Если вы автор, получивший право голосования:
За любой свой текст объемом более 10 000 знаков, который участвует в конкурсе, вы можете дать от 0 до 10 баллов каждому тексту-участнику. Написали 2 текста? У вас 20 баллов на каждый текст. Три текста? 30 баллов. И так далее. За себя голосовать нельзя. Присылайте заполненную таблицу, которая должна выглядеть вот так, на адрес: [email protected] с пометкой "Результаты голосования".
Мы были бы очень признательны, если бы вы прислали заполненную таблицу один раз, чтобы не возникло путаницы с голосами.
Комментировать тексты можно! Помните: вы – им, они – вам.
Поскольку участие анонимное, для ответов на комментарии читателей будет заведен гостевой профиль. Логин и пароль высланы всем участникам на почту.

Читатели и авторы внеконкурсных текстов могут распоряжаться суммой в один балл (вы можете ставить +1, -1 либо не ставить ничего). Голосовать могут только пользователи, зарегистрированные в дайри до 1 августа 2011 года. Голоса принимаются только с минимальным комментарием, например: "+1! Заявка раскрыта полностью, характеры отлично прописаны, сюжет захватывает. Спасибо, автор!"

---

Конкурс, тур 4: работа 16

[svobodaslova]

Название: Притворщики
Рейтинг: NC-17
Жанр: романс с элементами драмы
Размер: мини
Тип: слеш
Объём: примерно 49 тысяч знаков
Описание: ориджинал написан на конкурс "Свобода слова" в дайри. Заявка: Актера в Голливуде заставляют вести себя плохо ради пиара. Остальные актеры стараются казаться правильными: не курят, не пьют, к женщинам не пристают, скандалов избегают. А его агент решил, что образ плохого парня тоже может привести дивиденды. И герой курит в публичных местах, ругается, пристает к женщинам. Карьера идет в гору, но ему это все не нравится, потому что на самом деле товарищ с мужественной внешностью и крепкими мышцами — нежный боттом, который мечтает о крепком члене. Только без дабкона и БДСМ, пожалуйста.
Предупреждения: мат (изредка). Все совпадения с реальными людьми случайны.

читать оридж "Притворщики"

— О тебе говорят, что у тебя глаза наркомана, — он вытащил из кармана измятый лист, разгладил ребром ладони и склонился, чтобы зачитать: — Вот. "Девис Петерсон смотрит на мир глазами инопланетянина, который впервые нюхнул кокс". Употребляешь?
Барт Миллер сидел напротив меня в органик-кафе, расслабленный и довольный, и задавал вопросы, за которые в другой ситуации рисковал получить в морду. По правде говоря, у меня и тогда руки чесались, хотя бы из-за его внешнего вида: торчащие во все стороны белые волосы, розовая помада, очки в тон и шарфик от LV на шее. Барт всем своим видом орал об ориентации. К сожалению, квартальную квоту на драки я к тому моменту исчерпал.
— А ты употребляешь? — спросил я и потянулся к стакану. Нужно было чем-то занять руки.
— Обо мне неинтересно, — ответил он с легкой улыбкой.
Все мои попытки сменить тему разбивались о его псевдопрофессионализм. Псевдо, потому что до нормального журналиста Барту было как мне до Роберта де Ниро. Журналисты не задают вопросы, от которых актера в пот бросает, не вынуждают грубить и уж точно не пишут потом обо всем этом в своем блоге. Блоге, у которого четыре миллиона читателей, как сказал накануне Арнольд, мой агент. Я смотрел на Барта и старательно думал о четырех миллионах зрителей, которые через неделю пойдут в кинотеатры смотреть новый фильм, где я сыграл пусть и не главную, но важную роль. Пойдут с куда большей охотой, если узнают обо мне что-нибудь интересное. Например, что я нюхаю кокс.
— Это не интервью, а дружеская беседа, как ты сообщил полчаса назад. Так давай побеседуем.
Он поправил свои огромные розовые очки.
— Дейв, ты меня клеишь, или мне кажется?
И тут мне стало совсем хреново. Были на то свои причины — куда больше причин, чем могло показаться на первый взгляд.
— Я не по этим делам. Предпочитаю блондинок, — сказал я, описав стаканом в воздухе круг. — Таких, знаешь?.. Длинноногих и с сиськами.
— Ты уже говорил, — Барт склонился над столом, будто собирался выдать мне какую-то тайну, и понизил голос. — А еще говорят, что ты гей, Дейв. Понятно, что не признаешься, мне лично для себя интересно. Каково это сидеть в самом глубоком шкафу и изображать повесу? Не сильно давит?.. Сколько ты тратишь на психоаналитиков, Дейв?
Я молчал, сжимая стакан с такой силой, что пальцы онемели. Барт смотрел на меня и явно ждал срыва. Не правды, правда в Голливуде не нужна никому, даже Барту Миллеру. Он хотел скандала, и чем громче, тем лучше. Готов был получить по роже, лишь бы состряпать новую статейку. И в тот момент я понял, что Барт так же зависит от этих четырех миллионов, как и я. Даже больше — у меня были зрители и парочка фан-клубов, а у него — только блог.
— Психоаналитики для слабаков. Предпочитаю бухать и трахаться, — я встал, бросив на столик купюру в сотню долларов. — Счастливо, Барт, и удачи со статьей.
— Я публикую без подписи! — крикнул он мне вслед.
Мне было посрать. С папарацци и журналистами разбирался Арнольд — не зря этот говнюк получал пятнадцать процентов от моих контрактов. Барт стал его проблемой.

Я вышел на улицу. Смеркалось, можно было на надевать очки и пройтись по бульвару без риска быть разорванным фанатками на клочки. Кафе находилось в восточном Голливуде, Барт наверняка неслучайно его выбрал: повсюду висели радужные флаги, на дверях заведений были наклейки с ЛГБТ-символикой. Место, в котором мне нельзя было светиться. Место, где мне не нужно было притворяться.
Из окон грохотала музыка, в воздухе пахло морем. Запах ЛА всегда казался мне запахом свободы, еще с того дня, как я впервые ступил на землю Калифорнии. И несмотря ни на что, я все еще считал себя удачливым засранцем.
Ноги сами понесли меня в сторону расцвеченного огнями Пасифик-центра. Я смотрел во все глаза на проходящих мимо меня людей: чем дальше, тем больше встречалось однополых парочек. Они держались за руки, обнимались и выглядели счастливыми. Познакомиться с кем-то было провальной идеей, Арнольд придушил бы меня только за то, что я не бегу в сторону Беверли-Хиллз, сверкая пятками. И все же уйти было выше моих сил.
— Хэй, красавчик, — послышалось сзади, и я обернулся.
Молодой высокий азиат смотрел на меня оценивающе, его взгляд скользнул от лица вниз и снова наверх, задержавшись на губах. У меня вдруг пересохло во рту.
— Не занят?
Карьера, пульсировало у меня в висках. Карьера, деньги, газеты, журналисты, Арнольд — и один оргазм. Может оргазм стоить всего?
— Не заморачивайся, я тебя не замуж зову, — улыбнулся парень. — Выпьем пива?
Телефон зазвонил, когда я собирался кивнуть, уговаривая себя, что пиво — это просто пиво, а парень хочет не Девиса Петерсона, актера, а настоящего меня.
— Да, — ответил я, нажав зеленую кнопку. Голос срывался.
— Привет, милый, — проворковала Моника, моя официальная подружка. — Нас пригласили на вечеринку к Руди, ты собираешься?
— Во сколько?
— Через час нужно быть.
— Да, заеду за тобой, только переоденусь, — попрощавшись с Моникой, я виновато улыбнулся парню, который все еще ждал. — Прости. Дела.
Он понял, что не стоит настаивать, по моему лицу — покачал головой и пошел дальше, засунув руки в карманы широких светлых брюк. Я смотрел ему вслед, а ладони зудели от желания вцепиться ему в плечи, затащить в ближайшую подворотню и потрогать, хотя бы потрогать.
Я был жалок, а Барт Миллер — совершенно прав. Мне действительно стоило завести психоаналитика.

В восемнадцать жизнь кажется полной возможностей. Ты трахаешь королеву бала на сидении лимузина, собираешься в колледж, воодушевленный спортивной стипендией, и уверен, что круче тебя только Майк Тайсон. Наутро понимаешь, что роскошные сиськи заводят не так, как задницы парней в общей душевой, и переживаешь экзистенциальный кризис. А месяц спустя Бекки сообщает тебе, что залетела, хотя вы даже не встречались, и жизнь летит в тартарары.
Мы тогда все обсудили и решили, что жениться не стоит, хотя и ее, и мои предки были в ярости. Я снял квартиру подешевле, устроился на три работы, чтобы обеспечить ее и будущего ребенка, и перестраивал мечты в соответствии с ситуацией. Самым легким способом пробиться наверх казалась актерская карьера — актеры ведь гребут миллионы, ходят по вечеринкам и изредка снимаются. Не жизнь, а сказка. Жаль, никто не предупредил о том, каким способом парни вроде меня становятся звездами. Возможно, я бы выбрал другой путь.
Поначалу Лос-Анджелес казался мне ожившей сказкой. Год спустя я понимал, что талантливых девочек и мальчиков с хорошей фактурой можно найти в любой местной забегаловке, и что любой шанс стоит использовать.
Продюсер Сэм Ричардсон отловил меня в коридоре студии после очередного кастинга. У него был масляный взгляд и намечающаяся лысина, а у меня — счет за конуру в Санта-Монике и год бесплодных попыток получить роль со словами.
— Зайдешь? — спросил он, открыв двери кабинета.
На моем месте мог оказаться кто угодно, очередь желающих тянулась с третьего этажа до выхода из здания. Я знал, что обещания Ричардсона ничего не стоят, но достаточно отчаялся.
— У вас найдется виски?
— Найдется, — сказал он, довольно улыбаясь.
— Я бы выпил. Меня, кстати, зовут Девис Петерсон.
— Приятно познакомиться, Дейв, — он закрыл дверь кабинета и сложил руки на груди, осматривая меня как кусок мяса на витрине. — Хочешь получить роль, да?
— Хочу, конечно. Хотите меня?
Я играл наглость — казалось, Ричардсона можно зацепить только так, выделившись из толпы. Не надеялся, что он запомнит мое имя и хоть пальцем шевельнет, в роль за секс верили только совсем наивные дурочки. С другой стороны — Ричардсон был достаточно опытным, чтобы сделать мой первый раз хотя бы терпимым. Стоило попробовать.
Секс оказался так себе. А роль я получил.
Месяц спустя Арнольд заметил меня на сцене захудалого театра в Вествуде и предложил контракт. Бекки посоветовала найти законника — она к тому времени уже училась на юридическом в колледже Блек Хиллз. Арнольд обозвал меня беложопым уродом, который не знает своего места, но бумаги подписал.
Я его ненавидел.

Вечеринка Руди оказалась скучной. Играл джаз, подавали тарталетки с икрой и овощные рулеты — любимую еду вечно худеющих знаменитостей. Говорили о высоком искусстве, причем было ясно, что и Руди, и его гости просто цитируют свежие статьи с обзорами. Меня начало мутить уже после знакомства с гостями — от лиц без мимических морщин, от неестественных из-за ботокса улыбок, от женщин, которые годились мне в матери, но прямым текстом предлагали переспать.
Я вышел в угловую комнату и допивал уже четвертый бокал виски, глядя через стекло на улицу, где Монику тискал Ричардсон — жизнь циклична и постоянно подбрасывает сюрпризы. Стало интересно, помнит он меня или нет. Я его помнил.
Моника шутливо стряхивала его руки со своей талии, но было понятно, что еще пара минут, и Ричардсон свое получит. Я смотрел на них и не чувствовал ровным счетом ничего, даже тени раздражения. Моника была частью голливудской тусовки и инвестировала в свое будущее так же, как и я пятью годами ранее. У меня не было никакого права ее осуждать, даже вероятная измена не злила. Мысленно я изменил ей с тысячей мужчин, так что мы были квиты.
Уровень алкоголя в крови медленно повышался, подступая к отметке, после которой отключались тормоза. Можно было выйти на улицу, оттащить Ричардсона от Моники, сломать ему руку и провести ночь в участке, а на следующий день украсить своей помятой рожей первые страницы газет. Можно было сесть за руль и превысить скорость. Можно было вернуться к гостям и предложить жене Руди провести время с пользой — как-то раз я перегнул ее через спинку дивана и отымел в обе дыры по очереди. Она бы не отказалась повторить. И… было бы неплохо, если бы Руди нас застукал. Он считался другом Арнольда, хотя друзей у такого говнюка по умолчанию быть не может, так что ссора с ним стала бы прекрасным завершением вечера. Я лениво перебирал варианты, и тут Моника посмотрела в сторону дома, заметила меня, вскрикнула и принялась отбиваться от Ричардсона всерьез. У нее тоже был выбор, и я на тот момент оказался более перспективным. Смотреть, как закончится их милая беседа, не хотелось; я сходил к бару и взял еще одну бутылку виски.
Наутро меня растолкал Руди и сказал, что его водитель готов отвезти меня домой.

В самом начале моей звездной карьеры Арнольд решил, что стоит подобрать имидж поярче. Он долго продумывал детали, читал желтую прессу, изучал популярные сайты со сплетнями в интернете, сверялся с IMDB — делал то, что положено делать агенту. Потом усадил меня в кресло и принялся объяснять, почему стоит вести себя иначе:
— Люди любят сплетни и скандалы. Разводы, измены, громкие ссоры — это такая же режиссура, как в кино, но намного более тонкая. Все ниши заняты: один свинью завел, второй не дает жене выходить из дома, третий подался в ученики к Далай-ламе. И на горизонте ни одного по-настоящему плохого парня.
— К чему ты клонишь? — уточнил я осторожно. Арнольд был тем еще засранцем.
— Сейчас мода на правильный образ жизни, здоровую еду и спорт. Если актриса беременеет, ее больше не вычеркивают из А-списка, нет. Теперь модно рожать детишек, ходить по выходным в церковь и нравиться тетушкам за пятьдесят. Бунтари ушли в прошлое. Ты станешь тем, кого не хватает таблоидам. Плохим парнем.
Он оказался прав. Стоило ввязаться в драку, и меня тут же взяли на роль злодея в экранизации комикса "Марвел". Дальше было проще.

Промо нового фильма — это не только засвет в лучших кинотеатрах Штатов. Это почти ежедневные перелеты и гостиницы. Это утренние интервью для местных каналов, дневные — для газет, вечерние — для программ посерьезнее, а на закуску — премьерные показы. Я спал по четыре-пять часов в день и с ног валился. Нужно было отдохнуть и разгрузить мозги.
Арнольд позвонил, когда я ехал из аэропорта домой.
— У тебя завтра интервью, — его гарлемский акцент был таким же искусственным, как моя улыбка. — В пять.
— Я устал.
— А меня не ебет!
— Пошел ты! — рыкнул я и сбросил звонок.
Он тут же позвонил снова.
— Принцесса, тебя настигла звездная болезнь? Так я быстро помогу от этого избавиться!
— Я охереть устал, а через неделю начинаются съемки той фигни про Камбоджу. Дай мне отдохнуть.
— Отдыхают те, у кого полка "Оскарами" заставлена! Тебе, мать твою, не положено!..
Я снова сбросил звонок и отключил телефон. Арнольд с самого начала вел себя как тиран, и я временами позволял — потакать чужим слабостям несложно, если это приносит дивиденды. Но чем выше я взлетал, тем меньше нравилось прогибаться и изображать услужливость. Не уважение — я действительно уважал Арнольда, он был профи и гением, хоть и говнюком. Но лебезить осточертело.
Следующим утром он приперся лично, разбудил меня и, пройдя в квартиру, вывалил на стол пачку писем.
— Это только за последнюю неделю. Десять фоток в купальниках, семь топлесс. И сорок два предложения встретиться.
Я молча подкурил сигарету и выпустил вверх струю дыма.
— Они делают тебя тем, кто ты есть.
— И что?
— Будешь сидеть дома и портить лицо куревом, и они найдут кого получше.
— Я закурил, потому что ты сказал, что я должен курить!
— На публике, придурок!.. — Арнольд вскочил, прошел на кухню и принялся возиться с кофе-машиной. Временами казалось, что он считает меня своим рабом, а мою собственность — своей по праву господина. — Кончай выделываться, короче!.. И Монику брось.
— Зачем?
Моника была моей третьей девушкой за год. Достаточно хорошенькой, чтобы оттенять мою мужественность, и достаточно глупой, чтобы не понимать, как обстоят дела на самом деле. Я трахал ее пару раз в месяц, она изображала бурные оргазмы. Нам было неплохо вдвоем.
— Она тебе изменила.
— И что? — я затянулся и стряхнул пепел в стоящую на столе вазу. — Пускай.
— Руди сказал, что Ричардсон ее трахнул.
— Мне похрен.
— Тебе не изменяют, придурок! — прошипел Арнольд, обернувшись. — Ты — да, но не тебе. А еще она может начать трепать языком.
— Не начнет, она ни хрена не понимает.
— А если поймет?
— Да брошу я ее, не заводись!
— Молодец, — сказал он, поправив выложенный бриллиантами золотой кулон. Тяга Арнольда к афрокультуре достигла максимума. Я ждал, что со дня на день он купит себе пушку и пойдет записываться в банду. — Отшей Монику так, чтобы это заметили.
— Я скажу, когда, чтобы ты своих прислал.
Арнольд считал, что журналисты и папарацци лучшие друзья звезд, и регулярно подбрасывал им нужную информацию. Бездушный и циничный бизнес. Когда я в последний раз вырвал у одного назойливого придурка фотоаппарат и расхуярил его о забор, то испытал редкий по силе эмоциональный подъем.
— Сам справишься! Ты в ЛА, тут под каждым кустом чувак с камерой.
— Ладно.
— Твой кофе, — сказал он, поставив на журнальный столик чашку. — Пей и вали приводить себя в порядок. Интервью в пять.
— Я сказал, что не пойду.
— А мне похрен, что ты там сказал.
Арнольд ушел, и я вытащил еще одну сигарету, размышляя, стоит ли это считать завтраком. Время утренней тренировки я все равно проспал.

Быть геем в Голливуде сложно. Открытые геи могут изображать гордость, демонстрировать публике партнеров и усыновленных детишек, но никто из них не сможет сыграть роль Бонда или Ретта Батлера. Гомосексуальность не приговор — по крайней мере, их больше никто не пытается линчевать, — и все же камин-аут определяет планку, выше которой актер-гей никогда уже не прыгнет.
У меня было три пути.
Первый — поступать так же, как большинство голливудских геев. Трахаться с теми, кого хочешь, а на публике появляться с девушками. Все знали, кто из экранных мачо на самом деле пидор, в прессе то и дело всплывали грязные подробности, но не пойман — не вор.
Второй — камин-аут и переход во вторую лигу.
Третий — мой. Скрывать ото всех, заводить девушек, лапать старлеток и кривиться при упоминании чьей-то нестандартной ориентации. Да, я был лицемером, как и все прочие, но Арнольд сумел меня убедить, что только так можно пробиться на самую вершину. Образ натурала был хорош еще и тем, что никто больше не пытался меня нагнуть — нравы в Голливуде похлеще, чем представляет себе самая развращенная домохозяйка. Когда за каждым поворотом торчит престарелый извращенец с хреном наперевес, стоит получше прикрывать задницу.
Мне удавалось держать марку. В последний раз я получил удовольствие от секса, когда ассистент режиссера пробрался ко мне в трейлер, грохнулся на колени и умолял дать ему в рот. Кто бы отказался? Это было три года назад; с тех пор лучшие оргазмы случались у меня с самим собой во время просмотра гей-порно. Я не жалел, считая, что такая небольшая жертва — ничто по сравнению с тем, что меня ждет.
После разговора с Бартом Миллером отмахиваться от желаний тела больше не получалось. Он будто сунул меня головой в доменную печь: я не мог свободно дышать, видеть, говорить. Сукин сын испортил мне жизнь.

Встречи с руководством студии — тот еще геморрой. Арнольд сидел в углу, грозно зыркая на всех из-под насупленных бровей, а я кивал, слушая речь генерального продюсера, и силился вспомнить, как зовут присутствующих. Девица в дешевом костюме была секретарем, так что ее я вычеркнул; мужик с шикарной белой бородой, как у Санты — сценаристом; толстяка в грязной футболкой звали Чаком, и он написал роман, по которому снимали фильм.
— Пункт о нравственном поведении, — бубнил продюсер, — иначе мы будем искать другого исполнителя для роли Брайана Кастро.
— Нихрена! — стоял на своем Арнольд. — Никакой нравственности, вы собираетесь сделать из Дейва пай-мальчика? Да он никому не сдался, если будет вести себя как положено!
— Мы не предлагаем менять имидж. Но никаких пьяных драк, наркоты и шлюх в трейлере.
Я поморщился. Мое мнение никого не интересовало, ни продюсера, ни дорогого агента. Имей я возможность выбирать, и сидел бы тихонько под телевизором, пересматривая старые фильмы, где актеры играли, а не становились в удачные позы, чтобы лучше выглядеть.
— Наркота — ладно, но драки…
— Ладно, пусть будет парочка, но не больше!
Я закрыл глаза, собираясь подремать. Роль была ответственной: главный герой, Брайан, спасал с улицы подростка и помогал ему выбиться в люди, походя решая собственные проблемы. В сценарии было столько гомоэротического напряжения, что я удивлялся, как Арнольд согласился.
— И никакого алкоголя во время съемок!.. Он что, заснул?
Я открыл глаза и обвел всех мутным взглядом.
— Что такое?
— Ты не бухаешь во время съемок. Студия может оплатить кодирование.
Захотелось заржать.
— Окей, — сказал я, махнув рукой. — Не пью. И никаких шлюх.
— Можем пустить слух, что у тебя роман с Трейси, которая играет мать Колина.
— Нет, — встрял Арнольд, — ей уже тридцатник, не пойдет.
Я снова закрыл глаза, пока они обсуждали мое поведение в ближайшие полгода. Люди считают, что работа актера — играть.
Они ошибаются.

Студия располагалась на отшибе, в обезличенном офисном здании посреди пустыря. В тридцатые годы там наверняка устраивали бандитские разборки.
Я вышел, натянул кепку пониже и уже собирался сесть в машину, когда прямо передо мной, покачнувшись, рухнул лицом вниз незнакомый мужик. Я вызвал 911, сел рядом с ним и принялся вспоминать правила первой помощи, которым нас учили в школе. Нащупать пульс, дыхание рот в рот, тридцать нажатий — два вдоха… или наоборот?
Я не успел ничего сделать. Из здания выбежала женщина, отпихнула меня в сторону и быстро нацепила ему на руку тонометр. Оказалось, что мужик — оператор, только после инфаркта, уже падал не раз и живой, слава Богу. Я встал, отряхнул колени, пожелал ей удачного дня и нос к носу столкнулся с Бартом Миллером. У того волосы стояли торчком от геля, короткий клетчатый пиджак выглядел снятым с чужого плеча, а брюки облегали ноги настолько, что не оставляли простора воображению; не то чтобы мне было интересно содержимое его брюк, конечно.
— Значит, не такой уж хам? — спросил он, ухмыляясь. — Ты вышел из образа, Дейв. Как неосмотрительно.
— Уже плюнуть нельзя, чтобы в репортера ненароком не попасть… Ты меня преследуешь? Могу и в суд подать, запрет получу в два счета.
— Твой агент может. Сам ты, небось, даже зад не подтираешь.
Мне не нравилось, когда меня оскорбляют, особенно после тяжелой беседы с боссами индустрии.
— Пошел ты! — огрызнулся я, закипая; злость бурлила внутри, грозя вылиться в очередную драку.
Арнольд в шутку называл это сублимацией, психолог хренов. Он был прав, как бы мне ни хотелось верить в иное. И я только что подписал контракт, который запрещал мордобой.
— Не злись, Дейв. Все знают, что твой агент вертит тобой, как хочет.
Я стиснул челюсть так, что зубы заныли. Барт смотрел на меня, ухмыляясь, а потом выдал:
— Твой имидж по швам трещит.
— Тебя это не касается! — рыкнул я. — Какого вообще хера ты ко мне привязался?
— Может, я на тебя запал? — снова ухмыльнулся Барт, и на этот раз в его улыбке было куда меньше ехидства и куда больше нервозности. — Не думай, ничего такого. Просто твоего агента заботит сумма в контракте, а не твой потенциал.
Этот прожженный репортер-блоггер все еще верил в талант и потенциал, надо же!
Я рассмеялся, как не смеялся уже давно, даже слезы на глазах выступили. Закончив, похлопал его по плечу и направился к машине.

Быть частью голливудской тусовки выгодно: дизайнеры присылают шмотки и обувь в таком количестве, что за всю жизнь сносить не выйдет, продавцы предлагают скидки даже в супермаркете, а у Майки никаких проблем с учебой, потому что учительница знает, кто его отец. Арнольд как-то проговорился, что некоторые мероприятия я посещаю не бесплатно; поначалу меня это возмутило, а потом стало похрен. Если люди платят за то, чтобы я полчаса поулыбался остальным гостям, то почему бы и нет? Все лучше, чем сниматься в ужасной японской рекламе и надеяться, что клип потом не выложат на ютьюб.
Тейлор позвонила, когда я ехал домой, поинтересовалась моими делами и планами на вечер. Мы только закончили промо нового фильма, где я играл ее недалекого бойфренда; наши отношения можно было назвать приятельскими, но вопрос подразумевал свидание или что-то вроде того. Я удивился. Тейлор мне нравилась, не хотелось обманывать хорошего человека, давая ложные надежды. Хотя Арнольд бы станцевал победный танец: звездная пара — это куда лучше, чем звезда плюс один.
— Никаких планов, а… Ты что-то предлагаешь?
— Друг Томаса открывает новый клуб, — сказала она, и мне сразу же полегчало.
Томас был ее женихом. Высоким, смуглым солистом бойз-бенда. Целиком в моем вкусе, и из-за этого я испытывал перед Тейлор смутное чувство вины.
— Подобная просьба с моей стороны — наглость, понимаю, так что если откажешься, я не обижусь.
— Да нет, все ок. Я буду. Где?
— В Санта-Монике, я пришлю адрес. Сможешь быть к половине десятого?
— Вполне.
— Тогда до встречи, Дейв. И… спасибо.
Я позвонил Монике, предложил сходить вместе, но она отговорилась встречей с подругами.
Лимузин ждал меня у дома в девять.

Клуб был заполнен под завязку.
Музыка грохотала, била по ушам, отдавалась в глотке и пальцах, световые вспышки ослепляли — казалось, здесь другая вселенная, отделенная от вечернего Лос-Анджелеса тяжелой металлической дверью. Круглый бар в центре зала медленно вращался, и мальчики-бармены подбрасывали шейкеры, а полуголые девушки танцевали на возвышениях, разбросанных вдоль стен.
Меня проводили на второй этаж; там, в лаунж-комнате, собрались випы: Тейлор с ее Томасом и музыканты его группы улыбались в камеру, а репортерша с микрофоном брала у них интервью. В углу на широком мягком диване расположились режиссер нашего общего фильма Хэнк, Барт Миллер — я неосознанно поморщился — и Сэм Ричардсон. Каждый раз, когда я его видел, хотелось вжать голову в плечи и стать пониже ростом — то ли из-за той ночи, которая дала старт моей карьере, то ли из-за осознания, что ему достаточно кому-то намекнуть, и моей веселой жизни конец. Хуже быть уже не могло, но Моника, моя девушка, сидела у него на коленях и что-то рассказывала, накручивая золотистый локон на пальчик. Встреча с подружками, как же.
Меня они не замечали, всецело занятые друг другом. Я мог сделать что угодно. Например, устроить скандал на камеру, Арнольд бы порадовался. Не хотелось портить вечер Тейлор и ее знакомым; я все-таки был не таким гадом, каким стремился выглядеть.
Тейлор заметила меня у входа и помахала рукой. Она начала сниматься лет в двенадцать, и улыбка во все тридцать два приросла к ее симпатичному личику. Я подошел, встал рядом, выдал заготовку о клубе, похвалил музыку. Журналистка спросила, как у меня на личном фронте — типовой вопрос из базового списка, за которым обычно следует "Какой дизайнер сшил этот смокинг?". Образ сукина сына прирос ко мне так плотно, что я сам не знал, чем руководствуюсь, праведным гневом или привычкой вести себя по-хамски. Слова сорвались с языка сами собой:
— Я ее послал. Тупая корова не отличает Моне от минета и не в состоянии выговорить слово "перпендикулярный". Одних качественных отсосов, чтобы построить отношения, недостаточно.
— Так ты теперь холостяк, Дейв?
Девушкам нравятся придурки, ничем прочим объяснить ее призывный взгляд было нельзя.
— Ага, — кивнул я и покосился в сторону Моники. Та собиралась зарыдать, судя по дрожащим губам. Это воодушевляло. Я снова посмотрел на репортершу. — Что делаешь попозже, милая?.. Не хочешь пропустить по стаканчику?
Стоявшая рядом Тейлор морщилась — кажется, передача шла в прямом эфире.
Как только камеру выключили, Моника выплеснула мне в лицо свой коктейль, а я засмеялся и пожелал ей найти кого побогаче, пока возраст и упругость губ позволяют. Она что-то орала в ответ, но я не слушал — попрощался с Тейлор и спустился вниз, собираясь свалить через черный ход.
В узком коридоре у выхода меня перехватил Сэм Ричардсон, и никого в этом мире я не хотел видеть меньше, чем его.
— Что?
— Привет, Дейв.
Его взгляд был все таким же масляным, как и пять лет назад. Меня передернуло.
— Привет, Сэм.
— Ты думал, я тебя забыл? — спросил он.
Меня передернуло снова, а к горлу подкатила тошнота.
— Н-не… Чего ты хочешь? Извиниться, что увел мою подружку? Можешь не переживать по этому поводу.
Ричардсон улыбнулся.
— Дейв, дорогой, мы оба знаем, что Моника — твое прикрытие, как и все до нее. Кстати, мне она тоже не нужна, насчет Моне ты тонко подметил.
— И что? — я считал себя сильным и невозмутимым, как Алькатрас, а рядом с ним чувствовал себя сопляком. Мне это не нравилось.
— Я слежу за тобой. За твоими успехами. Чувствую ответственность, раз уж пропихнул в этот бизнес.
— Рад. Ну и?..
— Да не хорохорься ты, — хмыкнул Ричардсон и положил руку мне на плечо. Я был выше и сильнее, но даже двинуться не мог — все проповеди Арнольда по поводу публичного позора вспомнились в одну секунду, и тело будто парализовало. — У тебя хорошо получаются роли безголовых спасителей планеты, но почему ты отказываешься от инди-фильмов и драм? Я дважды присылал сценарии твоему агенту, но даже ответа не получил. Или дело во мне, Дейв? Ты думал, что я захочу… продолжить?
Я медленно покачал головой.
— Нет.
— Не думал? Или не хотел играть неоднозначные роли?
— Не знал, — я кашлянул и посмотрел ему в лицо. — Не знал, что ты присылал сценарии, Арнольд мне не говорил.
— Я присылал. Сейчас запускаем фильм про вторую мировую. Если тебе интересно, то могу предложить ведущую роль. За последний фильм ты сколько получил? Три миллиона?
— Около того.
— Я дам пять по старой дружбе. Подумай.
Он потрепал меня по голове, как ребенка, и ушел, а я стоял и постепенно приходил в себя. Арнольд был авторитарным засранцем с желанием контролировать всех и вся, так что я не удивился. У него наверняка имелось несколько объяснений по поводу отказа от сценариев. А вот что Сэм Ричардсон не такой озабоченный урод, как я думал, оказалось новостью.

Барт подошел через пару минут, когда я уже смог нормально дышать. Общаться с ним не было никакого желания — наверняка ведь решил выспросить подробности нашего расставания с Моникой, — поэтому я сразу попросил его сходить нахер и не возвращаться.
Он стал рядом и сложил руки на груди. Его вечерний наряд был довольно скромным: синяя водолазка, тяжелые ботинки и — прямая черная юбка до колен. Я невольно задержал взгляд на лодыжках. Трансвеститы меня никогда не заводили, а Барт в юбке чем-то цеплял.
— Тебе нужно сменить рубашку.
— Нужно.
— Я живу недалеко. Можем ко мне зайти, я подберу что-нибудь.
Он смотрел спокойно, не так, как во время интервью и потом, возле студии. Будто больше не нужно было держать дистанцию.
— Спасибо, я лучше домой поеду.
— Насчет того, что я буду задавать неудобные вопросы, можешь не переживать.
— Похоже, что меня это волнует? — спросил я, усмехнувшись.
Барт пожал плечами.
— Похоже, что тебе хреново. А я могу выслушать.
— Ты. Конечно.
— Дейв, я… — начал он и отвел взгляд, а потом снова посмотрел мне в глаза. Для блондина у него были слишком темные ресницы. — Я тебе никто, понимаю. Но обещаю, что ничего не буду использовать в своих статьях.
— И я должен тебе верить?
— Ну… Я продал блог. Так что мне даже некуда слить информацию, разве что в какую-нибудь желтую газетенку. Но я не буду этого делать.
— Зачем продал?
— Надоело, — сказал он. — Думаешь, писать заметки о звездах — предел моих мечтаний?
— Понятия не имею, о чем ты там мечтаешь.
— Твое интервью я не опубликовал, можешь проверить.
Я промолчал, и он продолжил:
— И про Майкла Петерсона и Ребекку Уоллес — тоже.
Я чудом сумел сохранить внешнюю невозмутимость.
— Откуда?.. Откуда ты про них знаешь?
— Несложно раздобыть информацию, зная полное имя и дату рождения гражданина США. Я не написал о них и не собираюсь.
— Почему же?
— Потому что это все бред, — сказал он, скривившись. — Не только твое интервью, а все это: сплетни, вмешательство в личную жизнь… Я и писать начал только назло отцу, а когда мне предложили полмиллиона за колонку, то…
— Авторитарный папашка? — хмыкнул я, понемногу отходя. — Это многое объясняет. Наряды твои так точно.
— Сенатор Миллер, ага, — он даже бровью не повел. — Вы наверняка встречались. Его здорово раздражает, когда я появляюсь в обществе. Позор семьи, открытый гей, еще и блог… В общем, я завязал. Не из-за него, просто перерос.
— Что, вот так? Взял и перестал писать?
— По образованию я экономист, без работы не останусь… Так что, зайдешь ко мне переодеться?
Я вытащил телефон, в котором отключил звук. На экране светилось четырнадцать неотвеченных звонков: тринадцать от Арнольда и один от Бекки. Наверняка она тоже видела передачу.
Я посмотрел на Барта, проследил взглядом линию его подбородка и громко выдохнул, выключая телефон.
— Зайду.

Барт жил в одном из аккуратных трехэтажных домиков на перекрестке Девятой и Бродвея.
Его квартира была едва ли меньше моей, но почти пустой: в комнате, отделенной от кухни и подсобных помещений металлической сеткой, стояли только большая кровать, накрытая разноцветным пестрым покрывалом, и компьютерный стол. Серые стены, темный деревянный пол, высокие окна — мне нравилось его жилище. Барту оно подходило.
— Ванна там, — сказал он, махнув рукой, после того, как попросил снять обувь, чтобы не царапать паркет. — Сейчас найду тебе футболку.
Вообще я мог уехать домой в пиджаке, да даже зеленое пятно на рубашке было мелочью — кто меня увидит? Но поговорить действительно хотелось. А еще Барт меня интересовал. Он тоже выглядел не тем, кем был на самом деле, и я хотел узнать его поближе.
Ванная сверкала чистотой, белоснежные полотенца из египетского хлопка были развешаны по размеру — наконец-то в Барте обнаружилось хоть что-то гейское, помимо нарядов. Я хмыкнул и потер грудь — почему-то предстоящий разговор вызывал неприятные ощущения под ребрами. И вправду, стоило завести психоаналитика, тот бы точно не стал писать статьи в блог. Я обвел ванную взглядом и залип. Чужая квартира, полотенца эти, Барт… Даже после слов о Бекки и Майки он не вызывал у меня доверия, и минута слабости могла обернуться крахом. Играть в большом кино и получать миллионные гонорары было приятно. Куда приятнее, чем говорить правду и скатиться до ролей в кабельных сериалах.
Черт!
Я умылся холодной водой, снял рубашку, бросил ее в корзину для белья и пригладил волосы.
Он бы не смог ничего доказать, но даже представлять себе реакцию публики и Арнольда было противно до дрожи.

Когда я вернулся, Барт сидел у компьютера, проверяя почту. Я встал за стулом, заглядывая в монитор: и-мейлы были от разных людей, в основном о том, где можно этим вечером встретить звезд. В одном из писем темой значилось мое имя. Барт пролистывал их, не читая.
Одно то, что он продолжал работать, о многом говорило. Обычно со мной люди вели себя иначе: заискивали, лебезили, о чем-то просили. Барт знал, что я стою за его спиной, и даже не обернулся.
— Если ты занят, то я могу уйти.
— Нет, — сказал он, продолжая клацать мышкой. — Я быстро, сейчас закончу. В холодильнике есть пиво, возьми, если хочешь.
Я сходил на темную кухню, вытащил две бутылки и со скрытым злорадством открыл одну о столешницу. Барт продолжал торчать за компьютером, набирая на клавиатуре текст. Я медленно пил пиво, и чем дольше ждал, тем неприятнее становилось. Он сам меня пригласил, какого же хрена решил изображать занятого? Я не напрашивался, напротив, а в итоге оказался кем-то вроде незваного гостя.
Первая бутылка отправилась в мусорное ведро, и я взялся за вторую. Ужраться пивом все равно не вышло бы, но настроение медленно поползло вверх. Примерно от отметки "отвратительно" до "терпимо".
Я забрался на барный стул и посмотрел в окно. Подсвеченный огнями Лос-Анджелес был прекрасен, как после наложения спецэффектов: красные фары машин, разноцветные огни вывесок, уютный теплый свет окон в доме напротив.
Барт пришел только минут через десять, когда я уже был почти спокоен. Почти — потому что пренебрежение раздражало.
— Прости, — сказал он и виноватым при этом не выглядел, — нужно было ответить.
— Угу. Это ведь всего лишь я торчу у тебя на кухне. Причем даже не представляю, зачем.
Барт подошел ближе и стал рядом. Куда ближе, чем следовало.
— Не представлял бы — ушел, — сказал он, наклонившись и обдавая мою щеку теплым дыханием.
Мне вдруг стало жарко. Ч-черт! Нет, я совсем не за этим согласился пойти к нему, я не собирался с ним спать, Барт мне не нравился… не считая лодыжек, конечно, но одних лодыжек недостаточно, чтобы…
— Можем сделать вид, что ты правда зашел переодеться, — он положил ладонь мне на грудь и улыбнулся, продемонстрировав ряд ровных белых зубов. — Или, — рука скользнула ниже, остановившись над поясом брюк — я дышать перестал, — или выпьем пива?
Он убрал ладонь и подошел к холодильнику, а я глотал ртом воздух, пытаясь унять сбитый сердечный ритм. Барт вел себя так, будто я был приятелем, знакомым — простым человеком, и такое отношение одновременно возмущало и будоражило. Он был обычным. Прямая спина, стандартная фигура: ни выпирающих мышц, ни лишнего жира. Узкие бедра. Выбеленные до состояния пакли волосы. Так какого же хрена я пялился на него, как на оскаровскую статуэтку?
Горлышко бутылки стукнуло о зубы, когда я решил выхлестать остатки пива и слишком поспешно поднес ее ко рту. Барт обернулся, смерил меня насмешливым взглядом и наклонился, выискивая что-то на нижней полке. Юбка слегка задралась. Я взгляда не мог оторвать от его ног — крепких, ровных, покрытых темными волосками ног.
Пиво попало не в то горло, пошло носом, и я закашлялся, чувствуя себя распоследним придурком на планете.
— Когда я тебя впервые увидел на церемонии "Золотого Глобуса", ты смотрел мимо меня, — сказал Барт, обернувшись. У него в руках было крупное красное яблоко. Эрида. В юбке. Мать его. — Ты тогда пришел с Дианой, моделью, вы охренительно смотрелись вместе, слишком охренительно, чтобы быть настоящей парой. Я решил, что ты гей. И не ошибся… Я ведь не ошибся?
Он перекатывал яблоко в пальцах, потирая глянцевые бока. Мне не хватало воздуха.
Я поставил бутылку на стол и кивнул, совершенно завороженный. Черт его знает, чем — голосом, вкрадчивым тоном или этим яблоком.
— Нет. Не ошибся.
— Как с теми двумя актерами из сериала, которые три года живут вместе и всем говорят, что они просто друзья. Все более чем очевидно, а люди не видят правду, пока их в нее носом не ткнут.
Я понятия не имел, о ком он говорит, мне было все равно.
— Ты слишком хорош для натурала. Приятно знать, что настолько привлекательный мужчина гей. Это… вдохновляет.
Я спрыгнул со стула на пол, пробормотал о том, что нужно отлить, и сбежал в ванную. Через минуту, стоя у зеркала, я второй раз за вечер думал, что я вообще делаю, зачем я к нему пришел и почему веду себя как школьница перед первым свиданием. Руки ходили ходуном, сердце выдавало триста ударов в минуту, глаза лихорадочно блестели, а на щеках играл румянец. Стоя в ванной Барта и глядя на себя в зеркало, я впервые ощущал то, что уже много раз изображал перед камерами. Я выглядел психом или одержимым. Или очень возбужденным.
Я в жизни так не нервничал.

Стоило выйти, и Барт схватил меня в охапку, прижал к стене — он был куда сильнее, чем выглядел. Я мог вырваться, конечно, но не хотел. Его пальцы впивались в мои плечи, глаза были ровно напротив моих, потемневшие и широко распахнутые.
— Ты можешь уйти, — сказал он, вопреки собственным словам прижимаясь сильнее.
Я был без рубашки и чувствовал его тепло через ткань водолазки.
— Ну?.. Остаешься?
Я схватил Барта за загривок и потянул, заставляя выгнуть шею; обесцвеченные волосы были жесткими и сухими на ощупь, кадык выпирал под тонкой светлой кожей.
— У меня стоит, — прохрипел он, не пытаясь вывернуться из захвата. — И у тебя тоже.
Брюки давили на возбужденный член, но мне нравилось. И его близость нравилась, и даже легкий мускусный запах, и движения — он неосознанно потирался об меня низом живота.
— Ага, — сказал я и подтолкнул его к кровати.
Барт попятился спиной, рухнул на покрывало и тут же согнул одну ногу, выставляя себя напоказ. Юбка сползла, и я краем глаза выхватил что-то красное. Одна мысль, что на нем красные трусы, вызвала всплеск жара в паху.
— Разденься, — сказал я. — Медленно.
Он улыбнулся и покачал головой.
— Сделай сам.
Я подошел, шлепнул его по колену, заставляя развести ноги шире, и провел ладонями по ляжкам. Ощущать волоски под пальцами оказалось куда приятнее, чем гладкую женскую кожу; я смотрел Барту в глаза и впитывал момент: желание, запах, игру света в глубине зрачков.
— Ну, — буркнул он, — давай, быстрее, — и подбросил вверх бедра.
Я рывком задрал юбку. На нем были обычные узкие трусы красного цвета, из-под резинки выглядывала головка члена. Рот наполнился слюной — я и до того иногда ловил себя на странном желании сунуть в рот что потолще, но тогда чуть не рухнул на колени.
Внизу живота уже неприятно тянуло.
— Будешь смотреть или что-нибудь сделаешь?
Я молча сдернул его трусы до колен, оперся одной рукой о кровать и согнулся, разглядывая член. Ничего особенного, как и в самом Барте, но у меня челюсти ныли от желания ему отсосать. Жизнь менялась, будто картинка в калейдоскопе, и от осознания того, что я собираюсь сделать, кружилась голова. Я закрыл глаза, высунул язык и лизнул. Пол не задрожал, стены не рухнули, вкуса никакого особенного тоже не было, и все же я впервые в жизни облизывал член. Потому что мне этого хотелось. Потому что мне нравилось. Барт рвано выдохнул и упал на кровать, раздвигая ноги еще шире, худой, гибкий… Я его хотел. Я хотел его так, как никого раньше.
Открыть рот пошире и впустить член в рот оказалось легко, а дальше начались сложности: я не представлял, как это делается, случайно царапнул зубами, сбился с ритма, горло тоже не получилось расслабить, хотя парни в порнушке не морщились, заглатывая до основания дубинки в руку толщиной. Все было в слюне: короткие волосы на лобке Барта, мои пальцы, лицо. Я дурел от происходящего, я кайфовал и заводился сильнее, просто чувствуя тяжесть на языке. Стояло накрепко, я мог кончить в любой момент и не заметить.
Барт поерзал, потом опустил руку мне на плечо и тряхнул.
— Эй!.. Дейв, Дейв. Хватит.
Я посмотрел на него снизу вверх, не понимая, чем он недоволен.
— Все прекрасно, но я хочу тебя… я хочу тебя выебать.
Слова доходили до мозга словно через слой ваты. Наверное, мне показалось. Барт не мог быть сверху — не то чтобы я не хотел, просто не думал, что он потребует именно такого расклада. Барт выглядел как боттом — черт, да на нем все еще болталась юбка, он красил волосы, из нас двоих только у меня имелись мускулы… Я представил, как этот член, который я только что облизывал, окажется внутри, и задница сжалась от сладкого спазма. Барт наверняка заметил, что я вздрогнул — протянул руку, обвел пальцем мои влажные губы, оттянул нижнюю и криво улыбнулся.
— Можно и наоборот, но мне сдается, что ты хочешь подставиться.
Не дождавшись ответа, он подтянул меня выше, поцеловал в висок, будто это было чем-то обыденным, и перевернул на живот. Воздух из легких вышибло, я только вздрогнул и вцепился в покрывало.
— Ты все еще можешь уйти, — шепнул Барт на ухо, просунул руку мне под живот и расстегнул пуговицу на брюках.
Никуда я не ушел, конечно.
Он отбросил брюки в сторону и навалился сверху, оказавшись тяжелым, горячим и твердым, как нагретый солнцем камень. Поцеловал мою шею, потом место между лопаток — это было немного щекотно и явно недостаточно. Хотелось, чтобы он сделал что-нибудь поскорее — стиснул мой член ладонью, например ,— но Барт растягивал удовольствие. Руки гладили мою задницу, язык чертил на спине какие-то знаки, легкие выдохи оседали на коже, заставляя вздрагивать. Барт шептал о чем-то в мой позвоночник, а я плавился под его прикосновениями и постепенно свыкался с мыслью, что сейчас меня поимеет любитель надевать женские шмотки, журналист, которому я не верю, поимеет Барт Миллер. Стоило ему положить ладони на мой зад, раздвинуть половинки в стороны, и все сомнения испарились.
У него был охренительный рот и ни грамма стеснения. Барт облизывал, толкался в меня языком, целовал, жадно и грязно, постанывал, отчего кожа начинала зудеть. Я, кажется, тоже издавал какие-то звуки — к тому моменту мозг стек в низ живота, и я был не в состоянии думать о чем-нибудь, кроме его члена внутри.
Позже должны были прийти и стыд, и здравомыслие, но в тот момент я мог только подмахивать.
Барт даже не стал растягивать меня пальцами: натянул презерватив, быстро смазал член, вздернул меня за бедра и приставил головку ко входу. Я дрожал из-за возбуждения и нервов. Он огладил мою спину от шеи вниз и шепнул:
— Тебе понравится.
Очень хотелось верить.
Первое движение отозвалось тупой болью внизу позвоночника; он толкнулся еще раз, и вдруг стало полегче — может, оттого, что я наконец смог расслабиться. Было не так больно, как с Ричардсоном, хотя немного жгло. Я дышал через раз, пытаясь осознать, что получил желаемое, что я в постели с мужчиной, который меня трахает, и — о, да — все совсем не так, как я представлял.
Изнутри распирало, мышцы поддавались, впуская его внутрь по дюйму. Барт старался быть аккуратным: сдерживался и медленно двигался, стискивая пальцами мои бедра до синяков. Уверенно и точно — он будто задачку решал, а не трахался.
— Давай, — сказал я сипло, — можешь не сдерживаться.
И он дал. От первого же толчка меня прошибло насквозь, будто ток по телу пустили. Ощущения были запредельно острыми, сильными — если бы я знал, что это будет вот так, то давно бы послал Арнольда нахрен. Никакая слава, никакие деньги и признание не стоили того, чтобы отказаться от настолько невероятного кайфа. Я орал, не помню, что именно, я выгибал спину и подавался Барту навстречу, желая большего. Мы двигались в одном ритме, потные и шумные. Это было лучше, чем я мог представить.
Оргазм накатил резко, а я даже не прикасался к члену. Накрыло полностью, абсолютно: я перестал видеть, дышать, я превратился в сверхновую, кончая на покрывало и что-то крича. Барт продолжал в меня долбиться, как заведенный, и каждый толчок будто искрами отдавался в пояснице. Говорят, что нельзя почувствовать, если тебе в задницу кончают — херня, я ощущал пульсацию его члена каждой долбаной клеткой, и это тоже было здорово.
Мы повалились на простыни. Барт стащил презерватив, завязал и бросил на пол, а потом лег рядом, подгребая меня к себе.
— Не холодно?
Он мог говорить. Я ему завидовал.
— Передохни, — сказал он. А потом сжал пальцы на моей заднице, скользнул между половинок и осторожно обвел пальцами анус по краю. — Ты был таким узким… Я мог бы тебя часами трахать.
Вопреки законам природы мой член начал твердеть. Барт лапал меня, как шлюху, а мне это нравилось. Калейдоскоп снова повернулся, и картинка сменилась очередной, где я подставлял задницу Барту Миллеру на постоянной основе. Отчего-то эта мысль не пугала.
Он сжал ладонь на моем животе. Шумно подышал мне в ухо и после недолгой возни спросил:
— Вызвать тебе такси?
Я сам говорил нечто подобное девушкам много раз. Некоторые молча уходили, некоторые обзывали меня говнюком, и мне было все равно. После слов Барта будто холодной воды в лицо плеснули. Я был идиотом, натуральным идиотом. И козлом к тому же.
В теле ощущалась приятная звенящая слабость, славно резонируя с настроением. Я сел, спустил ноги на пол и потянулся к брюкам.
— Эй. Можешь остаться.
— Ага, — ответил я, просовывая ногу в штанину.
Барт сел рядом и толкнул меня плечом.
— Ты не так понял… То есть, я не то сказал.
— Да перестань, все нормально. Я сейчас уйду, только оденусь. Можешь не оправдываться.
Он протянул руку, обхватил пальцами мой подбородок и заставил посмотреть ему в лицо.
— Дейв, остановись на минуту!
Я отпустил брюки. В голове был полный сумбур, внутри саднило и хлюпало, как у девки. Хотелось в ванную, пару часов отмокнуть, смыть с себя его запах, а потом спать до следующего пришествия.
Барт облизнул губы и заглянул мне в глаза — растрепанный, раскрасневшийся после секса, в измятой одежде. Я наверняка выглядел не лучше.
— Обычно на ночь остаются, если это подразумевает продолжение, — сказал он. — Я не хочу навязываться.
— И поэтому предложил вызвать такси. Как благородно, — сарказма не вышло, но я, по крайней мере, попытался.
— Будь моя воля — и ты бы из постели не вылезал. Если ты хочешь — понимаю, что глупо рассчитывать на большее, но… если ты хочешь — оставайся.
— Нет. Я пойду.
Ноги слушались плохо. Я встал, застегнул брюки, обулся и подхватил брошенный на спинку его единственного кресла пиджак.
Барт перехватил меня у двери, когда я уже открывал замок. Обнял за пояс, развернул к себе лицом и уставился в переносицу. Он выглядел виноватым, но я был не в состоянии анализировать, обсуждать, даже просто говорить.
— Дейв, постой.
— Что еще?
— У тебя есть мой номер. Позвони, если вдруг захочешь… повторить. Или если решишься выйти из шкафа. Я… никому не скажу.
Мне удалось изобразить ухмылку.
— Мы уже поговорили. Сегодня и поговорили.
Такси в Санта-Монике остановить проще простого. Через полчаса я уже был дома.

На следующей неделе начались павильонные съемки, которые предполагали больше игры и меньше бега с пистолетом. Режиссер, Ким, был редким самодуром, поэтому все, включая меня, привыкли к его воплям. Локацией была спальня, слишком кричащая, на мой вкус. Я целовал Скарлетт. Целовал без огонька, вяло, и запорол уже пять дублей. Ким не орал, как обычно. Он отозвал меня в сторонку и сказал, что может вызвать дублера. Платили за весь фильм, поэтому обычно я соглашался на замены — какая разница, в титрах все равно будет мое имя. Но сцены с поцелуями предполагали крупный план.
— Зачем?
— Ты деревянный, Дейв. Ты, твою мать, деревяшка, ты целуешь Скарлетт так, будто она твоя мама, а тебя принуждают к инцесту. Где страсть, где вспышка, где игра? — во время разговора он махал руками, рискуя заехать мне в нос — ростом Ким едва доставал мне до плеча.
— Я попробую.
— Слушай, мы все тут изображаем из себя черт знает что, но постарайся каких-то пять минут!.. Это ключевая сцена! У меня на Скарлетт тоже не стоит, но ты же, твою мать, актер!..
После слов "камера-мотор" я обхватил Скарлетт за талию и приблизил лицо к ее лицу. Внутри было пусто, как в выжженной пустыне. Я даже сыграть любовь не мог.
Она обхватила меня за шею, улыбнулась едва заметно и прильнула ближе.
— Трахнешь меня, Дейв?
У нее были карие глаза, как у Барта. Дыхание перехватило, внизу живота разлилась теплая волна, и я смог. Накрыл губами ее рот, сжал руки на талии сильнее и сыграл любовь. Думал совсем не о том, что целую красивую девушку, за ночь с которой любой нормальный мужик полжизни отдаст. Я думал о Барте, которого ни разу не поцеловал.

Вечером после съемок я позвонил Бекки, советоваться с ней давно вошло у меня в привычку. Мы проговорили больше часа. Она сказала, что поддержит меня в любом случае.
Следующим стал звонок Арнольду. Спокойным голосом я сообщил о намерении разорвать наш с ним договор. Он орал, грозился, что оставит меня без работы, что всем расскажет о моей ориентации. В контракте был пункт о расторжении в одностороннем порядке, и стандартный, о конфиденциальности. Напомнив Арнольду, что если он откроет рот, то лишится прибыли со всех моих уже снятых фильмов, я сбросил звонок и принялся искать визитку Барта. Заглянул в ящик стола с бумагами, пересмотрел письма, обшарил карманы одежды, которую надевал в последнее время. Убил на поиски полчаса, а потом вспомнил, куда ее бросил. Визитка нашлась на столике в гостиной среди писем от поклонниц, которые притащил Арнольд.
Барт взял трубку после второго гудка.
— Привет, — сказал я.
— Привет, — вышло "приве-ет", будто он был рад меня слышать.
— Я согласен.
— На что согласен?
— На оба твоих предложения, — сказал я. — Повторить и… обсудить варианты насчет камин-аута.
— Приезжай ко мне, — ответил Барт после недолгой паузы. — Можешь прямо сейчас, я свободен.
И я поехал.

КОНЕЦ

правила голосования! читать обязательно!

Если вы автор, получивший право голосования:
За любой свой текст объемом более 10 000 знаков, который участвует в конкурсе, вы можете дать от 0 до 10 баллов каждому тексту-участнику. Написали 2 текста? У вас 20 баллов на каждый текст. Три текста? 30 баллов. И так далее. За себя голосовать нельзя. Присылайте заполненную таблицу, которая должна выглядеть вот так, на адрес: [email protected] с пометкой "Результаты голосования".
Мы были бы очень признательны, если бы вы прислали заполненную таблицу один раз, чтобы не возникло путаницы с голосами.
Комментировать тексты можно! Помните: вы – им, они – вам.
Поскольку участие анонимное, для ответов на комментарии читателей будет заведен гостевой профиль. Логин и пароль высланы всем участникам на почту.

Читатели и авторы внеконкурсных текстов могут распоряжаться суммой в один балл (вы можете ставить +1, -1 либо не ставить ничего). Голосовать могут только пользователи, зарегистрированные в дайри до 1 августа 2011 года. Голоса принимаются только с минимальным комментарием, например: "+1! Заявка раскрыта полностью, характеры отлично прописаны, сюжет захватывает. Спасибо, автор!"

---

Конкурс, тур 4: работа 15

[svobodaslova]

Название: Истина и ложь
Рейтинг: PG-13
Жанр: общий/приключения/романс
Размер: миди
Тип: слеш
Объём: примерно 53 тысячи знаков
Описание: ориджинал написан на конкурс "Свобода слова" в дайри. Заявка: Молодой аристократ, младший отпрыск знатной и богатой фамилии, прикидывается развратным и избалованным бездельником, прожигающим жизнь - а на самом деле участвует в тайной революционной организации.
Примечания: про героев: юношеский максимализм как он есть. Много максимализма. Про мир: фэнтези-АУ, по общему развитию примерно XIX век. Про в целом: автор надеется, что не изуродовал заявку

читать оридж "Истина и ложь"

Когда я был маленьким, меня часто спрашивали, кем я хочу стать, когда вырасту. Ответ всегда был один – королем. Родители и их друзья смеялись, шутливо пугали тюрьмой за ересь и велели идти спать. Они все рассчитывали, что я буду работать в министерстве, как и отец, и буду служить великому самодержцу верой и правдой. Мое наивное детское честолюбие воспринималось как глупый вздор. Нет, я не хочу быть королем сейчас: монархия с каждым днем все больше разочаровывает подданных. Но я готов приложить руку к управлению государством, чтобы оно развивалось в правильном направлении. Для этого у меня достаточно знаний, уж точно больше, чем у принца. Я знаком с великими людьми, которые передают жаждущим знаний молодым умам опыт. Все они искренне считают своим долгом перед отечеством спасти его от монархии, благодаря которой оно стремительно катится в пропасть.
Я рано осознал необходимость перемен. Интересуясь историей государства, я обнаружил в лицейской библиотеке старые книги, в которых рассказывалось о предыдущей династии правителей. Они были истинно великими людьми, но вследствие переворота на трон взошел жадный и завистливый предок нынешнего короля. Мистер Ваймон, преподаватель отечественной истории, согласился обсудить со мной этот вопрос и даже начал давать мне дополнительную литературу. Чем старше я становился, тем больше росло мое возмущение. Я увидел ситуацию изнутри, начал понимать суть преобразований: они не несли ни малейшей пользы государству, но никто не хотел копать глубже. Все, кто могли что-нибудь сделать, крепко держались за насиженные места. Я попытался указать на происходящее отцу, но тот лишь довольно жестко дал понять, что это не мое дело. Когда мне исполнилось семнадцать, мистер Ваймон пригласил меня на собрание общества, где я познакомился с людьми, разделявшими мою точку зрения. Спустя месяц я официально стал его членом. Наше полное название в целях конспирации нельзя произносить никому, кроме основателей общества в своих переговорах, поэтому мы довольствуемся лишь первой буквой – «Н».
Сначала ко мне относились с недоверием: я был слишком молод и имел не самую лучшую репутацию. Мои старшие брат и сестра олицетворяют собой заложников общественной системы: чопорные, холодные, он – будущий чиновник, она – идеальная будущая жена для любого, может, даже самого принца – одним словом, настоящие дети министра. Я никогда не хотел быть таким же, как они. С самого детства я стремился создать между нами как можно более широкую пропасть, в идеале – чтобы им было стыдно называть себя моими родственниками. В обществе я – потенциальный безупречный бездельник, живущий с родителями и тратящий их деньги на дорогостоящие зелья. Но со временем члены организации начали прислушиваться к моим словам и наконец во время последней лекции по истории мистер Ваймон передал мне записку с указанием даты внеочередного собрания. Это значило, что настал момент моего вступления в касту деятелей. Так назывались члены «Н», которые занимались саботажем.
Если бы оставшийся день можно было изобразить на холсте, я бы поставил несколько разноцветных точек рядом и смазал их в сплошное грязное пятно. В последнее время мне все тяжелее и тяжелее давался путь от калитки до дверей дома, и я, пожалуй, начал бы спать на улице, если бы не приближавшиеся холода и Эмриэн.
Эмриэн, сын королевской кухарки, сначала был в нашем доме кем-то вроде слуги детей министра. Коль скоро брат с сестрицей перестали нуждаться в его многочисленных услугах, больше доверяя родительской экономке, он остался в доме на правах мальчика на побегушках. На самом деле, он был, пожалуй, единственным, кому я небезразличен.
В тот день я шел из лицея домой очень медленно, будто пытаясь не трясти наполненную мыслями голову. Любопытство распирало меня с того самого дня, как я узнал о деятелях. Я очень хотел попасть туда, приносить организации пользу, но каждый раз при подобных мыслях понимал, что слишком юн, и расстраивался. В стремлении обеспечить себе перспективное будущее в организации я высказывал как можно больше идей и суждений о правильном ходе развития государства. Но я и не предполагал, что смогу стать деятелем так скоро, и теперь меня немного пугала эта идея. Вдруг я не справлюсь с неким ответственным заданием? Погруженный в свои мысли, я резко открыл жалобно скрипнувшую калитку. К моим ногам упал большой каштан, брошенный откуда-то издалека. Я поднял голову и фыркнул, увидев приближающегося Эмриэна: он никогда не отличался тактом, во всяком случае, со мной наедине.
- Как учеба, сэр? – поинтересовался он, неуклюже забирая у меня сумку.
Эмриэн был младше меня, но в лицей не ходил. Как он сам говорил, десяти обязательных лет школы хватило, чтобы понять, что он никогда не свяжет себя с государственными структурами. Практически вся официальная рабочая деятельность, требующая высшего образования, в королевстве считалась государственной службой. Это неудивительно, потому что все образовательные учреждения в стране прикреплены к конкретным структурам. Правда, в отличие от Эмриэна, закончившего в прошлом году школу при Викканском университете*, я учился непосредственно в министерском лицее. Моя дальнейшая дорога, по мнению семьи, была строго определена.
- А как калитка, Эмриэн? – задал встречный вопрос я, растягивая слова. – Кто-то обещал ее починить к сегодняшнему приему.
- Так приема еще нет, - он фыркнул, закидывая мою сумку себе на плечо. – Мне опять пустить слух, что когда ты удалился, из левого крыла были слышны стоны?
- Нет, - коротко ответил я. Эмриэн понятливо кивнул и побрел к дому, шурша сухими листьями. – Дорожки не забудь почистить.
Он мог понравиться мне только за то, что не задавал никаких вопросов. Сказал ему шепнуть по секрету служанке леди Теа, что я, будучи у них в гостях, совратил гувернантку ее младшей сестры – Эмриэн молча кивнул и растрепал ей все в подробностях. Он был единственным, кто знал, что я выливаю алкоголь в ванной, предварительно капнув несколько капель на губы и шею, а потом изображаю пьяного, шатаясь среди гостей с полупустой бутылкой. Но он никогда не спрашивал, зачем я делаю все это. Возможно, ему казалось, что у избалованных отпрысков аристократов свои причуды.
______________________________
*Викка – религиозно-магическое учение, основанное на почитании природы. В повествовании – единственный возможный вид магии, которому можно научиться, обладая талантом.


Не знаю, чего я ожидал от посвящения в деятели, но все было менее волнующе, чем представлялось. Разве что обилие новых людей: я видел одного или двух человек из них на общих собраниях. Они все время были чем-то заняты и редко появлялись, но уж если присутствовали, то всегда были окружены толпой. И вот, с внутренним трепетом пообещав, что буду служить обществу верой и правдой и не выдам его секретов под страхом смерти, я вытянул руку, чтобы получить особую метку: члены высших каст организации благодаря ей могли узнавать дату следующего собрания. Высокий мужчина в пурпурном плаще (ректор Викканского университета, как по секрету поведал мне мистер Ваймон) достал из кармана маленький мешочек с магическим порошком и осыпал им мою ладонь. Ее тотчас окутало фиолетовое сияние, и у основания среднего пальца золотом сверкнули цифры, отображавшие время этого собрания. Они были будто вырезаны на коже. Спустя пару мгновений метка исчезла, оставляя лишь ощущение жжения. Я осторожно сжал и разжал кулак, поднял взгляд на ректора и кивнул. Теперь я принадлежал к деятелям.
Полный мужчина в костюме, стоявший рядом со мной, поднял руку. Он казался мне смутно знакомым, но после его жеста все поспешили разойтись по местам, и я присел на край ближайшего резного стула у обеденного стола.
- Предыдущее собрание было полностью посвящено составлению плана, - заговорил мужчина. Я тут же узнал в нем сэра Уайльдгрейва – известного литератора, который вечером должен придти к нам на прием. – Сегодня необходимо решить, кто и как будет его исполнять. Фаррар, вы окончили переговоры?
- Да, - послышалось сзади. Я обернулся и увидел высокого крепкого мужчину, облокотившегося о дверной косяк, скрестив руки на груди. Тонкий шрам, тянувшийся через все его лицо, прерывался у века, и поврежденный глаз пугал стальным цветом радужки.
- Карта у вас?
Фаррар кивнул и, лениво выпрямившись, подошел прямо ко мне. Я напрягся и хотел то ли спросить, что все это значит, то ли отойти, но вовремя заметил, что из многочисленных карманов его брюк торчали различные свитки. Он вытащил откуда-то из-за спины самый длинный и разложил его на столе. Все деятели тотчас, словно по команде, столпились вокруг, и я про себя порадовался, что сел, потому что иначе не увидел бы ничего. На карте были схематично изображены какие-то здания и улицы, но я не мог разобрать подписи. Откуда-то сбоку послышался шорох плаща, и слово на непонятном языке. Карта медленно начала становиться объемной: одно за другим вырастали здания, деревья и даже люди. Я знал, что магическая отрасль в государстве в последнее время развивалась достаточно активно, но живой, настоящий город в миниатюре поражал.
- Сюда они подойдут к назначенному времени, - протянул Фаррар, указывая пальцем на заросли возле королевского сада. – Я буду ждать их и проведу. Нужно точно и поминутно рассчитать действия, запаса будет не больше пяти минут.
- Прекрасно, - сэр Уайльдгрейв хлопнул в ладоши. – Леди Гратлин необходимо передать зелье, оно готово?
- Вчера завершился последний цикл, - произнес ректор, посвящавший меня в деятели. Его голос всегда был громким и отстраненным, наполняя холодом изнутри. – На рассвете Горст заменит им ее снотворное, предупредите.
- Как только собрание завершится. Итак, шестеро из нас приглашены на королевский бал в субботу. Роттфорд и Каннингхэм должны будут держаться выхода и помочь войти остальным. Другие должны принести с собой оружие и в первое же мгновение после смерти короля займут позиции три, шесть и одиннадцать, - Уайльдгрейв оперся руками о стол, наклоняясь, и посмотрел мне прямо в глаза. – Александр, вашей задачей будет не спускать глаз с принца. Он не должен уйти в суматохе.
Все присутствующие уставились на меня, а я не мог выдавить из себя ни слова. Конечно, я знал, что члены «Н» не только теоретически беседуют о лучшем государстве. Но того, что на следующий день буду обязан принять участие в убийстве короля, я не ожидал ни в этот момент, ни когда-либо еще.

Вечер покрылся серой паутиной, превращаясь в нечто непонятное и смазанное. Я впервые действительно выпил после того, как натолкнулся на Уайльдгрейва на приеме, и прислонился к стене, не имея никакого желания снова позорить отца. Разумеется, мне постоянно влетало за то, что я порчу нашу семью в глазах общественности: меня наказывали, лишали денег, запрещали выходить из дома. Грозились отправить на службу, но это было невозможно даже со связями отца: служить в армии слишком престижно. Поэтому собрать семейный совет и обсуждать мое поведение было любимым развлечением матери. Однако в целом они никак не могли на меня повлиять: бездельничать, пить и говорить фривольности не было преступлением.
Улучив момент, когда гости начали активно общаться друг с другом, Эмриэн подошел ко мне.
- Ты что, пил? – он приподнял брови.
- Тебя что-то удивляет?
- Я хотел спросить, - проигнорировал мой тон он, - обязательно ли мне присутствовать на королевском балу завтра.
Я похолодел, вспомнив, что Эмриэн тоже будет там, и, скорее всего, не отойдет от меня ни на шаг. Он знал обо мне больше, чем остальные, но далеко не всё, а выставлять себя в таком ужасном свете перед человеком, которому я доверял, хотелось меньше всего.
- Да, - тихо сказал я, в очередной раз попытавшись собраться. – Ты обязан. По этикету…
- Один слуга от семьи, я помню, - перебил Эмриэн и поморщился.
Когда мы еще учились в школе, выпускники любых сословий могли решать, в какой лицей и в дальнейшем университет они пойдут. Но в связи с тем, что знати не выгодно, чтобы простые люди учились с их детьми и занимали в будущем должности, к которым у них есть способности и таланты, в отличие от многих отпрысков аристократов, был издан королевский указ о сословиях. Как выпускник на тот момент, Эмриэн еще мог проскочить в лицей, но, видимо, не захотел. Теперь же каждый может выбирать себе призвание только в соответствии с социальным положением. Например, я не имею права отказываться от учебы в лицее и университете. Как правило, выпускник школы уже совершеннолетний, а это значит, что шестнадцатилетнего аристократа вполне могут посадить в тюрьму за несоблюдение указа короля.
Мы с Эмриэном впервые встретились на большом королевском балу, том, что устраивается раз в три года. Тогда нам было около тринадцати-четырнадцати лет. В этом возрасте мало кто замечает социальное различие, и я узнал, что он сын кухарки, только когда разговор зашел на тему родителей. По сей день я не устаю удивляться свободе его духа. Для него нет запретов и рамок, и они кажутся жутко глупыми в его обществе. В основном Эмриэн прекрасно делает свою работу, но ненавидит любые намеки на то, что является прислугой. И он не похож на обычного слугу, который покорно и меланхолично выполняет день за днем опостылевшую работу, мирясь с тем, что господа не считают его за человека.
До этого вечера, когда я и понятия не имел, что вскоре рискую погибнуть или потерять свободу, я всегда знал, что оставлю его при себе, потому что такие люди не встречаются на жизненном пути просто так. Эмриэн был моим знамением. Знамением того, что на мне лежит ответственность изменить привычный ход вещей.

Практически всю ночь я провел без сна. Положение было безвыходным: отказаться участвовать я не мог, сослаться на какой-нибудь повод и не придти – тем более: что-нибудь могло случиться с моей семьей. Если я не явлюсь или сорву план, то при неудачном исходе меня все равно вычислят. Да и при удачном тоже. Забывшись сном только под утро, я явственно слышал крики и щелчки клинков, чувствовал запах крови.
Я был не из тех, кто отступает в последний момент. Не из тех, кто боится решительных действий. Но бесконтрольный страх овладевал мной каждый раз, когда мысли перескакивали на вечер. Я точно знал, как и что будет происходить, и, глядя со стороны на ничего не подозревающую, готовящуюся к главному событию года семью, ощущал себя вершителем судеб. Все те люди на балу, с которыми я здоровался в своей обычной вальяжной манере, понятия не имели, что под окнами дворца собираются люди Фаррара, что в зале есть предатели, в нужный момент готовые обнажить против них клинки, что королю осталось жить считанные минуты, что этим вечером вместе со своими домами они закрыли двери в прежнюю жизнь. Я лениво кивнул сэру Уайльдгрейву и отправился искать принца, хотя на самом деле больше бесцельно слонялся среди нарядных гостей, силясь убедить себя, что больше не сплю. Внутри поднималась жгучая волна тревожного ожидания. Эмриэн таскался за мной, хотя ему давно следовало уйти к остальным слугам. Но, клянусь, если бы он попробовал сделать от меня хоть шаг, я бы схватил его за руку и не отпускал, пока все не закончится.
Наконец неподалеку я увидел принца, окруженного людьми. Роттфорд, внук консула Нового Света, лично поднес ему бокал вина. Семья безумно гордилась тем, что мы с принцем родились в один день, но он едва ли казался моим ровесником: высокий и почему-то непропорционально широкоплечий, темные волосы делали лицо старше. Я и понятия не имел, как смогу задержать его в том случае, если он попытается убежать.
Из коридора послышался женский крик: это была леди Гратлин, фаворитка короля и единственная женщина в организации. Она опоила его ядом. Уайльдгрейв, Роттфорд и еще один достопочтенный сэр немедленно разошлись по разным сторонам зала, и это значило, что мой кошмар начал претворяться в жизнь. Я сделал несколько уверенных шагов в сторону принца, чувствуя себя оглушенным, но, как ни странно, слыша недоуменное бормотание Эмриэна за спиной. Гости растерянно оглядывались по сторонам, а я знал, что через несколько мгновений откроются двери, ведущие в сад, и Фаррар войдет в зал. Меня затошнило при мысли о том, что будет дальше. Мне хотелось закричать: «Бегите как можно скорее!» Я сделал еще шаг. Принц был от меня на расстоянии вытянутой руки, и я не преминул этим воспользоваться, как только заслышал топот десятков ног и первые крики ужаса. Я резко схватил его за предплечье и бросился вон из зала к главному входу, пока его не перекрыли члены организации. Я не знал, в чем дело: то ли в аффекте стал настолько сильным, то ли принц, растерявшись, обмяк, но я тащил его за собой прочь от дворца, и все, что меня успокаивало в тот момент – сбившееся от бега дыхание Эмриэна позади.
Только когда мы выбрались в заросли, мои спутники снова оказались способны думать, а не просто рефлекторно бежать следом.
- Я… Надеюсь… Ты объяснишь… Что происходит, - попытался выдавить осмысленную фразу Эмриэн, прислонившись к ближайшему дереву и шумно сглатывая. Куда более спортивный принц Гарет подскочил ко мне и дернул за плечо.
- Ты знаешь, что случилось? Отвечай!
- Можно я немного отдохну, а потом мы продолжим путь? – заплетающимся языком поинтересовался я, прикрывая глаза. – Тогда все расскажу.
Рассказывать, что его отца убили и его тоже, скорее всего, убьют, если найдут, не хотелось. Еще не хотелось признавать, что я имею к этому непосредственное отношение. На какой-то миг мне стало невероятно лень рассказывать всю свою большую историю, будто бы я заскучаю, пока буду объяснять, что да как. Однако холод стали, прижатой к горлу, быстро развеял апатию.
- Спятил?! – жутко непочтительно вскинулся Эмриэн.
- Придержи язык, - поспешил одернуть я, пока принц не решил наставить меч на него, чтобы не мешать моему рассказу. – Гарет, на дворец напали… Эм-м, предатели с намерением совершить государственный переворот. Я боюсь… Что твоего отца нет в живых.
Гарет медленно опустил меч, с подозрением глядя мне в глаза. Я постарался быть серьезным как никогда, но страшился его реакции. Не знаю, что сделал бы сам в такой ситуации: потерять отца всегда страшно, но вот так… И в этот момент я впервые понял, какая большая ответственность лежала на принце: он не имел права на горе, ведь государство нельзя бросать. Он должен быть готов в любой момент принять бразды правления, что бы ни случилось, и в каком бы состоянии ни была страна и он сам. Осознав, что я говорю правду, Гарет посмотрел перед собой несколько мгновений, а потом сунул меч в ножны и решительно направился туда, откуда мы пришли.
- Стой! – я хотел было схватить его за плечо, но он обернулся сам.
- Я не могу оставить дворец на растерзание предателям, - серьезно сказал он и быстрым шагом направился к опушке.
- Тебя убьют!
- По крайней мере, я выполню свой долг, - донеслись до меня его слова, прежде чем Гарет исчез из вида. В порыве я попытался броситься вслед за ним, но Эмриэн удержал меня.
- Выживает умнейший, - заметил он абсолютно невозмутимо, будто мы сидели на балконе моей комнаты и попивали чай. Я возмущенно дернулся, но он не отпустил меня. – Сядь.
Его неожиданно безапелляционный тон подействовал на меня гипнотически. Я медленно опустился на лежавшее рядом бревно и почувствовал, как сильно вымотался. Усталость лениво растеклась по телу, жутко хотелось лечь и уснуть. Эмриэн присел рядом и внимательно посмотрел на меня.
- Ну, так что произошло на самом деле? – спросил он, немного подождав, пока я расслаблюсь.
Меньше всего мне хотелось рассказывать что-либо о случившемся Эмриэну. Если бы Гарет остался, я бы объяснил ему все, отведя в сторону. Но только не Эмриэну. Если он отвернется от меня после этого, а он имеет полное право это сделать, я зря спасался. Перед внутренним взором всплыла картина того, как я возвращаюсь после этого обратно в город, готовый принять свою участь, какой бы она ни была. Без Эмриэна весь тот новый мир, который я собирался создать, имел мало смысла.
- Знаешь, я думаю, нам нужно остановить его, - сказал я.
- А я думаю, что это идиотская мысль, - Эмриэн отвернулся от меня и посмотрел на почерневшую землю. – Зачем пытаться спасти того, кто сам хочет умереть.
- Затем что он может быть неправ в своем желании, - зачем-то поддержал беседу я. Впрочем, после этого воцарилось молчание, и слова будто повисли в воздухе. Стало неуютно, и я заерзал, пытаясь принять более удобное положение. Краем глаза я выцепил руку Эмриэна, быстро метнувшуюся к лицу, и перевел на него взгляд.
- Ты плачешь?
- Во дворце осталась моя мать, - дрожащим голосом произнес он. Я испытал страх больший, чем при побеге из зала.
Мать Эмриэна была для него всем, она дала ему все, что могла, чтобы он был счастлив. А теперь мы не знали, жива ли она, и в этом была моя вина. Я почувствовал укол совести за то, что волнуюсь о ней больше, чем о своей семье, чья судьба, учитывая положение отца в обществе, могла быть весьма печальна. Однако один вид Эмриэна, размазывавшего слезы по щекам, вызывал во мне куда больше эмоций, чем мысли о родственниках. Смутившись (понятия не имею, как вести себя в подобной ситуации), я неловко похлопал его по плечу и встал, точно не уверенный в том, что хочу сделать дальше.
- Знаешь, ты прав, - неожиданно сказал Эмриэн, тоже поднимаясь с места. – Мы все равно не сможем сидеть тут вечно.
Он пошел в том же направлении, что и Гарет, и я устремился за ним, чтобы не потерять, чувствуя себя персонажем некой сюрреалистической пьесы. Все переплеталось причудливым образом, и казалось, что со времен переворота прошел уже не один месяц, что все осталось по-старому и ничего не происходит. О, как бы я хотел, чтобы все было по-старому. Но теперь некуда отступать. Непонятная решимость Эмриэна подгоняла и меня, а страх одновременно пытался остановить. Деревья редели, и мы старались глядеть только вперед, высматривая дома. Вскоре Эмриэн, шедший впереди, оступился и взмахнул руками, пытаясь ухватиться за что-нибудь, чтобы не упасть. Он опустил голову и, выпучив глаза, зажал рот ладонью. Я схватил его за куртку, притягивая к себе, а потом увидел лежавшего навзничь Гарета. Он был бледен, что в сгущавшихся сумерках выглядело особенно жутко.
Эмриэн медленно присел рядом с ним и положил два пальца на шею.
- Он жив, - от этих слов, сказанных совершенно спокойным тоном, я почувствовал огромное облегчение. Пока он суетился вокруг принца, я оглядывался по сторонам, пытаясь понять, куда идти теперь. На пару мгновений мне показалось, что я вижу в стороне города огоньки. Запахло дымом. Вся решительность куда-то испарилась, и в голове застучала мысль «Нужно немедленно уходить обратно». Мы – всего лишь двое подростков с бесчувственным третьим на руках. Эмриэн встал, окидывая Гарета оценивающим взглядом, и взял его за ногу.
- Потащили, - отчего-то шепотом сказал он, и я вновь поймал себя на том, что слушаюсь, хватая принца под руки.
Мы несли его сколько могли, рассчитывая, что за нами кто-то гонится, но когда стало темно, было решено сделать привал. Пока я возился с разжиганием костра (все мои знания об этом ограничивались теорией), Эмриэн ходил кругом, присматриваясь к земле, поднимал и бросал какие-то камни, а потом и вовсе начал обдирать с деревьев кору.
- Не сходи с ума, - устало сказал я, вновь пытаясь высечь искру. Он молча сел рядом и, вытащив из карманов все свои находки, вытянул руки над хворостом. Я хотел было поинтересоваться, что происходит, но сосредоточенно-напряженное выражение лица Эмриэна было слишком увлекательным зрелищем. Он медленно открыл рот и что-то воскликнул. После этого ничего не произошло, но Эмриэн все еще смотрел на хворост, не моргая. Я поднял брови, переводя взгляд с него на ветки, и тут одна из них ярко загорелась, отражаясь в глазах Эмриэна. Он широко улыбнулся, поднимая на меня полный гордости взгляд.
- У меня получилось! Получилось!
- Ты говорил, что тебя чуть не выгнали из школы, - ошарашено произнес я.
- Это не значит, что я плохо колдую, - Эмриэн фыркнул и, взяв один из принесенных камней, вытянул ладонь над костром. – Закрой уже рот, я понимаю, что магия нынче развлечение бедных да удел сумасшедших стариков, пытающихся сделать великое открытие, но я горжусь, что умею это делать.
- Просто я не ожидал, что…
- Что я на такое способен? – Эмриэн сощурился, оборачивая нагретый камень листом какого-то растения. – Не думал, что ты считаешь меня глупым, Александр.
Упоминание имени резануло слух, возвращая к реальности. Эмриэн не придал большого значения тому, что я дернулся, и сел на колени рядом с принцем, прикладывая камень к его лбу. Обследовав Гарета, мы решили, что у него сотрясение мозга, ибо никаких ранений и ушибов на теле не было. Эмриэн огляделся и досадливо хлопнул себя по бедру.
- Нам нужна вода.
- Я сам схожу, - быстро сказал я, поднимаясь.
- В чем понесешь? – с интересом спросил Эмриэн, окидывая меня взглядом. – И ты заблудишься.
В обычной ситуации за подобную дерзость я бы нагрузил его самой тяжелой работой, какой бы смог найти, но в данный момент просто молча направился туда, где, по свежим воспоминаниям, было болото. Эмриэну не составит труда отчистить грязь. А если и составит, то оно и к лучшему. Хотя я ушел достаточно далеко от места привала, болото нашлось быстро. Я огляделся по сторонам, подходя ближе к топи, и заметил, что из-под камней вытекает небольшой, но чистый ручеек. После небольшого оврага параллельно ему находился еще один. Я зачерпнул воду ладонью и отпил, испытав жажду впервые за несколько часов. Теперь предстояло придумать, в чем нести воду к привалу. Впрочем, можно было перенести привал к воде… Шум шагов неподалеку заставил меня запаниковать на несколько мгновений, но мужчина, вышедший к параллельному ручью, выглядел безобидно, к тому же он сам испугался, увидев меня.
- Ты кто? – воскликнул он, и я начал смутно его припоминать. Он был похож на придворного конюха.
- Александр, - представился я. Конюх, кажется, тоже начал меня узнавать, потому что после этого он быстро поклонился. – Что вы здесь делаете?
- Прислуга успела сбежать из замка, мистер Александр. Те, кто находился на кухне в момент нападения, точно. Я думаю, вам пригодится это, - он по-доброму усмехнулся и кинул мне небольшой котелок, в который я тут же принялся набирать воду. Он махнул рукой в сторону. – Наш лагерь недалеко отсюда, приходите туда со своими спут…
Мимо деревьев позади него метнулась тень, и конюх, застыв на мгновение с растерянным выражением лица, упал на живот. Из его затылка торчала стрела. Я услышал крики и голоса и вскочил на ноги, радуясь, что успел набрать полный котелок воды. Нападавшие находились с противоположной стороны от лагеря прислуги, это значило, что они успеют убежать. Я рванул в сторону нашего привала, одновременно петляя между деревьями, чтобы преследователи не поняли, куда именно я направляюсь, и пытаясь не расплескать воду. Увидев огонек костра неподалеку, я сбавил скорость, судорожно дыша, и медленно вышел к полянке. Эмриэн сидел, перебирая собранные растения, сушившиеся у костра на его куртке, а слегка порозовевший Гарет лежал головой у него на коленях.
- Это что за идиллическая картина? – хмуро поинтересовался я, водружая котелок рядом с ними. Эмриэн вздрогнул.
- Он очнулся, его рвало, - быстро и почему-то слегка смущенно заговорил он. – Мне не удалось с ним поговорить, я заставил его съесть лист… М-м-м, ты не поймешь чего, и он снова заснул. Надо было держать его голову выше груди на всякий случай. Где ты достал котелок?
- Его дал мне мужчина, которому сразу после этого на моих глазах прострелили череп, - Эмриэн, начавший было суетиться вокруг костра, замер с палкой в руке. Я пожал плечами. – Он был из лагеря спасшейся прислуги, так что твоя мать в порядке. За ними, видимо, погоня. Фаррар дал дикарям развлечься.
Сказав это, я поморщился от отвращения. И почему я так страстно желал быть одним из этих людей? Эмриэн повесил котелок над костром, бросил в него кору деревьев и найденные растения, вытер руки о штаны и повернулся ко мне.
- Кто такой Фаррар? Что ты знаешь, Александр?
- Прошу, не называй меня по имени, - медленно произнес я, лихорадочно пытаясь сообразить, как теперь выкрутиться. Отступать было некуда, оставалось лишь рассказать ему все. Я достаточно лгал и изворачивался, надо было что-то менять. И пока что Эмриэн не мог никуда уйти. – Я расскажу тебе. Возможно, после этого ты никогда больше не захочешь со мной разговаривать, и я пойму почему. Я бы тоже не разговаривал.
Я сел у костра, обнимая колени, и начал объяснять ему все по порядку. Что было, что есть теперь и что может быть. Я старался подбирать слова, чтобы ненароком не очернить себя еще больше, хотя это едва ли было возможно. На протяжении всего моего рассказа Эмриэн суетился у котелка, что-то мастерил, проверял состояние Гарета и не проявлял никаких эмоций. Когда я закончил, высказав свои опасения, он стоял, склонившись над костром. Повисло гнетущее молчание. Эмриэн выпрямился и посмотрел на меня.
- Не могу поверить, что был в тебя влюблен, - в наступившей тишине эти слова прозвучали особенно выразительно. Эмриэн качнул головой и скрылся за деревьями. В темноте леса ничего не было видно, лишь слышались удаляющиеся шаги, но я был уверен, что он не ушел далеко.
- Что?.. – запоздало переспросил я. Все встало на свои места и запуталось одновременно.
- Я прикажу… - раздался хриплый надломленный голос Гарета. – Чтобы тебе… Отрубили голову…
- Я спас тебе жизнь, - напомнил я, думая о том, что ничего уже не унизит меня больше, чем слова Эмриэна. Я был в шоке от того, что он влюблен в меня. Но куда сильнее задело слово «был». – Я не знал, что так получится. И тебе лучше поспать. Завтра решим, что будем делать.
- Если будем живы, - прохрипел Гарет, тяжело опуская голову обратно на заботливо свернутый Эмриэном плащ. Я вздохнул и встал, окидывая взглядом место привала. Вроде бы небо не упало на землю после моего признания. Вроде бы все, кто должен был, теперь всё знают. Почему же я не почувствовал облегчения?
Я дождался, пока Гарет заснет, и отправился искать Эмриэна. Как я и подумал, он не ушел далеко. Буквально через несколько метров я обнаружил большую поляну, залитую лунным светом; Эмриэн сидел там на бревне, ковыряя палкой землю. Я подошел ближе и присел рядом, но он даже не поднял голову. Наверное, я должен был сказать что-то… Хоть что-то. Но первым заговорил Эмриэн:
- Я не хочу тебе ничего объяснять.
- Я и не просил, - покосившись в сторону, я сцепил руки в замок перед собой. Эмриэн поднял голову и посмотрел в небо. Больше всего я боялся, что он скажет «Я в тебе разочаровался». Это было бы последней каплей. Но он молчал, и я молчал тоже. У Эмриэна были большие синяки под глазами, будто бы он никогда не высыпался. Раньше у него была привычка периодически прикрывать веки на несколько мгновений, и я шутил, что он похож на сову. Он перестал так делать, а я даже не заметил.
- Значит, я тебе нравлюсь?
- Больше нет, - отозвался Эмриэн. Это звучало шутливо, и я едва сдержал улыбку.
- Да брось, я не так уж и плох. Одумался же в последний момент, - если бы я мог, то отвесил бы себе затрещину за подобные шуточки. Эмриэн фыркнул, бросая палку, и посмотрел на меня. Я не сдержался: - Почему ты мне не говорил? Намекнул бы хоть.
- Я не умею красиво говорить. И вообще, как ты это себе представляешь? Александр, знаешь… Твои волосы… Кудрявые, как… Шерсть овцы, - он едва подавил смешок и опустил голову, ковыряя мыском землю. – Нет, подожди, я еще попробую. У тебя глаза зеленые, как…
- У меня карие глаза.
- Вот видишь, - Эмриэн досадливо потер переносицу и снова поднял на меня взгляд. Мы никогда не смотрели друг на друга так, словно молча разговаривали о чем-то. О чем-то важном.
- Нам… - начал было Эмриэн и замер, когда я слегка наклонился в его сторону. Убедившись, что я ничего не сделаю, он продолжил: – Нам надо вздремнуть. Тяжелый был день. И ты мало спал.
- Откуда ты знаешь? – удивился я. Он склонил голову к плечу, говоря мне взглядом уже более понятную вещь, напоминающую нечто вроде «Ты придурок». И следующей мыслью, пришедшей в мою голову, стало опасение, что другого шанса может не быть. Эмриэн собрался встать, но я положил ладонь на его запястье, удерживая, и наклонился ближе, прикасаясь губами к его губам.

Я проснулся от резкого непонятого запаха. Голова болела, тело ломило – спать осенью на холодной земле было далеко не лучшей идеей, но выбирать было не из чего. Я открыл глаза и, увидев над собой пасмурное небо, попытался издать хоть какой-нибудь звук, чтобы убедиться, что способен подавать признаки жизни. Получился жалобный стон. Заслышав скрежещущий звук сбоку, я с трудом повернул голову в ту сторону. Эмриэн, помешивая что-то в котелке, внимательно смотрел на меня, и в то же мгновение я понял, что пахло травяным отваром.
- Доброе утро, - осторожно произнес он, вновь занявшись готовкой.
- Неслыханная вежливость, - я сел, потирая затекшую шею, и оглянулся. – А где Гарет?
- Пошел на охоту, - Эмриэн не сдержал ехидного смешка.
- Он вернется?
- Будем надеяться.
В общем-то, от принца ничего другого и не ожидалось. Оставалось только радоваться, что лечение Эмриэна помогло, и надеяться, что он найдет какую-нибудь еду. Эмриэн поднял с земли какую-то деревяшку и, к моему изумлению, зачерпнул ей варево из котелка. Понюхав содержимое, словно заправский дегустатор, он отпил и протянул мне.
- Это что? – поинтересовался я, больше имея в виду импровизированный бокал. Он оказался полым стволом какого-то растения, а роль дна играл очень плотный лист, намертво приклеенный к основанию. В очередной раз подивившись находчивости Эмриэна, я отхлебнул отвар и закашлялся. – Что за дрянь?
- Что за просторечие, сэр, - цокнул языком Эмриэн. – Это наше средство утоление голода, пока не найдем еду.
- Твоей целью было сделать его настолько отвратительным, чтобы отбивать всякий аппетит? – мне жутко хотелось сплюнуть на траву, но, держась изо всех сил, я позволил себе лишь вытереть рот рукавом, отчего Эмриэн развеселился еще больше. Сказать что-нибудь едкое ему помешал подошедший Гарет. Он бросил перед костром небольшого барсука и, ничего не сказав, отобрал у меня бокал с варевом. Мы с Эмриэном переглянулись и с удовольствием пронаблюдали, как изменился в лице принц, испив «средство утоления голода». Куда сильнее меня скованный с детства законами этикета он позволил себе лишь процедить:
- Что это за мерзость вы пьете?
- Эмриэн варит очиститель для одежды, - нашелся я. Гарет отвернулся, сплевывая, а Эмриэн наградил меня взглядом, на пару мгновений заставившим устыдиться.
Спустя пару часов мы поели и, придя в хорошее расположение духа, практически подружились. Причины нашего пребывания в лесу тщательно замалчивались, будто бы кто-то из нас мог их забыть. Как только воцарялась тишина, выражения наших лиц менялись на напряженно-тревожные, и каждый вслушивался в звуки леса, пытаясь отметить что-то необычное. Я избегал смотреть на Эмриэна, поэтому Гарет быстро завладел моим вниманием. Редко удавалась возможность рассмотреть его вблизи, поэтому раньше он казался мне отстраненно-туповатым. Словно ничему не придавал значения. И это раздражало. Теперь же я буквально видел, как тяжелые мысли крутятся в его голове. Он сдвинул брови, сосредоточенно глядя в огонь, и, наконец, нарушил молчание:
- Я знаю, куда мы теперь должны пойти.
Я перевел взгляд на Эмриэна, надеясь, что он скажет что-нибудь язвительное вроде «Ну наконец-то нашелся тот, кто будет указывать нам, что делать», но тот лишь заинтересованно посмотрел на Гарета, и я с удивлением понял, что его слова задели только меня.
- Мой дед по матери – франкский король. Мы должны добраться до границы, переправиться и попросить его помощи, - Гарет хлопнул ладонью по колену, выпрямляясь, а я не смог сдержать смешка.
- Осмелюсь напомнить, что хоть морская граница не так далеко, переправиться туда мы вряд ли сможем.
- И что ты предлагаешь? – неожиданно подал голос Эмриэн, не разговаривавший со мной с самого пробуждения. – Вернуться на верную смерть? С твоими-то подвигами?
Сотни мелких иголок пронзили мое тело насквозь. Язык отнялся, веки вмиг стали тяжелыми. Я будто выпал из настоящего и просто наблюдал со стороны, как Гарет и Эмриэн говорят о чем-то и собираются. Сказать, что подобное состояние было для меня новым – не сказать ничего. Меня нельзя было лишить дара речи. Нельзя было оставить меня безмолвным, это не позволено никому, даже Эмриэну. Так почему я сижу и тупо смотрю, как эти двое решают за меня, что делать? Вскоре Гарет взял котелок и ушел, оставив Эмриэна тушить костер. Дождавшись, пока принц скроется из вида, он присел рядом со мной так близко, что я почувствовал соприкосновение плеча с плечом.
- Александр? - позвал он, но, не дождавшись реакции, посмотрел на чадящий костер. – Ладно, я понимаю, тебе нужно пережить, что ты впервые в жизни оказался неправ.
- Я прав, - по-детски отозвался я.
- Конечно, - Эмриэн кивнул, соглашаясь, и положил голову мне на плечо. Я вздрогнул. – Но он прав больше. У нас нет другого выхода. Или помочь ему вернуть власть, или погибнуть.
Гарет вернулся с котелком, полным воды, и мы тотчас отправились в путь. Как оказалось, у него при себе был компас, так что вскоре даже была найдена правильная дорога. Мы шли молча, предпочитая тратить силы на ускорение шага.
Я не мог понять, что должно было случиться дальше. Мои убеждения столкнулись с реальностью, оказавшейся куда более жестокой и беспощадной, чем можно было представить. Но это не значило, что я отказался от них. Возможно, члены организации настроены излишне радикально, и кто знает, что теперь творится в королевстве, но они делали это во благо. А без грубой силы редко удается добиться чего-нибудь стоящего. Когда я думал об этом, в какой-то момент все казалось ложью, а в какой-то – неопровержимой истиной. Осознание того, что я мог все изменить, теперь не помогало. Да, я мог поддержать Гарета в попытках восстановить власть, а мог броситься на него и свернуть шею. И что с того? Что мне это даст? Возможность навести порядок в государстве была крайне призрачной в любом случае. Я пытался честно ответить себе, чего хочу, и каждый раз приходил к мысли, что не знаю.
Мы шли очень долго, не останавливаясь даже утолить жажду: на ходу передавали друг другу котелок. Лес казался бесконечным и беспросветным. Еще одной особенностью правления покойного короля было полное неумение распоряжаться ресурсами. Почему вокруг столицы не вырубался лес? Почему рядом не строились города и деревни? Почему, собственно, столица находилась практически на берегу моря, а не в центре страны? Государство располагалось на территории немаленького острова, но каждый город, даже столица, жил обособленно от остальных. Неудивительно, что у граждан было мало общности. Но никому не нужно было исправлять это, ведь собственное благополучие куда важнее, чем народное.
Мы остановились, когда начало темнеть. Гарет снова отправился охотиться, что было крайне мудрым решением в сгущавшихся сумерках, а мы с Эмриэном собирали хворост для костра. Удивительно, но, несмотря на то, что мы привыкли к городскому комфорту, положение казалось уже не таким паршивым. Так как мы, судя по всему, приближались к морю, стало довольно прохладно, и я, достаточно продрогнув, с первого же раза смог высечь искру, чтобы разжечь костер. Горделиво оглядевшись в поисках Эмриэна, я наткнулся взглядом на его зад, торчавший из кустарника рядом.
- Что ты делаешь?
- Скоро пойдет дождь, - глухо отозвался он, выкидывая наружу ветки, - накроем кустарник верхней одеждой и будем спать там.
- Мы же замерзнем.
Зад зашевелился, и Эмриэн медленно высунулся наружу, одергивая рубаху. В его волосах застряла, наверное, сотня веточек и листиков, а через щеку тянулась свежая царапина.
- Ты предпочитаешь замерзнуть или вымокнуть и замерзнуть? К тому же, мы будем лежать там втроем… Ты разжег костер? – я кивнул и, протянув руку, коснулся пальцем его щеки. Эмриэн вздрогнул и прижал к ней ладонь. – Что?
- Ты оцарапался, - замерев, он смотрел на меня немного удивленно, и языки пламени оттеняли лицо и блестели в его глазах. Я потянулся к нему, отнимая руку от щеки, но хрупкий момент был разрушен шумом в той стороне чащи, куда ушел Гарет. Наверное, он заколол какую-то дичь. Удивительно, на какие вещи способен человек, владеющий мечом.
- Гарета не могли отравить? – неожиданно спросил Эмриэн, отряхивая колени. Я качнул головой, не желая говорить, что был не в курсе. – Похоже на то. Его будто бы пытались ослабить. Он сказал, что когда шел к дворцу, почувствовал тяжесть в голове, а потом все померкло.
Не дождавшись от меня поддержания беседы, он начал устанавливать котелок над костром. Вскоре появился Гарет, держа в руке истекавшую кровью птицу. Представив себе, как он проткнул ее, такую маленькую, мечом, я едва сдержал смешок. Когда мы закончили трапезу, создавалось ощущение, что была глубокая ночь. Эмриэн, сильно утомившийся от долгого пути и готовки, лег спать. Свою куртку он предусмотрительно положил на кустарник и спустя некоторое время начал дрожать. С мыслью о том, что на ночь надо бы разжечь костер поближе к месту сна, я накрыл его своим пиджаком и снова сел рядом с Гаретом.
- Редкостная забота о слуге, - заметил он.
- Он мой друг.
- Мне не понять, - Гарет фыркнул, вызывая огромное желание врезать промеж глаз, но я сдержался и промолчал. – Александр, скажи, зачем тебе это все?
- Что ты имеешь в виду? – я обхватил рукой колено, пытаясь согреться, и понадеялся, что не выскажу принцу все, что думаю.
- Зачем ты вступил в эту организацию? И почему спас меня? Я не понимаю, - он глянул на меня и снова посмотрел в костер.
- Я же говорил, что сам не знаю, зачем тебя спасал, - Гарет усмехнулся, переводя взгляд на Эмриэна. – Я считаю, что в нашем государстве все политические действия направлены лишь на то, чтобы повысить благосостояние знати и власть имущих. Культура практически не развивается, наука – лишь в нужном направлении, социальные и рыночные отношения на примитивном уровне. Я вступил в организацию, потому что люди, состоящие в ней, хотят изменить это.
Гарет молча выслушал меня, все еще наблюдая за спящим Эмриэном. Когда он собрался с мыслями, чтобы ответить, я уже перебрал в голове всевозможные варианты.
- Я не знал, что тебя это волнует. Твоя репутация…
- Идеальное прикрытие, не так ли? – перебил я, не желая выслушивать обвинения за то, кем не являюсь. Этого мне хватало дома.
- Ты прав, - сказал Гарет, и я не решился спросить, в чем именно, чтобы не нарушать его задумчивости. Спустя несколько мгновений пошел дождь, что, как мне показалось, стало неким символом, необходимым в этом разговоре. Символом перемен. Гарет накрыл сложенным плащом наше подобие шалаша, а я не стал отбирать у Эмриэна пиджак и просто лег к нему вплотную, чтобы холодные капли воды не попали на меня.

К середине следующего дня мы наконец выбрались из леса. Идти по полю, залитому солнечным светом, вдыхая свежий холодный ветер, было поистине волшебно. Мы даже начали разговаривать друг с другом, отвлекаясь от тяжелых мыслей. Когда вдалеке показались дома какой-то деревушки, мы пришли в неописуемый восторг и, забыв об усталости, прибавили шаг. Последние метры были преодолены практически бегом.
Узнав о том, кто пожаловал к ним в гости, жители деревни, казалось, бросили все силы на то, чтобы угодить нам. Нас накормили, переодели, подлечили ссадины, а староста позволил устроиться на ночлег в его доме. Вечером чуть ли не все жители собрались послушать о наших приключениях. Рассказывал, конечно, принц, и больше всего я боялся, что в начале истории мне будет уделено пристальное внимание, однако он проявил чудеса такта и даже не упомянул о моей роли в перевороте. Впрочем, в тот день он вообще редко обращал на меня внимание. Когда Гарет изъявил надежду как можно скорее добраться до владений франков, жители наперебой начали предлагать свою помощь, и в итоге было решено на рассвете отправиться в пограничный город, где располагался порт. Мы с Эмриэном переглянулись.
- Знаешь, - сказал я, когда удалось отвести Гарета в сторону, - мы не поедем с тобой. Вернемся обратно тем же путем.
- Почему? – удивился он.
- Не хотим участвовать в военных действиях, - полушутливо отозвался я. – Мы – люди не того уровня, чтобы отправляться с тобой к франкам. Нашей задачей было помочь тебе это сделать.
- Неужели ты боишься? – Гарет сложил руки на груди. – Понимаю, ты – предатель, он – слуга. Но я обязан вам обоим жизнью.
- Не думаю, что твой дед посчитает это весомым аргументом. Я не собирался тебя уговаривать, лишь ставлю перед фактом.
Видимо, мой ровный тон подействовал на него успокаивающе, так как, проснувшись следующим утром, мы с Эмриэном обнаружили, что он уехал. На подушке рядом с собой я нашел позолоченный компас. Добрые жители деревни везти нас в опальную столицу отказались, но дали с собой целый мешок припасов, оружие, утварь и палатку. Жить теперь можно было куда веселее, но один вид опушки угнетал.
- Пойдем медленнее? – предложил Эмриэн, когда мы вновь вошли в лес.
- Хочешь как следует насладиться красотами чащи?
Он пихнул меня, заваливаясь в сторону под тяжестью груза, но скорость мы сбавили. По сравнению с тем расстоянием, что было пройдено до этого за такое короткое время, наш поход казался вечерней прогулкой. Сумки тянули плечи, поэтому, когда солнце наполовину зашло, мы уже начали подбирать место для привала. Небольших полянок, похожих на те, где мы останавливались раньше, почему-то не встречалось. Удалось найти лишь место, где деревья росли не так близко друг к другу. Пока я устанавливал палатку, Эмриэн развел небольшой костер и наклонился над ним, согреваясь. Я медленно встал, наблюдая за ним. Теперь, когда с нами не было Гарета, мы могли вести себя, как хотели, но почему-то ничего не изменилось.
- Я всегда знал, что ты такой, - неожиданно сказал Эмриэн, оборачиваясь.
- Какой?
- М-м-м, умный, - нашелся он. Я усмехнулся, поднимая брови. – Я имею в виду, что ты никогда не был тем, кем притворялся перед всеми. То есть я, конечно, не ожидал, что ты замахнешься на трон, но…
Я шагнул к нему и, схватив за рукав, поцеловал в губы. Это был наш второй поцелуй и, если честно, куда приятнее первого. Было жарко и стыдно, ибо мужчинам не пристало заниматься подобными вещами, к тому же вносило лишнюю сумятицу в достаточно непростую ситуацию, но было невероятно хорошо. Эмриэн медленно, будто спрашивая разрешения, опустил ладонь на мое плечо, а я, молчаливо позволяя, смял его куртку на спине, притягивая к себе ближе.

Три дня, проведенных в пути, заставили забыть обо всем, что оставалось за пределами леса. Иногда, конечно, я ловил грустный взгляд Эмриэна, устремленный в огонь, или пытался прогнать из головы мысли о том, что будет, если Гарет не справился. А если справился? Но в целом на это просто не оставалось времени, особенно учитывая, что мы потеряли палатку: забыли взять ее, уходя с привала, а погода день ото дня становилась все неприятнее. Когда лес начал редеть, меня охватило волнение, никак не желавшее уходить. Я сжал компас, четко указывавший направление на дворец, и глубоко вздохнул. Если Эмриэн и волновался, то виду не подавал; он вполне спокойно поглядывал на меня время от времени и шел даже чуть быстрее. Наверное, рассчитывал поскорее встретиться с матерью. Я же рассчитывал не быть убитым в первые минуты пребывания в родном городе.
И вот наконец мы увидели пустующий особняк рядом с дворцом, не будь которого, мы бы не смогли скрыться незамеченными. Я взял Эмриэна за плечо, придерживая чуть позади себя, когда мы осторожно прокрались мимо ограды, и выглянул на площадь. Сердце болезненно сжалось при виде пустующей мостовой, мокрой после дождя, но на которой были все еще заметны пятна крови. Везде валялись деревяшки, обломки мечей и копий и обрывки ткани. Караула не было видно. Я прислонился спиной к ограде и посмотрел на Эмриэна.
- Что будем делать? – спросил он, оглядываясь в поисках людей.
- Не знаю, не понимаю, что происходит.
- Давай проберемся домой и посмотрим, есть ли там кто-нибудь, - предложил Эмриэн, даже не представлявший, какую бурю эмоций поднял во мне, сказав про особняк отца «домой».
Я кивнул и стремительно, боясь передумать, вышел из убежища. Справа послышался стук сапог по мостовой, Эмриэн что-то крикнул, и меня схватили под руки двое мужчин и потащили во дворец. Я попытался сопротивляться, но стальная хватка обездвиживала. Судя по звукам, Эмриэна вели вместе со мной. Во дворце, как ни странно, было чисто, и все вроде бы шло своим чередом, независимо от происходившего на улице. Один из мужчин распахнул ногой двери в зал, и меня бросили на колени перед троном. Эмриэн упал рядом, застонав от боли. Подняв головы, мы увидели Гарета с безмятежным выражением лица, но вцепившегося в подлокотники трона так, что побелели костяшки пальцев. Рядом с ним стоял низкий мужчина в плаще с гербом франков, сурово взиравший на нас.
- Кто вы? – громогласно спросил он.
- Я – Александр, младший сын министра финансов, а это, - я кивнул на Эмриэна, - мой слуга.
Гарет округлил глаза, но как только король перевел взгляд на него, выражение его лица вновь стало отстраненно-официальным.
- Это тот человек, о котором говорили они, ваше величество? – поинтересовался мужчина. Я удивился тому, как быстро принца успели короновать, а Гарет медленно кивнул, не сводя с меня внимательного взгляда. Он явно пытался что-то сказать.
- Это те люди, благодаря которым я сейчас нахожусь здесь.
- Позвольте напомнить, что один из них – предатель, сир.
- Он не больший предатель, чем мой отец, - такой серьезности в голосе Гарета я не слышал никогда.
- Полагаю, это стоит оставить для частной беседы, сир. А пока… Арестуйте его, - он указал на меня. – Мальчишку отпустите.
Меня вновь подхватили под руки и потащили прочь из зала, будто я сам не мог идти. Гарет беззвучно зашевелил губами, как я предположил, пытаясь сказать, что все будет хорошо, а Эмриэн, медленно поднявшийся, попытался броситься вслед за мной, но не смог из-за онемевших от холода каменного пола ног.
Меня посадили в отдельную камеру, и, честно говоря, больше всего я боялся встретиться с товарищами по организации, поэтому во время прохода по коридору старался не смотреть по сторонам, и сел в самый угол, чтобы меня не было видно. Впрочем, казалось, узники не оживились. Я услышал голос, похожий на голос Уайльдгрейва, продолжавший какую-то беседу:
- Говорят, они там сгинули.
- Не несите чепухи, - визгливо отозвалась леди Гратлин. Я вздрогнул – судя по звуку, ее камера была напротив моей. – Находчивости у детей – хоть отбавляй.
- Но ума мало, - возразил Уайльдргейв, - а без этого…
- Молчал бы со своим умом, - рявкнул некто, напоминающий Фаррара.
Я прикрыл глаза и представил, что нахожусь на собрании организации, но испытал лишь отвращение. Слова их были мудры всегда, даже сейчас, в темной сырой темнице, но только теперь я понял, насколько они пусты. Их идеи были бы хороши, если бы кто-то слушал. Но демагогия правила бал, и это привело к трагедии, так как каждый считал себя умнее остальных, со снисхождением относясь к ним. У них не было общности. Они не работали вместе, потому что настолько погрязли в самолюбовании, что не видели никого кроме себя. Я вспомнил, как Гарет и Эмриэн ошарашили меня, решив, что мы отправимся просить помощи у франков. Меня покоробила не идея, а то, что ее предложил не я. И поддержали не меня. И я – демагог, сидел, наблюдая, как работают сообща принц и слуга. В них не было спеси, и это влекло меня в обоих, ибо противоположное притягивает противоположное.
Поздно вечером меня разбудил скрежет ключа, поворачивающегося в замке камеры. Я встрепенулся, открывая глаза, и увидел в тусклом свете Эмриэна. Он подошел ко мне и поставил рядом тарелку с едой, но хотя голод особенно терзал меня пару часов назад, все, что я сделал – обнял его, утыкаясь носом в живот. Эмриэн погладил меня по волосам и тихо заговорил в своей обычной манере:
- Поешь. Это от матери в благодарность за то, что ты спас меня. Твоя семья тоже жива, представь себе, они считают тебя героем. Я слышал, завтра состоится трибунал, тебя должны отпустить. В заговоре ты играл чуть ли не самую маленькую роль, но если бы не ты, Гарета бы не было в живых.
Эмриэн оказался более чем прав, хотя после десяти смертных приговоров подряд ждать своей участи было невероятно жутко. Как поведал мне после Гарет, он вовсе не хотел казнить этих людей, но на него надавил дед. Он, поморщившись, передал его слова о том, что тот будет контролировать правление молодого короля, пока он не научится всем премудростям этого дела. Одному богу известно, как Гарет умудрился через два дня после трибунала протащить закон о восстановлении прежней системы образования.

- Встань, - торжественно произнес Гарет, вкладывая меч в ножны. Я поднялся с колен и, кивнув ему, под громкие аплодисменты повернулся лицом в зал. Эмриэн в пурпурной мантии с лицейской нашивкой стоял в первом ряду. Он так счастливо улыбался, что казалось, одной только этой радостью можно было заполнить весь дворец.
Когда я был маленьким, меня часто спрашивали, кем я хочу стать, когда вырасту. Ответ всегда был один – королем. Нет, я не хочу стать королем сейчас. Советником тоже быть неплохо.

КОНЕЦ

правила голосования! читать обязательно!

Если вы автор, получивший право голосования:
За любой свой текст объемом более 10 000 знаков, который участвует в конкурсе, вы можете дать от 0 до 10 баллов каждому тексту-участнику. Написали 2 текста? У вас 20 баллов на каждый текст. Три текста? 30 баллов. И так далее. За себя голосовать нельзя. Присылайте заполненную таблицу, которая должна выглядеть вот так, на адрес: [email protected] с пометкой "Результаты голосования".
Мы были бы очень признательны, если бы вы прислали заполненную таблицу один раз, чтобы не возникло путаницы с голосами.
Комментировать тексты можно! Помните: вы – им, они – вам.
Поскольку участие анонимное, для ответов на комментарии читателей будет заведен гостевой профиль. Логин и пароль высланы всем участникам на почту.

Читатели и авторы внеконкурсных текстов могут распоряжаться суммой в один балл (вы можете ставить +1, -1 либо не ставить ничего). Голосовать могут только пользователи, зарегистрированные в дайри до 1 августа 2011 года. Голоса принимаются только с минимальным комментарием, например: "+1! Заявка раскрыта полностью, характеры отлично прописаны, сюжет захватывает. Спасибо, автор!"

---

Конкурс, тур 4: работа 14

[svobodaslova]

Название: Леа Лелуш: бальзам для волос
Рейтинг: NC-17 местами
Жанр: драма с элементами триллера
Размер: миди
Тип: квазифем
Объем: примерно 52 тысячи знаков
Описание: ориджинал написан на конкурс "Свобода слова" в дайри. Заявка: Она была красива и умна, но почему-то никак не могла встретить того, кто стал бы для нее целым миром. Все вокруг удивлялись и порой даже жалели. Но никто не знал, что на самом деле она давно влюблена. В саму себя. Хотелось бы психологический триллер а-ля Тайное окно. (знаю, что это киношное определение, но точнее выразиться не могу) (Заявка с 3-его тура)

читать оридж "Леа Лелуш: бальзам для волос"

- А ты в пятницу ушла одна?

- Нет, - отвечаю я. – Уехала. Одна.

Ника разочарована, Ника местная сплетница, ее не устраивает, когда я ухожу одна. Или уезжаю.

- Ну врешь же, - говорит она с надеждой. – К тебе этот, из отдела продаж, так клеился… Ну врешь, Леа, а?

- Лея, - поправляю я. Мне не надоедает. Не люблю, когда меня зовут не так, как я хочу.

Вообще-то я Леа, Леа Лелуш, но об этом никто не знает. В паспорте, правах и прочих документах написано «Лея Данглтон».

- Ле-е-е-я, - тянет Ника. Она меня терпеть не может. И скрыть этого не может, как ни старается. – Принцесса ты наша.

Вот именно. Принцесса. С продавцами не сплю.

Понедельник.


По дороге домой я останавливаюсь у супермаркета и покупаю восстанавливающий шампунь. Тридцать первого августа мои волосы приобрели рыжий оттенок. Зимой я крашусь в темно-шоколадный – почти черный – и покупаю светлую пудру. Бела, как снег, румяна, как кровь, волосы, как черное дерево – самая прекрасная часть сказки. От Матиаса Лелуша мне достались изумительные глаза – синие, невообразимо синие, нет цвета волос, к которому они б не подходили. Выразительные глаза. Кулаки у Матиаса, помнится, тоже были выразительные. Маму он частенько поколачивал. Я сидела в детской и читала себе сказки. До того, как научилась читать – а научилась я быстро, всегда была умницей, - я сама включала телевизор и вставляла в магнитофон кассету с мультиками. Но сказки из книжки были лучше. Там никто не пел, не танцевал, не разговаривал с каждым попавшимся на пути цветком. Я представляла, какой бы я была на месте Белоснежки замечательной падчерицей. Мачеха мне нравилась – она знала, чего хочет, и приучала приемную дочь к труду, и всегда держала себя в форме – а ведь она была постарше Белоснежки, - и не делала вид, что ей нет дела до семьи. Я думала, что мы с ней нашли бы общий язык.

Потом Матиас поднимался ко мне. Нет, меня он никогда и пальцем не тронул. Только дышал пивом изнутри, когда повторял истово: «Моя принцесса». Мама до сих пор уверяет, что его убили в пьяной драке на вокзале. Ей очень хочется, чтобы все было именно так. На самом деле мы не знаем, куда он делся. Сейчас у меня мамина фамилия, а имя - свое собственное. Летом я крашу волосы в золотисто-пепельный – на два тона светлее загара, очень эффектно.

Весной я непредсказуема.


Ищу на полках бальзам, парный к шампуню, и не нахожу. Все остальные в наличии. Оглядываюсь по сторонам. Мальчик-консультант уже спешит из глубины зала, улыбается заранее. На лице намерение не только успокоить покупательницу, но и взять номер ее телефона. А то и на чашку кофе пригласить. Я поправляю волосы – сейчас у меня довольно короткая стрижка.

- У вас проблемы? – восклицает он радостно, будто похоронил тетушку-миллионершу.

- Нет, - отвечаю я, зеркально отражая его неуемную и неумную радость. – Проблемы у вас.

Он увядает на глазах – удивительно забавно, ведь только что был воплощением девичьих грез. Теперь стоит – долговязый, костлявый, с вялыми мускулами под форменной рубашкой. Уши торчат.

- Почему у вас нет соответствующего бальзама? – показываю я шампунь. Он нервно шарит по полке, перебирает упаковки, потом начинает объяснять, что бальзам был, но вот буквально только что кончился, но завтра…

Я останавливаю его сухим «благодарю вас» - иначе не замолчит – и иду к кассе. Придется сегодня обойтись без бальзама. Завтра я заеду за ним в другой торговый центр, а об этом супермаркете следует забыть. Упущения в мелочах – это очень, очень плохо. Они подрывают доверие. Не в бальзаме дело.

Хотя и в нем тоже.


Вечер кажется мне короче обычного – наверное, из-за того, что я на минутку уснула после ужина. Странно. Обычно я ложусь в одиннадцать, а встаю в шесть. Каждый час сна до полуночи равен двум после нее. Быть принцессой – это работа. И дисциплина, почти армейская. Я пошла не в маму – у меня все по графику.

Если бы у меня была дочь, она бы это оценила.


Утром вторника я мою голову новым шампунем. Он пахнет камелией. Когда я на ощупь ставлю шампунь на полочку, мои пальцы натыкаются на что-то, чего там быть не должно. Глаза от неожиданности открываются, и пена попадает на слизистую. Промываю глаза, смываю шампунь со лба, с волос, слезы смешиваются с водой. Теперь глаз весь день будет красный, это неприятно. Ника будет уверена, что я плакала из-за мужика. Остались ли в аптечке капли? Надо посмотреть. Но сначала…

Я беру в руки незнакомый флакон. Это бальзам для волос с ароматом камелии. Тот, которого вчера не было в магазине.

Мне холодно.


Если это сделал вчерашний консультант, думаю я, привычно лавируя в потоке машин, если это он… Придется признать, что я абсолютно не разбираюсь в людях. А это не так. Моя карьера, мои немногочисленные любовники, даже официанты в моем любимом кафе – все подтверждает, что это не так.

Но и одну сотую процента нельзя сбрасывать со счетов.

Я трачу почти два часа, чтобы выяснить фамилию консультанта, потом адрес, потом съездить к его дому и от его мамы услышать, что ненаглядный сыночек вчера весь вечер просидел за компьютером. Прекрасно представляю сайты, которые он посетил. Но мою квартиру он не посещал точно.

У тебя проблема, Лея, говорю я себе, большая проблема. И тут я вижу ее.

Она сидит за таким же угловым столиком, что и я, только с другой стороны от входа, читает что-то с ноута и пьет кофе. Отсюда не видно, но, кажется, на ее тарелке такой же лимонный кекс. Она притягивает меня, как магнит. Я жадно изучаю длинные медные волосы, прямой нос в полупрофиль, длинные пальцы, держащие забытую чашку с остывшим кофе. Я даже чувствую его аромат – двойная арабика со сливками. Она в облегающих джинсах, нога на ногу. Туфля болтается на кончиках пальцев – вот-вот упадет. Есть в этом что-то неприятно знакомое.

Я жду, пока она уйдет – мне не хочется выходить первой. Но перерыв заканчивается, и я вынуждена подняться. Иду, как на расстрел, хочется обернуться и узнать, смотрит ли она. Я уверена, что смотрит. Оборачиваться глупо.

Выйдя на улицу, я бросаю взгляд за стекло. В кафе огромные окна – скорее, стоит говорить о стеклянном фасаде. Зал как на ладони. За угловым столиком никого нет. Я закрываю глаза и иду прочь, пока не налетаю на какого-то прохожего.

Она поднялась и вышла следом за тобой, говорю я себе. Свернула у тебя за спиной в другую сторону. Села в машину. Ты ничего не могла увидеть, потому что ничего подобного не ожидала.

Я принимаю этот вариант за неимением иного.


Среда.


Четверг.


Пятница.


Пятницей заканчивается рабочая неделя. Я не пью – в понимании моих сослуживцев. В моем понимании бокал белого сухого – в знак единства с коллективом – уже перебор. У меня слабая устойчивость к алкоголю. Тоже папино наследство. Хотя возможно, что и мамино.

Первое, что я вижу, когда в прихожей загорается свет – портрет. Карандашный набросок на большом листе ватмана. Совсем юная девушка – шестнадцать-семнадцать, не больше. Но я узнаю ее. Это она, повзрослевшая, вчера – нет, уже три дня назад – была в кафе.

Я подхожу к рисунку вплотную, забыв снять туфли. Ватман криво приклеен к обоям прозрачным скотчем. Бумага выглядит не новой – края потерты, и этот налет времени – серый, пыльный, ветхий, позволяет безошибочно опознать даже очень бережно хранившуюся вещь. Жирные, свободные коричневые штрихи, разлет бровей, прямой нос, едва намеченные волосы – это, несомненно, она, я готова спорить на что угодно. Ее глаза, которые мне так и не удалось увидеть, смотрят наивно и строго.

Обеими руками я сдираю рисунок со стены, с клочьями обоев, намертво прилипших к скотчу, и кучей запихиваю в пакет для мусора. Лучше сразу выбросить его в мусоропровод, но мне страшно покидать квартиру. И оставаться здесь наедине с неизвестно откуда взявшимся портретом тоже страшно. Я выбрасываю пакет на лоджию и плотно запираю дверь. Достаю из бара подаренную кем-то из бывших бутылку коньяка, наливаю в первую подвернувшуюся рюмку – руки дрожат – и почти мгновенно проваливаюсь в сон. Наконец-то мое скоропостижное опьянение приносит пользу. Последняя мелькающая в голове мысль – мне страшно просыпаться.


Но я просыпаюсь. На часах восемь, и вот-вот раздастся мелодия будильника: субботняя, неторопливая. Суббота – мой день. Воскресенье – божий.

Суббота – неторопливый шопинг, неторопливый кофе, неторопливые процедуры в салоне. Неторопливый вечер с любимым фильмом и любимым шоколадом. Суббота бесконечна в моем представлении, ее знак – число «пи», ее символ – восьмерка, ее запах – пилинг и горький шоколад. Прекрасен день субботний, ибо располагает к миросозерцанию. Я гуляю по парку, я миросозерцаю, у меня начинают замерзать ноги, потому что у сентябрьских вечеров промозглое дыхание. «Пора домой, принцесса, - напоминаю я себе. – Тебя ждут «Римские каникулы».

На самом деле я не знаю, что меня ждет, и бесконечная суббота превращается в бесконечную пытку. На полдороге я уже тороплюсь, я спешу домой. Не дождавшись лифта, взлетаю по лестнице со своими четырьмя пакетами, цепляясь их углами за стены, распахиваю дверь, свет зажигается автоматически, и со стены на меня смотрят четыре рваные дырки – следы вчерашнего скотча. Я стараюсь дышать медленно и ровно, а потом подскакиваю, как укушенная, и оборачиваюсь назад – к незакрытой двери.

Там никого нет. Благослови субботу, господи.

Я развешиваю обновки в шкафу, наслаждаясь каждой – принцесса Лея, у которой есть свой шкаф, и свои деньги, и свои наряды, и свой шоколад на уютном диване; переодевшись, снимаю макияж, убираю волосы, наношу быструю тонизирующую маску. Пока кожа отдыхает, готовлю кофе, ставлю поднос на журнальный столик, кладу рядом пульт и иду в ванную. Смываю над раковиной маску и поднимаю голову, чтобы глянуть в зеркало.

Мой визг слышат, пожалуй, и на первом этаже. Скажу, что увидела мышь, думаю я, пока глаза снова и снова пробегают короткое, четко написанное на зеркале губной помадой «Привет». С большой буквы и без знаков препинания, отмечаю я. Возможно, это важно. Маньяков ловят на мелочах.

Спиной вперед я выхожу из ванной, резко разворачиваюсь, захлопываю дверь и окидываю взглядом небольшой коридор. Он пуст. Короткая перебежка к кухонной стойке – и длинный тонкий нож, больше похожий на оружие, чем на столовый прибор, у меня в руке. С ножом и плиткой шоколада я добираюсь до дивана, и включаю «Каникулы». Несравненная Одри знакомится с Римом, а я – с балансировкой ножа, которым никогда не пользовалась: я редко готовлю дома, и почти никогда – мясо. В половине одиннадцатого я заставляю себя дойти до спальни и лечь под невесомое, теплое, надежное одеяло. Я закрываю глаза, выключаю лампу и обещаю себе не шевелиться, не смотреть и не думать. Пойти перед сном в душ меня не заставит сегодня никакая сила.


Утром солнце заливает квартиру до последнего уголка. Я беру новую губку, средство для чистки стекол, кусок мягкой фланели и иду в ванную, как принцесса Лея – на заседание, кажется, галактического совета. Идеально чистое зеркало отражает только мою суровую решимость. Мы играем в гляделки, пока я не пшикаю ему в лицо средством из баллончика. И тру стекло с остервенением, пытаясь стереть единственное, что там есть странного: себя зазеркальную, с бледными губами, трясущимся подбородком и глазами, как у гунганов. Потом лезу в душевую кабинку и долго-долго стою под струями горячей воды. Она льется на лицо, на закрытые веки, смывает холодный вчерашний вечер и потную ночь. Открыв наконец глаза, я выхожу из кабинки, распаренная, красная. Мне плевать, сколько за дверью маньяков, я не буду спать с ножом и бояться собственного дома. Пусть они меня боятся.

Но в квартире предсказуемо никого и ничего нет.


- Кто тебя так? – интересуется Ника. Ее заспанное лицо преображается: наверное, в постели ей стоит рассказывать сплетни и слухи, чтобы получить феерический секс. Мой покрасневший глаз озаряет ее день.

- Гуляли в парке, хлестнуло веткой, - я смотрю ей в глаза немигающим взглядом, очень серьезно, жду следующего вопроса, который уже соскальзывает с блестящих губ, как лыжник с трамплина.

- С кем?

Я продолжаю смотреть на нее. Не мигая. Улыбаясь. Долго. Это способно смутить даже Нику.

- Не мое дело? Ну, поня-я-ятно, - она отворачивается к компу. Я знаю, какие картинки мелькают у нее в голове: быстрый секс у большого дерева, расстегнутый плащ, задранная на пояс юбка, волосы, цепляющиеся за шершавую кору, шелуха листьев, сыплющаяся в глаза… Как она умудряется видеть что-то общее между мной и героинями дамских романов, я не понимаю. Как не понимаю и секса наспех. Но я не знаю способа заставить ее думать иначе. Она мыслит в категориях секса. Иногда выходит даже смешно, но чаще глупо.

Секс вообще глуп, но приятен. Как Ника.


Она опять сидит в моем кафе, на том же месте, что и в прошлый раз, и снова я замечаю ее не сразу. А когда замечаю, первое, что бросается в глаза – рыжий оттенок волос. Она покрасилась в тот же цвет, что и я. Это так неприятно, что у меня мелькает мысль подойти и… И что?

Навязывать знакомство – неприлично. Задавать незнакомым людям личные вопросы – неприлично. Подсматривать за другими – неприлично, но от этого я удержаться не могу.

Сегодня она в темно-серой офисной юбке, колени открыты, у нее очень красивые ноги. Сегодня она пьет кофе и что-то сосредоточенно печатает, не отрывая взгляд от монитора. Губы сжаты, и помады на них нет. Я вспоминаю ярко-красную, которая с «Приветом», и мысленно примеряю на ее лицо. Чудовищно. Хуже, чем у актрис в порно или у Ники на последнем корпоративе. Я жду, когда она уйдет, но, похоже, у нее свободный график. Более свободный, чем у меня. Я сижу до последней возможности, но звонок шефа выдергивает меня из-за стола. Выхожу из кафе так быстро, как только могу, и оглядываюсь через стекло на ее столик. О черт.

Официант с видом экскурсовода ведет к заказанному месту большую компанию – родители, дети, шарики, руки. Я стараюсь разглядеть незнакомку, но тщетно. Ненавижу дружные семьи и семейные посиделки. Ненавижу, когда мне мешают, даже в мелочах. Ненавижу дежурную офисную улыбку. Она не обязательна ни для кого, кроме меня – я не люблю изменять себе. Принцессы остаются принцессами даже у разбитого корыта, и это уже не сказки.


Вечер, ванная, зеркало, и ровная строчка по стеклу – «Добрый вечер».

Я чувствую запах помады – жирный, красный, дешевый. Вижу руку, которая это писала – узкая кисть, худые пальцы, короткие ногти с бесцветным лаком. «Дайте самую яркую», - говорит она опешившей продавщице. Зажимает блестящий футлярчик в кулаке, потом сует в карман. Ей даже в голову не приходит положить его в сумочку. Она выходит из подъезда, использованная вещь мешает в руке. Она швыряет футлярчик в урну, машинально отряхивает руки…

В офисных туфлях, на ходу натягивая куртку поверх легкой домашней одежды, я бегу вниз. Ступени мелькают перед глазами, как клавиши пианино – серые, серые, серые. Переворачиваю правую урну – окурки, фантики, баночки из-под йогурта, что-то склизкое… потом я залезу в ванну и отмоюсь до скрипа, до блеска, до одури. Левая урна – снова окурки, салфетки, шелестящие упаковки, золотистый, совершенно новенький тубус…

Все еще на корточках, снимаю колпачок, выкручиваю помаду. Дешевая красная. Верх стерт ровно, плоско, как никогда не стирается о губы.

Соседка снизу, с огромным пакетом из ближайшего гипермаркета, смотрит на меня как на привидение. Как на сумасшедшее привидение.

- Случайно выбросила, - говорю, выпрямляясь и демонстрируя помаду. – Дорогая.

Плевать, она все равно ничего не понимает в косметике.

Не забыть заплатить дворнику, чтобы убрал мусор.

Не забыть отмыть с рук это дерьмо.

Не забыть что-нибудь сделать с помадой.

Приняв душ, в халате и полотенце, я беру помаду с полочки и, подумав секунду, пишу на зеркале: «Здравствуйте! У вас какие-то проблемы?»

Вежливость – это тоже оружие. Не хуже любого другого.

Остаток вечера я провожу совершенно спокойно. Я уверена – ответ будет только завтра.

Понедельник.


Во вторник вечером на зеркале написано: «Проблемы у тебя». Мне кажется знакомой эта фраза. Где я могла ее слышать?


Я просыпаюсь на дне океана, серая толща давит на меня из окна. Ненавижу осень. Дождя нет, но кажется, что он есть. Черные дорожки парка, мокрые от висящей в воздухе влаги, ползут блестящими змеями под деревья в поисках укрытия. Но укрытия нет, есть только слипшаяся листва и дрожащие от холода голые деревья. Я хочу закрыть жалюзи и вернуться в свой бежевый мир, но в нем слишком уютно для среды. Мне нужно привыкнуть к осени хоть немного к тому моменту, когда я вступлю с ней в непосредственный контакт.

Серость не сплошная, она имеет свои оттенки, совершенно ужасающие оттенки: грязной ваты в сухой золотой день, и с этим я готова смириться; зеркального отражения в мокром тротуаре, и это тоже терпимо; воды в ведре, которой только что перемыли общественную лестницу, и это просто нестерпимо. Сегодня придется надеть куртку.

Как и следовало ожидать, машина не завелась. Я думаю, что сырость съела ее изнутри, как червь яблоко.

Бегу от остановки маршрутки и вдруг замечаю впереди явно знакомую спину.

Она сегодня тоже в куртке, в перчатках и, возможно, где-нибудь в ее кармане лежит неначатый столбик вульгарной красной помады. Ее спина изящна, как дорийская колонна, и рыжие тициановские волосы плещутся как флаг на резком осеннем ветру. Я ускоряю шаг – не потому, что хочу догнать, а потому, что хочу догонять, идти и идти за ней, ежась от холодного ветра, приноравливаясь к ее походке, ее шагам, длинным и быстрым, стараясь поймать в промозглом воздухе ее запах, наверняка это будет хвоя и лимон, или зеленое яблоко, или мирра и сандал, и душные пачули, совсем не похожие на осень…

- Куда ты так бежишь, Леа! Стой!

Черт бы тебя побрал, Ника. Черт бы тебя побрал и унес в свое адовое царство, где длинные языки лижут раскаленные сковородки – занятие как раз для тебя, Ника, тебе бы понравилось, нет лучшей возможности почесать языки…

- Лея, - повторяю я машинально. – Доброе утро.

- Ты, как всегда, сама мисс Неприступность, - говорит она, а глаза оглядывают меня в поисках ответов на вопрос, как я провела вчерашний вечер. Я улыбаюсь про себя, я знаю, что, как обычно, безупречна…

- Что это? – и ликование Ники забирается под мою куртку зябкой лапой.

- Что?

Ее палец тычет куда-то мне под горло, я достаю из сумочки пудреницу, ее круглый глаз ищет в серости неба мое лицо, шею, и я застываю, как холодец, видя на своей шее след жирной красной помады, испачкавший воротник белой рубашки.

- Что? – почти кричит Ника. – Что это?

- В маршрутке… машина сломалась, - выдавливаю я. – Мне нужно умыться, немедленно. Где у нас туалет?

Ника смотрит на меня круглыми, как у рыбы, глазами, указывая куда-то в дальний угол вестибюля.


В туалете я стираю помаду бумажными полотенцами и пытаюсь застирать под струей воды воротник блузы. Жидкое мыло плохо справляется, но я тру и тру, добиваясь безупречности и время от времени прикасаясь рукой к шее, туда, где была помада. Может быть, стоит потереть мылом и кожу? Нет, я не успею, я и так уже опаздываю. Выхожу из туалета с мокрым пятном на воротнике, плече и груди. Под пиджаком это почти незаметно, только воротник, но я чувствую, как льнет ко мне мокрая ткань – как слизняк, как скользкая палая листва. Я хочу домой, под горячий душ, но он недостижим. Я беру себя в руки, вспомнив напоследок об изящной спине, что мелькнула сегодня у меня перед глазами. Я хочу рисовать на ней мишень красной помадой, хочу вывалять ее в осенних листьях, хочу…

- Да, конечно, отчет сейчас будет у вас на столе.

Я открываю файл, и в то мгновение, когда монитор еще чист, испытываю ужасное ощущение провала – я не сделала работу, я занималась чем-то другим, у меня ничего нет…

Отчет оказывается в полном порядке. Безупречен, как всегда.

Еще два дня, и на нас холодной волной, несущей трупы листьев, накатывают выходные. Я защищаюсь от них зонтиком из новых фильмов и старых телефонных номеров… то есть, конечно, не защищаюсь – я просто заполняю свободное время общением с приятными мне вещами, а свободное пространство внутри – членом Оуэна, Оуэна Хайнса. Он тоже приятен. Я звоню ему в пятницу вечером – ванильный кекс, крепкий чай и красная помада: «Что ты делаешь в эти выходные?» - звоню и спрашиваю, чем они занят в эти выходные, и его растерянность течет ко мне по несуществующим проводам и выливается из трубки запахом нагретой пластмассы и вспотевших ладоней. Я не звонила ему, наверное, полгода или года два. Он приезжает с красными розами, и я успешно подавляю первый порыв – выбросить их в мусорное ведро вместе с Оуэном, потому что он нужен мне на эти выходные. Мы занимаемся с ним сексом, как механические кролики, в спальне и на кухне, и в гостиной, где сплошь бежевый уют. К концу воскресенья я раздвигаю жалюзи, и растолкавшее облака солнце бьет по глазам наотмашь слепящим лучом. Оуэн подходит сзади, обнимает меня за талию, и его руки накрывают грудь, как палая листва сырую черную землю. «Уходи», - говорю я. «Что?» - переспрашивает он еще настроенным на постель низким голосом. «Завтра на работу, - я поворачиваюсь в кольце его рук и вижу лицо, на котором безжалостное солнце с ловкостью опытного карикатуриста прочертило каждую морщину и складку. – Мне нужно выспаться». С его лица медленно сползает кроличье выражение, сменяясь привычным обликом успешного финансиста. За это он мне и нравится: Оуэн знает разницу между одним и другим, он не смешивает секс, работу и личную жизнь. «Я тебе позвоню», - говорю я и закрываю за ним дверь.

Теперь можно, и я вытаскиваю из вазы букет, чтобы запихать в мусорное ведро. Длинные стебли упруги, они не ломаются, я складываю цветы пополам, но их гибкие души хотят на свободу, рвут пластиковый пакет, на пол летит яичная скорлупа, остатки цветной капусты, использованные ватные диски. Столько грязи! Собираю ее, толкаю в пакет, розы вышвыривают все обратно, будто это какой-то чертов пинг-понг. Пинг! – бью я кулаком внутрь пакета, понг! Вытираю лицо и продолжаю уборку, пока рваный в клочья пакет не сдается на мою милость. Я упрятываю его в целый и несу к мусоропроводу, а, вернувшись, мою руки с мылом. Вода жжется, мягкое мыло жжется, я поднимаю взгляд к зеркалу и вижу красную помаду на своем лбу. Отшатываюсь, вглядываюсь. Нет, это кровь из царапин.

Руки приходится заклеивать пластырем, порезы слишком глубокие.

- Кошка, - говорю я Нике в понедельник утром. – Ужасная кошка.

- У тебя нет кошки, - заявляет она.

- Ты понятия не имеешь о том, кто у меня есть, а кого нет, - отрезаю я холодно.

- Но у тебя нет кошки, - она ставит локти на мой стол, так что ее лицо оказывается ко мне ближе обычного. Я могла бы начертить зигзаг на ее лбу своим малиновым маркером.

- Нет, - качаю я головой. – Это была помоечная кошка. Прыгнула на меня прямо из мусоропровода. Мне повезло, что не вцепилась в лицо.

- Повезло, - с сожалением говорит Ника и уходит. Царапины саднят под белым пластырем. Я исчеркана белым, как море – чайками. Чайками-помоечницами.

Все сходится.


Я лихорадочно не тороплюсь домой вечером, перекладываю с места на место холодные степлеры холодными руками, трижды проверяю, выключен ли компьютер, потом срываюсь с места и несусь на стоянку, ищу глазами свою машину, обмирая, когда не нахожу, и возрождаясь, когда вспоминаю, что машина сломалась. Маршрутка двигается рывками, как испорченная заводная игрушка, я не выдерживаю, рывком открываю дверь, оставляя за спиной жидкий, как рабочий кофе, мат, и бегу к ближайшему метро. Под землей на меня снисходит умиротворение, здесь все так правильно, разумно, четко устроено, здесь моя душа отдыхает от плохо смазанного механизма будней, здесь мы так глубоко, что я даже не слышу скрипа его шестеренок. Покачиваясь в такт плавному движению вагона, я смотрю через двойное стекло на пассажиров соседнего нелюбопытным взглядом посетителя океанариума и вдруг вижу знакомую челку, знакомую голову, склонившуюся над книгой. Длинная рыжая прядь свисает, закрывая профиль, покачивается, как маятник, ее изгиб совершенен, думаю я, даже локоны Белоснежки – как черное дерево – проигрывают ему, весь мир проигрывает этому прекрасному изгибу. Поезд начинает тормозить, она захлопывает книгу, поднимает голову, сейчас она встанет, повернется к выходу, я увижу ее лицо, я увижу…

Здоровенный бритый парень загораживает ее, мою принцессу за двойным стеклом, и я даже не успеваю увидеть, накрашены ли сегодня ее губы красной помадой. Я прорываюсь через толпу входящих – еще один матерный взрыв, - но в метро «час пик», и у меня нет никаких шансов. Неужели я почти застала ее? Но почему она ехала в одну со мной сторону? У нас диаметрально противоположные направления. Мне сейчас нужно направо, значит, она свернула влево. Я смотрю влево, ища в толпе ее след, ее незримый, призрачный след, который она не может не оставлять, и быстрым шагом иду в ту сторону, поднимаюсь по эскалатору, выхожу на улицу, где опускаются сумерки и зажигаются фонари. Мира так много, а ее так мало; но в моих руках есть тонкая красная нить, жирный след на стекле, который обязательно приведет меня к ней.

«Тебе понравилось?» - через все зеркало, наискосок, вопросительный знак наезжает на тонкую белую рамку – ей не хватило места, она писала очень крупно, она кричала!

Не отводя взгляд от зеркала, от надписи, от своей улыбки в темном стекле, я опускаю руку и нашариваю на полочке тюбик. Я не знаю, что хочу написать, не знаю, стоит ли вообще это делать, но моя правая рука – она знает, она уже пишет, аккуратно, буква к букве, с ровным превосходством: «Ревнуешь?»

Я широко улыбаюсь, когда выхожу на кухню, улыбаюсь, как растущая луна, как клоун на арене улыбается красным ртом. Взять стакан мне мешает что-то, зажатое в кулаке. Надо же, она забыла свою помаду. Нужно будет выбросить ее… потом. Я пью коньяк, вспоминая, что забыла принять душ. Он подождет, конечно же, он подождет. До утра.

«До утра», - пишу я через ореховую столешницу, и «а» кокетливо изгибает хвостик, помахивает им, как заблудившийся, но не потерявший веру в человечество щенок. Мне некогда спасать его, некогда выводить к дому и давать миску, полную костей. Кажется, я уже сплю…


Утром времени недостаточно, чтобы убрать жуткий бардак, который я умудрилась устроить с вечера. Я успеваю снять вчерашнюю косметику, расплывшуюся, прекратившую меня в подобие голливудского вампира с неестественно красными губами; но отпечатки от складок рукава – подушкой мне сегодня служил собственный локоть - способен свести только долгий контрастный душ. Еще минуточку, говорю я себе, наслаждаясь горячими струями, еще одну только минуту. Минуты убегают в водосток, и я, чертыхаясь, ищу колготки, свежую блузу, подходящие туфли, крашусь привычными, отточенными движениями – кажется, я могла бы сделать это в темноте. Я всегда покупаю одни и те же тени, одну и ту же тушь, и помады расставлены на палочке в строго определенном порядке, от золотистого песка до нежной карамели. Ничего красного, ничего вызывающего.


- Ты никогда так не делала, - говорит Ника как-то испуганно, когда мы делаем перерыв на кофе. Совсем небольшой перерыв: работы много, ко мне не подходят даже поболтать, как это обычно бывает. Обводя взглядом отдел, я замечаю, как головы склоняются ниже к мониторам. Очевидно, у нас аврал. То есть, конечно же, у нас аврал.

Мне некогда даже выйти в кафе. Интересно, она сегодня там?

- Что ты имеешь в виду? – раздраженно спрашиваю я у Ники.

- Прическу… и это, - машет она рукой перед лицом. Своим. Я трогаю еще влажный узел на затылке. Никогда не ходила с такой учительской прической.

- Что «это»? – я достаю пудреницу. Мне кажется, что такое уже было, когда-то недавно.

В зеркальце отражается густо-красное, как киношная рана или настоящая роза. Это мои губы.

Дома я первым делом бросаюсь к туалетному столику. Золотистый песок, нежная карамель, прозрачный розовый… Открываю тюбики один за другим, роняю, тороплюсь. Красный, красный, красный. Пятнадцать дешевых красных помад в тюбиках известных фирм. У моей принцессы странное чувство юмора. Мне нужно сменить замок. Я займусь этим завтра.


- Что это, Леа? – спрашивает шеф, бросая передо мной на стол несколько рисунков в прозрачной папке. «Лея», - шепчу я беззвучно, вставая со стула. Опасно нарушать субординацию, когда шеф в гневе. Я хочу быть подальше от этих рисунков.

- Их рисовали кровью? – шучу бескровными губами. Сегодня я обошлась без помады. Шеф смотрит на меня тяжелым, как у Вия, взглядом, губы его едва шевелятся, он определенно взбешен.

- Заказ был на серию эскизов: карандашная графика, Принц и Принцесса, единственное цветное пятно – логотип заказчика в финале каждого ролика. Ролики планировалось начать делать вчера на основе созданных тобой персонажей, - монотонно перечисляет шеф. Мне хочется спрятать лицо в ладони, но я не могу поднять ни рук, ни взгляда, я смотрю на злосчастные эскизы, на длинную прядь, спускающуюся от виска принцессы, на кроличьи зубы принца, и не могу вспомнить, когда я их рисовала.

- Но ведь персонажи неплохи, - выдавливаю я наконец. Шеф молчит, солнце ползет по моим эскизам на восток.

- Неплохи, - признает он наконец. – Но заказчик хотел романтическую историю любви, а не набросок резни бензопилой.

Так вот почему на эскизах столько красного, догадываюсь я. У Принца отпилена рука, кровь хлещет фонтаном, залив его рубашку, сапоги и платье смеющейся принцессы.

- Так что они хотят рекламировать? – спрашиваю я со слабым намеком на улыбку. – Непрожаренные бифштексы?


Домой я возвращаюсь за полночь, выпив неимоверное количество чашек кофе и закончив всю запланированную серию и кое-что – сверх того. Глазам больно от сверкания хрома, от красных пятен помады. Я быстро принимаю горячий душ и падаю в постель, в привычное тепло, в мертвый сон.

Мертвый сон – это когда сны мертвы.

Ничто не мешает мне выспаться. Я открываю глаза задолго до будильника и успеваю привести в порядок не только себя, но и квартиру. Здороваюсь с соседкой, как бабочку, ловлю ее улыбку и мимоходом бросаю в мусоропровод пакет с дюжиной тюбиков красных помад. Машину уже пригнали из ремонта, она нежно урчит, беря с места, она тоже скучала. Ника грустнеет, увидев меня, она явно рассчитывала на новые «странности»; шеф смотрит одобрительно.

- Можешь, когда хочешь, Леа, - говорит он, перебирая мои вчерашние работы. – А эта особенно хороша.

Я смотрю на то, что он мне показывает: мой внеплановый эскиз. Принцесса стоит на станции метро, явно ждет кого-то; ее профиль полускрыт длинной прядью. Принц стоит за стеклом подъезжающего вагона, но Принцесса не видит его, она напряженно вглядывается в лица пассажиров, она ищет…

- Дверь медленно открывается, за ней обнаруживается логотип заказчика. Принцесса счастлива, ведь ее мечты сбылись, - шучу я. Шеф кривит губы – я его насмешила.

- Я Лея, - негромко напоминаю я, выходя из его кабинета.


«Я Лея, - твержу я себе, открывая дверь квартиры. – Леялеялея…»

За дверью меня встречает темнота, теплая, душная, незнакомая. Кошачьего урчания кондиционера не слышно, пахнет перегретой пластмассой, светильники не приветствуют мое появление. Я не узнаю свою маленькую крепость. Что она с ней сделала?

Торопливо шарю в сумке в поисках телефона, что-то падает на пол, на мою ногу, я взвизгиваю от неожиданности, телефон вдруг тычется в ладонь, и я вцеплюсь в него, как в единственное спасение. Подсвечивая экраном, ищу на полках спички или зажигалку – должно же у меня быть что-то на такой случай, не бежать же к соседям, я вообще плохо знаю соседей, у нас не принято… Звонок застает меня врасплох, я роняю мобильник, ищу его, опустившись на корточки, а он все звонит и звонит. Он будет звонить вечно, понимаю я, мне ни за что не найти его в темноте, а он будет звонить и звонить, и неизвестный абонент будет ждать ответа.

Пока я не смотрю на экран, абонент мне неизвестен.

Неизвестен.

Неизвестен.

Абонент Шредингера.

Нашариваю телефон с ощущением дежа-вю, и он тут же замолкает, как кошка, которую погладили по голове. Смотрю на экран, не веря своим глазам, проверяю список пропущенных звонков. Он пуст. В сообщениях – цифра «один». Я долго раздумываю перед тем, как нажать «просмотр», и немного меньше – перед тем, как открыть глаза.

С закрытыми глазами страшно, даже в темноте.

«Какая же ты сладкая дрянь!»

Неправда! Это неправда, я Лея Данглтон, я сегодня сдала прекрасный проект, меня хвалил шеф, у меня своя квартира, и машина, и счет в банке…

«Как тебя зовут?» - набираю я, не попадая по кнопкам. Здесь слишком жарко, слишком душно, наверное, нужно открыть окно… Хотя сидеть на полу очень удобно, почему я раньше никогда так не делала? Слабый, едва уловимый глазом свет падает из окон – так светят огни большого города на уровне девятнадцатого этажа. Снизу все кажется совсем другим: холодильник – заснеженная скала, потолок недостижимо далек, диван и кресла бродят по гостиной, как мамонты по древним степям. Надо бы добраться до дивана, надо бы, надо бы, надо бы…


Утро пахнет свежестью, поток солнца льется через раздернутые портьеры, как я люблю. Под легким одеялом хорошо, его голубые складки, как море, и солнце ползет по ним к моим волосам, чтобы зажечь в них мелкие искорки. И на столе солнце, и на кофейной чашке, и в сахарнице, где сугробом сахар, и на фольге от шоколада.

Лениво пью кофе, будто сегодня суббота. Понедельник начинается в субботу, а пятница - в четверг. Прекрасны четверги, прекрасны солнечные дни, и мир прекрасен, упакованный в объемы моей квартиры.

Аккуратная надпись в углу зеркала: «Вчера тебя слишком долго не было».

Душ отменяется.

Я звоню шефу и прошу день отгула. Он возражает, но я умею быть настойчивой, когда мне нужно. А сейчас мне очень нужно.

Слесарь, прибывший от фирмы бытовых услуг, насвистывая, принимается менять замки. Обещание двойной оплаты всегда пробуждает в людях хорошее настроение и трудолюбие. Пока он работает, я снова звоню на фирму и настойчиво прошу описать присланного ко мне человека. Я не параноик, отнюдь нет, это элементарные меры предосторожности. Фирму я выбрала, наугад ткнув в справочник.

Сама я принимаюсь за детальный осмотр квартиры. От прихожей до туалета: по кругу, ничего не пропуская, каждую вещь, каждую стенку, каждый стыковочный шов. Если искать долго и тщательно, что-нибудь обязательно обнаружится. Я примерно представляю, как устанавливают «жучки» - мы делали рекламу одной частной фирме…

Я не нахожу ничего, кроме короткой царапины на дверце электрощитка. Комплект блестящих новеньких ключей холодит ладонь. Остается купить новый телефон. Это занимает не более получаса, потом я балую себя пирожным и парком – четверть часа шуршащей листвы и сухих, пыльных запахов. В аллеях пусто и покойно.

Дома на зеркале короткое «Дура…», точки устало загибаются вниз, как выдох. Я тону в темном стекле, склоняясь к нему, прижимаясь лбом, смазывая точки в запятые. В зазеркалье такая же ванная, как у меня, такой же халат на крючке, такой же шампунь и бальзам для волос, использованный примерно на треть. Странно, я ведь им почти не пользовалась. Она приходит ко мне, чтобы помыть голову? Я смеюсь, и звуки улетают в зазеркалье, в темную глубину, откуда не доносится даже эха.

Пятница перед бездонными, как пропасть, выходными, и я ловлю себя на желании задержаться с подвыпившими коллегами. Сегодня мне мила предсказуемость; она расправляет вокруг меня свои пошловатые крылья, как кокон, как щит, как эгиду бога корпоративной пятницы – прыщавого сатира-недоростка. Взгляд скользит по лицам окружающих, шутки-конькобежцы скользят по поверхности мозга, озеро покрыто льдом, и нет никакой глубины – только непрошибаемая твердость… Нужно позвонить, я ведь обещала.

Палец зависает над кнопкой быстрого набора. Механические кролики и руки, влажные, как палая листва. Не хочу.

Девушка смеется, сильно запрокидывая голову. У нее красивая короткая шея, короткая стрижка, короткие ухоженные ногти. Она пишет рекламные тексты, курит, любит яркие стикеры и кактусы, которыми уставила весь стол. Ее зовут Кира и, говорят, она лесбиянка.

Я салютую ей бокалом и слегка улыбаюсь.


Кира малоразговорчива, но мила, и в такси ведет себя очень прилично, настолько прилично, что я начинаю испытывать к ней уважение. В лифте она прислоняется ко мне и проводит ладонью по шее в вырезе блузки. Это довольно приятно, по коже пробегает холодок.

Я открываю дверь – новый замок успокаивающе туговат, мы входим внутрь, свет загорается, как обычно, мир продолжает жить по моим правилам. Кира в этом освещении не похожа на офисную, она кажется моложе, а ее макияж – чужеродными пятнами. Одно из таких пятен, бордовое, слишком близко к моему лицу, и я отклоняюсь. Сначала в душ, говорю я нейтрально и показываю ей, куда идти. Из душа она выходит совсем домашней, незнакомой, стерильной.

- Зеркало чистое? – интересуюсь я.

- Я была достаточно аккуратна, - кажется, она обиделась. Нужно что-то сказать.

- Можешь тут что-нибудь… придумать, - машу я рукой. – Я быстро.

Зеркало и в самом деле чистое. И вряд Кира настолько аккуратно, чтобы смывать с него чужую помаду.

Она заходит в ванную следом за мной, голая, открывает дверцу кабинки, вода брызжет на кафель, на коврик – придется потом высушить. Ее руки той же температуры, что вода, почти неощутимые ладони, стекающие по телу вместе со струями, расслабляющие, нестрашные. Сосок, плотно зажатый губами – это тоже нестрашно, и горячий язык, и… Я вскрикиваю. Не люблю боли.

- Я больше не буду, прости, - шепчет она от моей груди. – Просто ты такая сладкая…

Я не сладкая!

Я молчу и слегка постанываю, когда ее пальцы изучают меня изнутри, умело и уверенно. Она седлает мое бедро, трется об него, ее груди прижимаются ко мне, пальцы тоже прижимаются, давят, трут, скользят. Это не противно, неприятен только жар между бедер и такой же – на бедре, и слишком горячее дыхание на шее: она не попыталась поцеловать меня. Поэтому я терпеливо жду, когда она обмякнет, и даже улыбаюсь, когда она спрашивает, можно ли остаться.

Она опытна, достаточно нежна, ухожена, и я без усилий имитирую оргазм каждый раз, когда она этого ждет. Засыпать с ней приятнее, чем с Оуэном: она не говорит о себе. Я бреду с ней через бесконечную пустыню выходных, где нет ни одного темного озера. Нет, это не худший вариант.

В понедельник утром мне снятся рыжие пряди и длинные пальцы, крошащие лимонный кекс, крошащие меня, как лимонный кекс, и я с наслаждением рассыпаюсь в крошки, подставляюсь под пальцы, собирающие их со стола, под слизывающий их с пальцев язык. Могут ли быть сдержанными крошки лимонного кекса? Раскроши меня, собери меня, позволь мне быть громкой, позволь…

- С добрым утром, - шепчут мне в ухо, и я чувствую реальность губ на своей щеке, испачканных пальцев, ползущих по бедру, чужого лица на соседней подушке.

- Кажется, пора на работу, - говорю я.


- Ты сегодня свободна? – негромко спрашивает Кира, проходя мимо моего стола вечером.

- Нет, - отвечаю я раньше, чем успеваю осмыслить вопрос. Я больше не хочу в пустыню, песок до сих пор скрипит на зубах, я тороплюсь к своим темным озерам, и плевать мне на всех, кто провожает меня странными взглядами.


Я готова ко всему – только не к тому, что дом встретит меня таким же, каким я оставила его утром. Я тщательно проверяю зеркала, они молча улыбаются мне, огромные глаза, глядящие из другой жизни. Можно заварить чай, забраться на диван с ногами и смотреть, как рука Амели Пулен жадно ныряет в мешок с фасолью – пальцы судорожно вздрагивают от наслаждения. Я машинально наполняю чайник, он тяжелеет и тянет руку вниз, я опускаю его на блестящее дно раковины, и качающийся бельмастый глаз воды слепо смотрит на меня, ищет мое лицо. Отшатываюсь, не глядя хватаю с вешалки куртку и сбегаю по ступеням, только на первом этаже вспоминая о существовании лифта. Город пасмурен и хмур, рыжие и серые листья уходят из него по асфальту, как крысы, и ветер хохочет им в спину, раздувая щеки. В парке безлюдье, безптичье, бескрасочье: черное и желтое, охра и сажа, и кленовый сурик, как пятна дешевой помады. Пруд дышит сыростью и холодом, дрожит от ветра, и мое отражение расплывается, множится и искажается: рыжие пряди кажутся длиннее, глаза чернее, губы греховнее. «Это ты, - настойчиво твержу я себе, - это ты, там, в воде, в темном зеркале». «Это я, - кривит губы отражение, глумливо соглашаясь с моими словами, - это я». Что-то падает мне на голову, я вздрагиваю от неожиданности и отрываю от перил занемевшую и покрасневшую руку – я забыла перчатки, - чтобы снять лист клена, вцепившийся в волосы скукоженной красной пятерней. Я с отвращением отбрасываю эту высохшую кисть и краем глаза замечаю, что отражение наблюдает за мной, веселясь моему страху. Отражение, вода, зеркало… Я тоже смеюсь. Все так просто?

Ноги замерзли и плохо слушаются, когда я ковыляю домой, будто торопящийся паук-инвалид. Я не думаю о том, что каблук может подломиться, что я могу упасть и повредить себя. Дома я стягиваю сапоги и колготки, растираю ладонями красные, горящие бедра и икры, лезу в душ и стою под теплыми струями, пока не вымываю из себя осень, всю, до капли. Высушив волосы, я иду в гостиную. В раковине вода обтекает переполненный чайник так идиллически совершенно, что мне жаль закрывать кран. Разве я нашла бы разгадку, если бы не вода? Я опускаю рычаг, и отражение смотрит на меня из чайника, как из миниатюрного пруда – темный глаз, уголок греховных губ. Я отворачиваюсь и оказываюсь с ним лицом к лицу – с большим зеркалом в моей гостиной.

- «Жучки» становятся все миниатюрнее, - говорю я, ведя ладонью по узкой гладкой раме. – Разве можно было подумать, что твой «жучок» в два метра высотой и все время на виду? Ты умна, но я тоже не дура. Кто ты? Зачем ты делаешь это?

Я понижаю голос до шепота, а мои губы почти касаются холодного стекла. Я не сомневаюсь, что она и сейчас наблюдает за мной он-лайн, знаю, что она видит все на своем мониторе: и шепчущие губы, и грудь в разошедшемся вороте халата, и босые ноги. Я чувствую ее взгляд, бесстыдно скользящий по мне: от рыжих волос до аккуратного педикюра. Румянец ползет следом за этим взглядом, горячий, как летний воздух, красный, душный румянец, приносящий стыд и понимание.

- Я знаю, - шепчу я, - я знаю.

Диван слишком далеко, я не могу подтащить его. Приходится брать стоящее в углу без дела офисное кресло, купленное когда-то для работы за компьютером, в доноутовую эпоху. Удобная пружинящая спинка, удобные обтянутые тканью подлокотники – вот теперь я могу оценить прелесть кресла по-настоящему.

- Ты ведь этого хотела? – спрашиваю я, развязывая пояс халата перед зеркалом и еще не зная, что в действительности собираюсь сделать. Халат валится к ногам, как белый флаг. Делаю несколько шагов назад, ориентируясь только на отражение в зеркале, и кресло неожиданно упирается в бедро. Я устраиваюсь на краешке, немного разведя колени, подумав, веду пальцами от губ вниз, по шее, по груди, по животу. Холодные пальцы, горячие бедра, влажное, мокрое между ними, будто я переполнившийся чайник. Я ожесточенно тру промежность, тычу пальцами внутрь, мне нужно немедленно сделать что-то, чтобы освободиться от напряжения, подступившего к горлу, выдохнуть его, вытряхнуть, вытолкать. Одной руки не хватает, я сползаю по креслу ниже, подбородок упирается в грудь; и уже двумя руками хватаю, сдавливаю, растягиваю и трахаю себя, выжимая сладкие капли оргазма. Жаркий стыд, сладкий стыд, томный стыд крадется от замерших пальцев к щекам, гул заткнул уши, как вата, ладони ловят пульсирование плоти, будто накрыли мясистый, хищный тропический цветок. Бедра скользят, соприкасаясь, когда я иду к зеркалу, кладу на него ладони, оставляя мутные отпечатки, и спрашиваю, этого ли она хотела.

Кажется, я даже слышу смутный выдох с той стороны стекла. Это, конечно, иллюзия.

А вот пламенеющее «Ещё» на зеркале в ванной, появляющееся, пока я принимаю душ, вполне реально. Я так и знала, что она находится неподалеку. Войти в ванную, пока я в душевой кабинке - рискованная затея, но она любит риск, это я давно поняла. Впрочем, после упражнений на кресле я бы и бегемота не заметила, зайди он в дверь. Еще? Она это серьезно? Еще?

Кресло гостеприимно раскинуло подлокотники и ждет меня, зеркало призывно смотрит темной глубиной. «Я не буду этого делать, - думаю я, подходя к креслу, - одного раза, право же, достаточно». Я смотрю на себя в зеркало через плечо – тонкая талия, упругие округлые ягодицы. Если слегка наклониться, фигура выглядит еще соблазнительней. А если поставить одну ногу на кресло…

Постанывая, я мастурбирую, стоя на одной ноге, как цапля, вывернув шею, чтобы видеть зеркало, а в зеркале ту, что никак не может быть мной. «Но это я, я, я, принцесса Лея Данглтон», - повторяю я про себя, как заведенная, и еще быстрее двигаю рукой, и больно сжимаю грудь. Потный лоб упирается в шершавую спинку, когда меня снова накрывает горячей волной. Еще один душ? Еще…

Я не добираюсь до душа – я показываю зеркалу свое тело, его самые укромные, самые тайные уголки, едва не выворачиваясь наизнанку, я делаю то, о чем не могла и думать в той жизни, где я безупречна, где я принцесса. Кресло испачкано, и я испачкана собственными соками, и этот запах, запах чувственности и стыда, заполняет комнату, волнами течет к зеркалу. Еще? Так смотри же… смотри… смотри…


Я просыпаюсь от того, что ноги озябли. Свернувшись клубочком, я уснула вчера возле кресла, не помню, во сколько. А сколько сейчас времени? Почти девять. Я опаздываю, катастрофически опаздываю, лениво думаю я. Наверное, я еще ночью решила, что делать, потому что сейчас совершенно спокойно набираю номер шефа и говорю, что сегодня не приду.

- В чем дело? – раздраженно спрашивает он. – Леа, вы что себе…

- Лея, - поправляю я и кладу трубку, а потом отключаю телефон. Если я не иду на работу, работа не должна догнать меня. У меня запланирован интересный день.

Я уверена, по ту сторону стекла это понимают.

Немного неудобно ходить: промежность набухшая, натертая, остро реагирующая на случайное прикосновение. Больно и сладко, будто прикасаешься прямо к нервам, к самому источнику удовольствия. Всей ладонью, широко и медленно. Видишь? Видишь…


Я засыпаю ненадолго ближе к обеду, зажав в руках чудом отыскавшиеся в доме бельевые прищепки. Наверное, нужно купить настоящие зажимы для сосков. Хотя пользоваться первым, что подвернется под руку, невыносимо приятно: как будто все вокруг создано лишь для удовлетворения похоти. Почему я не видела этого раньше? «Спасибо, - говорю я, вжимаясь лобком в холодную гладкость зеркала. – Вот за это – спасибо».

Неожиданно включается телевизор, настроенный на показ утренних новостей. Неужели опять утро? Мне кажется, это чушь. Мне лень возиться с перенастройкой, и я выдергиваю вилку из розетки. Подумав, отключаю и ноут – безостановочное мерцание окошка асечных сообщений раздражает.

- Ну вот мы и вдвоем, - говорю я зеркалу. – Ты довольна?

Зеркало молчит, но мне не нужно слов. Мне достаточно взгляда. Взгляда и воспоминания о том, как покачивалась на кончиках пальцев изящная «лодочка».

Я достаю из шкафа туфли на самом высоком каблуке из всех, что у меня есть, черные чулки с поясом и откровенный бюстгальтер – подарок кого-то из бывших, одеваюсь и крашу губы той самой помадой. Присев, подкрашиваю и нижние губы – раз уж ей так нравится эта дешевая мерзость. «А может быть, мы не вдвоем? – вдруг мелькает в голове. – Может быть, за стеклом целый отдел прилип к монитору, наблюдая, как Лея Данглтон устраивает театр одной порноактрисы?» В таком случае их ждет еще много любопытного, улыбаюсь я, грея в ладонях привезенную из Помпеи тяжелую каменную статуэтку Приапа – бога, состоящего из сплошного достоинства…


Проходит еще какое-то время, прежде чем меня – нас – отвлекают. Я слышу на площадке многоголосый шум, в дверь стучат, звонят, колотят ногами, потом воцаряется тишина, прерываемая намного более неприятным звуком – жужжанием дрели. Я накидываю халат и выхожу навстречу незваным гостям, как раз закончившим взламывать вход в мою личную крепость.

За незнакомым мужчиной с рабочим лицом и дрелью в руке, тут же отступающим назад, я вижу привычные лица: Кира, Ника с приоткрытым ртом и жадными глазами, соседи по площадке, старшая по дому, пенсионерки, отклеившиеся от лавочки у подъезда. Дальше маячат люди в форме, их фуражки качаются над головами, как лодки на море.

- Что вам угодно, господа? – холодно интересуюсь я.

- Господи, Леа! – испуганно всплескивает руками Ника.

- Лея, - поправляю я. – Так что случилось?

- Тебя четвертый день нет на работе, - говорит Кира, отводя глаза. – Телефон не отвечает, аська тоже. Шеф сказал съездить и выяснить. А тут соседи…

- Соседи рассказывают, что вы странно себя вели в последние недели, - перехватывает инициативу один из фуражечников. – А с понедельника вас вообще никто не видел, хотя из квартиры доносились звуки неопределенного характера. Было принято решение о принятии необходимых мер.

«Принято решение о принятии». Я хмыкаю. Ненавижу косноязычие.

- Теперь вы убедились, что со мной все в порядке? – спрашиваю я. – И, кстати, хочу обратить ваше внимание, что сегодня вторник, поэтому ни о каких четырех днях не может быть речи.

Ника ахает, Кира вздыхает.

- Сегодня пятница, Леа, - говорит она. – Вечер пятницы.

Я смеюсь, глядя на ее уныло-сочувственное лицо, и никак не могу остановиться.

- Тебе нужна помощь, - продолжает она и делает шаг вперед. Вот уж нет! Я решительно вытягиваю руку, перекрывая ей дорогу.

- Мне не нужна помощь, - отвечаю я ей – и всем им. – Мне нужно побыть одной. И не смейте называть меня чужими именами! Я Лея, Лея Данглтон.

- По документам вы Леа Лелуш, - несет чушь фуражечник. Может быть, это розыгрыш? Может быть, это все устроила она, та, из-за зеркала? Неужели она хочет, чтобы я делала это для нее при свидетелях? В фантазии ей не откажешь. Я отступаю назад в гостиную, медленно развязывая пояс халата. Что ж, продолжим игру. Я облизываю потрескавшиеся, распухшие губы. Вспыхнувшее в голове воспоминание о зажимах – обычных бельевых прищепках – жаром отзывается в низу живота.

Они молча пялятся на меня, когда полы халата распахиваются, только Кира зажимает рот ладонью. Странно, уж она видит меня голой не впервые.

- Пропустите! – деловито-жизнерадостно восклицает кто-то, пробиваясь с лестничной клетки сквозь толпу. У нас еще недостаточно зрителей? Я поднимаю бровь, адресуя этот жест ей – на ту сторону.

У пробившегося из-под куртки торчит белый халат. Мне это не нравится. И лицо его – круглое, масляное, как блин, не вызывает доверия. Он журчит что-то с участием в голосе, приближаясь ко мне. Я настороженно слежу за ним. Он обходит меня по дуге, не приближаясь, и просит дать ему «только пять минут», в течение которых мы должны выяснить все возникшие недоразумения. Едва я собираюсь сказать ему, что единственное недоразумение здесь – это он, как мои запястья оказываются несвободными. Он обманул меня, этот блинный лис, обманул, как ребенка! Я визжу, кусаюсь и вырываюсь из рук двух бугаев в кожаных куртках, из-под которых нелепо торчат бледно-зеленые халаты медбратьев. Блинный лис крадется ко мне с блестящим шприцем и, несмотря на мой удачный удар по яйцам, втыкает иглу мне в руку, профессионал хренов. Отскакивает и морщится, согнувшись. Будет знать, как связываться с Леей Данглтон! Я рвусь из крепких рук, хохочу над лисом-без-яиц, кричу что-то Кире и надувшейся от собственной значимости тетке из соседней квартиры, мельком замечаю что-то странное и замираю на полуслове. Кто там в зеркале? Это она? Ее рыжие волосы слиплись, сбились в колтун, глаза запали, а синюшные губы раздуты, как и кажущиеся огромными соски. Ребра некрасиво проступают под кожей, бедра чем-то перепачканы, и ей трудно свести их вместе, халат тоже в пятнах. Но от ее глаз невозможно оторваться – в них столько темноты, что это равно пожару. Ее держат за руки отвратительные типы в странной одежде, и я понимаю, что она в беде.

Ее уводят в тот же момент, когда мои живые кандалы тащат меня к выходу. Я покорно иду. Я должна быть покорной, чтобы как можно скорее вернуться домой. И тогда я помогу ей – той, что за стеклом. И тогда мы будем вместе. Я улыбаюсь, глядя на свои босые ноги, стоящие на грязном полу лифта.

Я улыбаюсь, когда меня кладут на каталку и задвигают ее в машину. Я усиленно улыбаюсь всем подряд: в нашем обществе улыбка – признак того, что у тебя все о’кей. У меня все о’кей, ребята, честно, может быть, вы отпустите меня прямо сейчас?

- …вызов в семнадцать сорок две, проспект… - доносится с улицы, в промежутках между шумом проезжающих машин. - …Леа Лелуш, тридцать четыре года… предположительно острый приступ шизофрениче… хлорпротиксен в сочетании с прометазином…

Дверца захлопывается, отсекая бормочущий голос, и я вижу красный крест, нарисованный на грязном стекле чем-то, похожим на дешевую губную помаду.

КОНЕЦ

правила голосования! читать обязательно!

Если вы автор, получивший право голосования:
За любой свой текст объемом более 10 000 знаков, который участвует в конкурсе, вы можете дать от 0 до 10 баллов каждому тексту-участнику. Написали 2 текста? У вас 20 баллов на каждый текст. Три текста? 30 баллов. И так далее. За себя голосовать нельзя. Присылайте заполненную таблицу, которая должна выглядеть вот так, на адрес: [email protected] с пометкой "Результаты голосования".
Мы были бы очень признательны, если бы вы прислали заполненную таблицу один раз, чтобы не возникло путаницы с голосами.
Комментировать тексты можно! Помните: вы – им, они – вам.
Поскольку участие анонимное, для ответов на комментарии читателей будет заведен гостевой профиль. Логин и пароль высланы всем участникам на почту.

Читатели и авторы внеконкурсных текстов могут распоряжаться суммой в один балл (вы можете ставить +1, -1 либо не ставить ничего). Голосовать могут только пользователи, зарегистрированные в дайри до 1 августа 2011 года. Голоса принимаются только с минимальным комментарием, например: "+1! Заявка раскрыта полностью, характеры отлично прописаны, сюжет захватывает. Спасибо, автор!"

---

Наши баннеры

[svobodaslova]

Организаторы будут признательны за распространение информации о конкурсе. Баннеры - вот!


<a href="http://pay.diary.ru/~konkurssvobodaslova/"><img src="http://s39.radikal.ru/i085/1105/5e/d8c9ba96e78b.jpg" ></a>

остальное - здесь!

<a href="http://pay.diary.ru/~konkurssvobodaslova/"><img src="http://s56.radikal.ru/i153/1105/91/3fb0d0492720.jpg" ></a>

<a href="http://pay.diary.ru/~konkurssvobodaslova/"><img src="http://s003.radikal.ru/i204/1105/74/3c25ba36df18.jpg" ></a>

<a href="http://pay.diary.ru/~konkurssvobodaslova/"><img src="http://i059.radikal.ru/1105/30/a0878234501b.jpg" ></a>

<a href="http://pay.diary.ru/~konkurssvobodaslova/"><img src="http://s013.radikal.ru/i324/1105/76/5de08634d787.jpg" ></a>

запись создана: 04.05.2011 в 00:13

@темы: организационное

---

Конкурс, тур 4: работа 13

[svobodaslova]

Название: Аперитивы
Рейтинг: R
Жанр: драма, роман
Размер: мини
Тип: слеш
Объём: примерно 41 тысяча знаков
Описание: ориджинал написан на конкурс "Свобода слова" в дайри. Заявка: Один из троих друзей продаёт наркотики школьницам из пансиона, где юбки ниже колена - самое главное в жизни. И молитва после секса, чтобы не залететь - тоже. Второй из друзей - работает на мясокомбинате в Глазго и пишет смски некрасивым мужчинам от имени прекрасной проститутки, а потом грабит их квартиры и дома. Третий из друзей снимается в популярном сериале. И у него божественные видения, которые советуют ему избавить мир от таких мудаков, как его два друга. Тип и рейтинг - любые.
Предупреждения: мат, наркотики

читать оридж "Аперитивы"

Этан просыпается с чувством, что провел ночь в чулане миссис Грэм – обеднелой вдовы с городского рынка.
Комната соткана из осязаемых столбов плесени – соляных. В окно бьет свет: болезненный, бледный, выцветший. Этан закрывает глаза.
Больные лучи слоятся по коротким ресницам, тенями накладываются на веки: сгущаются в правом углу, светлеют – в левом. Этан поворачивается на бок и открывает глаза. На грязно-белой простыне расплывается желтоватое месиво – пятно апельсинового сока, засохшее.
Этан моет голову каждый день, но на подушке остаются подернутые мутью следы. На столе скомканной тряпкой пылится сброшенный наспех рабочий комбинезон, от него исходит палочно-ломтиковый, осязаемый запах салями. Разбавленное мясо, концентрат ядовитых ароматизаторов и соль. Жженая белая соль.
Этан морщится, к горлу подкатывает комок.
Этану кажется, что сверток только что содранных струпьев – сочащихся сукровицей – перекатывается у него во рту, уксусной кислотой пачкает нёбо, зубы, язык, опаляет губы.
Где-то в коридоре прислоняется к стене пустая бутылка из-под вермута. Этан не умеет пить, его тошнит.
У Этана достаточно денег для того, чтобы нанять горничную. Но он до пыльного привкуса, иррационального отвращения, болезненного, горячечного жара-бреда боится иметь дело с незнакомцами. К людям он нормально относится, пока те не переступают границу – пять метров.
Этану двадцать два. Его матери тридцать восемь, отцу – тоже. Родители – никчемные неудачники, им на сына плевать. Этан нигде не учится и работает на мясокомбинате – грузчиком.
Этан ненавидит свою жизнь.
Ему нравится разглядывать обнаженных мужчин, рассматривать себя в зеркале и дрочить на Стивена. Или со Стивеном.
Стивен похож на моль.
Этану иногда кажется, что, присмотревшись, за спиной у него можно увидеть полиэтиленовые размытости крыльев. Они будто выведены на стекле случайным мазком разведенной гуаши.
Стивену двадцать, он тощий, анорексичный и субтильный на вид.
У Стивена чересчур заботливые родители, от которых он сбегает при первой возможности. Стивен бросает учебу в престижном колледже и без сожаления прощается с карьерой выдающегося финансиста.
Он смотрит артхаусное кино, заинтересованно поглядывает на книги о Будде, занимается йогой и Этану кажется умным – чертовски.
Стивен Саттон – зеленое на красно-оранжевом. Дисгармонично, дико, абсурдно – остро, вызывающе, броско.
Стивен закидывается по вечерам, и воображение асинхронно рисует ему на холсте грубыми, угловатыми мазками – планшетными, смытыми.
Стивену двадцать, он охуительно прекрасен, непозволительно сексуален, язвительно юн.
Он толкает наркотики.
Стивен снимает квартиру в Северном районе Глазго: там отыскать тяжелее, за новыми партиями ближе и безопаснее, и Этан рядом.
Стивен постоянно забывает стелить простыни, втискивать пухлую подушку в узкую наволочку, натягивать четырехугольный пододеяльник на ватную груду одеяла. Этан – нет.
У Стивена в распоряжении комната, кухня, душевая и туалет. У Стивена на кровати ноутбук и айфон, под кроватью – деньги на дорогую машину, которая ему не нужна. Деньги и детские монстры.
У Стивена в жизни молотый кофе, белый порошок и Эванс – Этан Эванс.
Стивен боится оставаться наедине с оглушающей пустотой квартиры. Стивен часто ночует у Этана.

***

Батареечный блин гулким тиканьем отбивает половину восьмого. Распластавшимся телом дышит по левую сторону Дженни.
Так всегда: сначала Стив зарабатывает сотню фунтов, а потом трахает Дженни.
– Как тебя зовут? – спрашивает Джен много вечностей тому назад, когда впервые приходит к нему за волшебником [1].
Стив выдыхает плотные клубы Winston в воздух перед собой, смотрит на странную девушку и пожимает плечами. У Дженни безумные глаза.
– Джереми, меня зовут Джереми.
Стивен всегда ждет своих девочек в Поллок-Парк, ни одна из них не знает его настоящего имени.
Гвен тайком от родителей и учителей набивает татуировки – одну за другой – и к Стивену приходит исправно: за инеем [2] и косяками сканка. Сестры-близняшки Ванесса и Кристи сидят на кетчупе [3] и кислоте. А хрупкая, похожая на самого Стива, Тео тоже редко когда оставляет себя без снега [4].
Дженни хорошая и потерянная, иногда Стивен ловит себя на мысли, что желает Дженни добра. Желательно, в лице хорошего курева и чтобы побольше. От Дженни пахнет спермой, гелем для душа и молоком.
Дженни лежит на боку и водит – средним и указательным – по животу Стива. Очерчивает пупок, цепляется пальцами за выпирающие на бедрах косточки.
Дженни размытая и битая, словно раскрошенное в кашицу стекло. Обескровленная, заблудившаяся, запылившаяся. Большеглазое привидение – тонко-нелепое.
Блин застывает на пометке «восемь», комендантский час в пансионе наступает в девять – Дженни поднимается. Неспешно отлепляется от кровати, собирает себя по углам комнаты и прорехам между досок, втискивается в узкую плотность одежды.
У Стивена кружится голова и темнеет в глазах при попытке подняться. Поэтому он падает на кровать обратно – сбитая подушка глухим хлопком возвещает пространство об этом.
Дженни прыгает по комнате на одной ноге, пытаясь застегнуть молнию на юбке – черной, ниже колена. С момента знакомства Стивен ни разу не видел ее в мини или джинсах. Наверное, длинные юбки – одна из самых важных вещей в жизни Дженни. Равно как и молитва, которую она читает всякий раз после секса.
Она уныло и монотонно дышит словами, набожно крестится и виновато склоняет голову. Дженни почему-то считает, что молитва – лучшее средство от нежелательной беременности. Да и от желательной тоже.
Стивен не стремится ее в этом разубеждать, от однотипных предложений у него болит голова, а в Бога он вовсе не верит. Стивен неебически индифферентен во всем, что касается политики, религии и половых предпочтений.
Но Дженни молится, и Стив остро чувствует свою ущербность – именно рядом с ней. Почему-то он рефлексирует только в присутствии Дженни. Внутренние карманы пальто оттягивают пакетики с наркотой, Джен разглаживает стрелки на юбке, заранее просит у Господа прощения за свои грехи.
Ночью она прокрадется в туалет, закинется недешевой дрянью и до утра будет ловить маленьких флуоресцентных Иисусов за перепончатые крылышки. А перед тем, как идти на завтрак, прочитает утреннюю молитву. Вместе с Ванессой, Кристи и Гвен. Тео в очередной раз пошлет всех нахуй, а после будет молча сидеть на толчке и курить.
Дженни стоит к нему спиной – на коленях – и крестится. У Стивена рябит в глазах, количество Дженни пытается удвоиться и вытеснить лишний воздух. Стивен смотрит на выпирающую через ткань тонкого гольфа линию позвоночника и сглатывает.
Почему-то в голову приходит идиотское сравнение себя с часом волка, часом перед рассветом. Стивен думает, что действительно, вот бы залечь обездвиженным пластом в крутой груде из одеял и переждать – всю жизнь отлежать-отлежаться.
С утра Стивен подкуривается только слабеньким косяком. Под вечер Стивена торкает, но не в сторону кайфа.
Стив ощущает острую необходимость уснуть, прижавшись к горячему животу Этана.
Дженни уходит, чмокнув Стива в висок и оставив после себя запах молока – тонкий, изогнутый и неуловимый. Дженни надо вернуться до отбоя, иначе покурить в обед на толчке – вместе с Тео – не выйдет.
Стивен лежит, сверлит потолок взглядом, три раза пытается встать. Голова кружится, воздух рябит бесчисленными мушками-дрозофилами и складывается в незамысловатые слова – иди нахуй. С пятой попытки Стивен одевается и оставляет мутный облик гостиницы в недалеком прошлом.
Стив возвращается к Этану.

***

Полторы недели спустя Стивен обретается на жестком, неудобном диванчике в квартире у Этана. Этан лежит рядом, колонки сдавленно хрипят диалогом какого-то фильма, отплевываются рублеными фразами главного героя.
Запах жареной курицы ввинчивается в комнату остроконечными треугольниками, Этан обнимает Стива, положив ладонь на косточки – выпирающие.
Почему-то именно это нравится всем партнерам Стива. Но Этан гораздо больше, чем просто партнер.
У Этана встопорщенные черные волосы, тяжелый подбородок и ровный нос. Синие глаза, бледные губы и улыбка – иногда, совсем редко.
Этан – смесь из метилового спирта: вроде и запах тот же, а внутрь нельзя. Этан как коктейль – если намешать много всего, ничего не выйдет. Этан – концентрат специй: вкусно, остро, необычно, но перебрать – раз плюнуть.
Еще Этан лучше любого наркотика. Для того, чтобы забыться, очнуться и прийти в себя, Стиву не нужно ставиться [5], а достаточно просто прижаться к Этану, запустить руку в его волосы и не отпускать. Если выбирать между клеем, бензином и Этаном – Стив выберет Этана, не раздумывая.
Этан – это спасательный круг, глоток воздуха, противоядие, клин.
Стивен – брошенная в снег ветка мимозы, стекло, пустившее трещину от центра, от середины.
Стивен вскрытый и вспоротый. Стивен – запотевший стакан с ледяным коктейлем, хрустальная статуэтка, фигурка из картона. Он отсвечивает изящным бликом на фоне кого бы то ни было.
У Стивена стройные ноги, острые запястья, белесые волосы, мятое представление о жизни и никакого – о ее смысле.
За двадцать два года у Этана сменено три места работы, не самая радужная картина будущего и два человека, которые вторгаться в его личное пространство имеют полное право. Один из них – Стивен, второй – Оливер, но сейчас рядом только один. И Этан вцепляется в него мертвой хваткой, взбешенной собакой вгрызается и не отпускает. И не отпустит. Никогда.
Стивен утыкается Этану куда-то между кадыком и ключичными косточками. Затихает холодным привидением, щекочет кожу дыханием, стучит сердцем бешено и болезненно.
Стивена тошнит не только всем тем, что он ел до этого, а еще и сумбурными мыслями, с корнем выдранными из головы. Мутит грубой нарезкой кадров самых внезапных калибров, затасканными декорациями действий перекрывает ход воздуху. Стивен думает комбинированными, смешанными аперитивами, кадры эмоциймыслейоттенков сменяются один за другим, сознание аккуратно трескается по углам и рассыпается бисеринами – мелкими-мелкими бусинами.
Стивен не вмазывается [6] и не ширяется [7] несколько дней – даже кратеры [8] зажить успевают.
Но сейчас колонки отплевываются обугленными обрывками фраз, глотают окончания слов и забивают пространство гулкими взрывами мелодий и звуков. Стивен щекой ощущает гладкую кожу Этана, а перед глазами встают, одна за другой восстают странно-реальные, гротескные изображения. Абсурдные в сути своей.
Стивен видит их регулярно, но никак не может привыкнуть.
Иногда он готов пойти к психиатру, но в итоге выбирает рефлексы.
Грифельная, заретушированная серым карандашом картина разворачивается промокшим ватманом, заслоняет собой солнце, звуки и запах кожи – Этана.
Ассиметричная надгробная плита играет бликами солнечных зайчиков, выщерблено скалит желтые зубы со сколотыми углами и подмигивает, обнажая бельмо в глазу. Причудливая готическая гравировка отсвечивает именем: Стивен Д. Саттон.
Стивен сглатывает, сердце гулко шмякается куда-то вниз и разлетается влажноватыми брызгами. Плита раскрывает вычерченный на камне рот и что-то говорит гортанным голосом.
Слов он не разбирает, а заорать самому не получается. Выходит только беззвучно раскрывать рот, наполнять легкие мелкими дозами воздуха, выталкивать накопившийся углекислый газ и пытаться поставить на паузу.
Этан вздрагивает, когда Стив сжимает его руку – чуть выше локтя – ледяными пальцами. Стивен часто дышит, закрытые веки дрожат, по виску стекает несколько капель пота.
Этан тяжело вздыхает. Эти припадки-приступы давно уже считаются нормальным явлением. Более того, Этан знает, как с ними бороться. Он отнимает руку от выпирающих косточек, поднимается, расстегивает узкие джинсы Стива и ровно тянет их вниз. Пряжка пояса тихонько позвякивает, Стивен мечется на диване.
Этан отсасывает Стиву и это всегда помогает. Этан не хочет думать, почему именно это и именно так, ведь Стивену же становится лучше.
Стив вялый, гладкий и немного кислый. Этан аккуратно облизывает головку, спускается ниже и вбирает в себя – как можно сильнее и глубже. Его губы блестят.
После семнадцати движений вверх, шестнадцати вниз и нескольких капель слюны, сорвавшихся с губ Этана, Стивен распахивает глаза. Жадно глотает воздух, улыбается Этану и протягивает руку, чтобы запустить ему в волосы.
Этан поднимает голову и тоже улыбается. Все возвращается на свои места.
Стив наклоняется вперед, тянется к Этану и целует его, слизывает.
Спустя чашку обжигающе горячего кофе, энный диалог из хрипящих колонок и чавкающий поцелуй Стивен засыпает, прижавшись щекой к животу Этана. Как обычно.
Этан любуется бледностью, хрупкостью и хрустальностью Стива, а после окидывает комнату взглядом. В ней не изменяется ничего, за исключением кособокой стопки книг, притащенной Стивеном после очередного похода за покупками.
Одна из них призывно мелькает алыми каплями и багровыми прыгающими буквами – Изысканный труп.
Этан хмыкает.

***

Этан вздрагивает и поднимает воротник кашемировой куртки. Косой мост призрачно дрожит под ногами, а неровные дождевые кляксы хлестко бьют по щекам и оседают на рукавах.
В левом кармане у Этана большое золотое кольцо с изогнувшейся отлитой змейкой с зелеными глазами. В сумке из-под ноутбука семнадцать пачек долларов, три тысячи евро и десять – фунтов стерлингов.
Старая потрепанная Motorola грустно мигает экраном, который тут же гаснет, а новая сим-карта улетает за бортики – в самое течение городской реки. Вслед ей Этан фальшиво улыбается.
Этан оставляет у себя за плечами арочный мост и ступает на плотную твердость земли.
Новенькая Nokia вибрацией рвет карман и навязчиво, объемно жужжит.
У Этана много аккаунтов на сайте эротических знакомств. Три основные: Тиффани, Хлоя и Эшли. Этан вор. У него динамический айпи и самодельная база данных: некрасивые одинокие мужчины средних лет – богатые, первым делом богатые.
Этан знакомится с ними на этом же сайте, берет телефонный номер и назначает встречу. Он пишет им сообщения якобы от лица хорошенькой проститутки, а после – удостоверившись, что дом пуст – грабит. Возвращается домой и меняет всю информацию в анкете – сейчас, например, Эшли. А еще лучше – удаляет ее и создает новую.
Этан забирает только деньги, украшения же всегда оставляет. Только совсем редко утаскивает с собой то, что чрезвычайно подходит Стивену. Змейку с зеленым глазом – кольцо, масонский символ – кулон или литую тонкую ленточку – браслет.
Стивен радуется, как ребенок, виснет на шее у Этана и перебрасывает ему после косяк. Иногда они едят грибы, а потом догоняются травкой. И лучшего секса, чем сразу после, не бывает почти никогда.
Пальцы мерзнут под изогнутыми струями ветра и круглыми дождевыми каплями, телефон рычит, бормочет, шепчет мелодией. Этан вдавливает указательный палец на изображение трубки – зеленого цвета – и подносит его к уху.
Стивен по обыкновению не здоровается.
– Ты дома? – спрашивает он. – Оливер приехал.
Весь Стивен в рубленых, рваных, кровоточащих оборванных фразах.
– Буду, через полчаса, – отвечает Этан. – А ты где?
И улыбается. Потому что Оливер – второй человек, которого Этан в принципе хочет видеть.
– У себя, – и неожиданно поясняет, – запасы пополнить на…
Этан не дослушивает и выпаливает то, чего говорить еще полторы минут назад вовсе не собирался:
– Я хочу тебя трахнуть, Стиви.
Стивен заливается возбужденным хохотом:
– У тебя времени до половины девятого, Эванс. Оливер же, ну.
И вешает трубку.
Оливер – друг Стивена. То есть, когда Этан познакомился с ними обоими, они уже общались. Стив понравился ему сразу, а Оливер… Оливер был слишком похож на него самого.
Зеркальное отражение: те же волосы, губы, нос, даже глаза. Только улыбка шире, чаще и ненависти к миру не наблюдается. Так же, только лучше – во всем.
На самом деле Оливер очень хороший.
Он слушает Брайана Молко, Placebo, The Muse. Он вообще слушает.
Оливер натурал. Стивен понимает Этана генетически идентично, просто чувствует его. Этан знает, что у него никогда не будет никого лучше.
Стивен – часть его мира, основная его составляющая. Как хороший ударник для и так неплохой группы.
А Оливер понимает его по словам, а иногда даже без них – с полуслова, полувзгляда, мимолетного мимического движения.
Если со Стивеном они инь и янь, две части одного целого, то с Оливером братья, кровные братья. Недаром же так похожи.
Оливер заканчивает школу и уезжает в Лондон на каникулы. И внезапно проходит кастинг на одну из главных ролей в популярном подростковом сериале.
Оливер остается в Лондоне.
У Этана остается Стивен.
Проходит два года и Оливер впервые за это время приезжает в Глазго. И Этан понимает – с ужасом, откровением и мерзостным, черствым отвращением – что давно от него отвык. А привыкает обратно он очень долго.
Оливер – пойманный в светоотражатель солнечный луч. Шоколадный листок на грильяжном торте. Чашка вкусного дорогого кофе: с корицей, сливками и апельсином.
Оливер – легкий и ненавязчивый апельсиновый запах. И рождественское елочное настроение.
С Оливером можно смотреть глупые новогодние комедии, есть попкорн и пить пиво из одной банки.
Оливер очень красивый, и Этан мог бы ревновать его к Стивену – с чистой совестью.
Но Оливер натурал – во-первых, а во-вторых – Этан со Стивом друг без друга не выживут. Банально как снег, подарки и пудинг в день Рождества. Привычно и правильно как Jingle Bells из динамиков телевизора в этот же день.
А Оливер просто отличный друг. И второй человек за двадцать два года жизни, который что-то значит для Этана.

***

Оливер потягивает бренди и улыбается, Стив стряхивает пепел в большую аляповатую пепельницу и передает сигарету Этану.
«Они курят вместе и дышат одни и тем же дымом», – думает Оливер и почему-то вздрагивает. Количество бренди стремительно уменьшается.
Этан сжимает Стивена за запястье, а он, Стив, доверительно смотрит на него и как бы невзначай поглаживает: по бедру, пальцам, ладони.
На среднем пальце правой руки Стива Оливер замечает большое, красивое кольцо со змеей.
Вместе с Этаном и Оливером Стивену совсем хорошо. Он уютно откидывается на спинку кресла, растрепывает белесые волосы и лениво выпускает дым в воздух.
Он растекается липким черничным желе, просачивается в нос и оседает на языке едким привкусом штукатурки. Скотчем облепляет кожу, жжет на выпирающих костях, холодит позвоночник.
У Стива аккуратные ногти и холодные руки, а у Этана стеклянный взгляд и тревожные колокольчики в голове. Не от бренди – Этан не пьет.
Это как три угла треугольника. Словно Оливер и не уезжал никуда.
Только у Этана гулкие колокольчики, о которых он не говорит никому.
После полуночи они бросаются в обжигающую слякоть улицы – втроем. Этан пожимает Оливеру руку, Стив хлопает его по плечу.
И они уезжают домой – вместе. А Оливер долго стоит и смотрит им вслед.
А в арбузной подсознательной корке свербят и чешутся нелепые, полынные и кружевные в чем-то догадки.

***

Отельный номер встречает Оливера запахом давно усохших цветов, пыльным мешковатым матрасом и неуловимым побегом хлорки – по углам.
Что-то не так.
Этан молчит почти всегда, а Стив рассказывает о том, что они делали эти полтора года.
Нет, они часто разговаривают по телефону, но Оливер почти постоянно загружен, да и Саттону некогда. У Эванса и вовсе телефоны на втором месте в списке уничтожения. Первый, конечно же, мир.
Флауэрс очень любит своих друзей. И очень переживает за них.
У Флауэрса хронический недосып, огромная занятость, антидепрессанты для поддержания тонуса и странные сны. Оливер никогда не читает графу «Побочные эффекты» в инструкции, но все странности списывает именно на нее.
Липкими кляксами щупалец он отчетливо и расчерчено ощущает недостатки случайных людей. Они снятся ему триллерами – психологическими, навязчивыми идеями и желаниями раз и навсегда покончить с.
Этан обхватывает запястье Стива – Оливер ощущает их горячечное отчаяние, но не может разобрать причину. А Стив затягивается и с циничной ухмылкой рассказывает, с какой радостью встречают его девчонки из женского пансиона. Какие охуенные подарки ему делает Этан и где он их достает. Говорит, что на самом деле Этан – похотливая сучка Хлоя. И много чего другого.
В этот момент Этан хмыкает, а у Оливера кружится голова.
От бренди, наверное. И недосыпа, и мерзких пыльно-горчащих таблеток.
Оливер раздевается, ерошит волосы и пытается согреться под мертвым пластом одеяла. Холод лягушиными лапками щекочет пальцы, ударяется в мягкую гладь ушной раковины, парализует мысли.
Он утыкается носом в периметр блинной подушки – от нее почему-то отдает запахом кислой капусты – и закрывает глаза.
Просыпается Оливер утром: ноги – холодные, мысли – спутанные, волосы всклокоченные и нечесаные.
В черепной коробке безумным, сумасшедшим ударником отстукивает, аукается, эхом растекается мысль – много мыслей.
Оливер садится и сбрасывает одеяло, сжимает виски ладонями и прикрывает глаза – пытается разливать ощущения по отдельным колбочкам и анализировать.
Ночью без стука дверь в голову Оливера распахивает осознание того, что он, Оливер Флауэрс, был для Стива и Этана стоп-краном, рычагом стояночного тормоза, ручником.
Два года назад Эванс таскал кошельки у прохожих на рынках, а Стивен курил травку в подворотнях с малолетними наркоманами.
Сейчас Саттон зарабатывает этим на жизнь, а Этан грабит квартиры.
Оливеру почти мерзко и он ненавидит себя.
Пьяный барабанщик орет севшим прокуренным голосом:
– Это ты виноват. Из-за тебя они стали такими и принесли много горя невинным людям. Ты это заварил – ты и решай.
– Убей их, сделай мир лучше. Избавь его от этих двоих уродов, – резким аккордом вклинивается не менее безумный басист.
– Давай же, давай. Мироздание будет тебе благодарно за это, – льются прекрасные слова из уст молодого солиста.
Оливеру холодно и больнично, реальность и сон ввинчиваются в пространство отеля воспаленными лимфатическими узлами. Участники адской группы играют безумную какофонию в голове Оливера.
Сосуды сжимаются, кровь приливает к вискам, голова кружится.
Ледяные плитки пола остервенелыми пиявками впиваются в ступни, остроконечными стрелами прошивают тело, иголками вгоняются под ногти – все глубже и глубже. Будто психованный садист пирует над своей жертвой.
Оливер забирается под снежные струи душа – поворачивает кран на минимум – до упора – и дрожит, распадается от холода на молекулы, атомы, электроны.
Проходит три с половиной часа. В голове не проясняется. Темная бархатная завеса опускается, отделяет Оливера от адекватности. А бесноватые рокеры в один голос твердят:
– Убе-е-е-ей, убе-е-ей, ну убе-е-е-ей же, ну.
Даже не твердят – требуют. С несчетным количеством восклицательных знаков в конце.
Электронные часы врезаются в зрачки отсветом 18:00, горничная робко стучится в дверь.
Оливер жестом объясняет, что не нуждается в ее помощи. А когда она спрашивает, не хочет ли мистер поесть – грубо приказывает ей убраться.
Телефон разрывается от звонков Стивена и какого-то еще незнакомого номера – Этана, наверное.
Оливер безвольной тряпичной куклой пластается на кровати, ощущает себя низшим животным, одноклеточным вирусом. И борется со сжигающим желанием пойти и убить.
Оливер часто испытывает ярость из-за мелких пороков своих знакомых, но впервые ему настолько сильно хочется стереть их с лица земли.
Сердце стучит обезумевшей косулей. Кофеиновыми таблетками подмигивает центральной нервной системе, дьявольским рычанием навязывает одни и те же слова.
Проходит два дня и Оливер становится похожим на блеклое отражение себя в смытой мыльной воде. Она вытекает в зияющее отверстие раковины, и так же стекает-смывается со своего контура Оливер.
Телефон разряжается несколько часов назад и не трезвонит больше.
Горничная убирает в номере тогда, когда Оливер спит. По вечерам он идет в бар, расположенный этажом выше, съедает какую-то пищу – совершенно безвкусную, пьет виски и пытается вытеснить, смести грязной метелкой с площади сознания навязчивые аффективные мысли.
Безрезультатно.
– Ты прячешься, – ехидно рычит басист.
– Прятаться – это строить домик из одеяла и заливаться виски, – парирует Оливер.
И понимает, что именно этим он и занимается последние дни.
На вечер второго, не обращая внимания на перепуганные возгласы горничной, в номер врывается Стивен.
Портье вбегает следом и требует немедленно покинуть помещение, но Оливер жестом приказывает ему выйти. Мол, все в порядке.
Нихуя не в порядке на самом деле, а при виде Саттона в голове взрываются тысячи голосов.
Флауэрс видит, что Стив очень переживает.
Он устало садится на кровать и резкий запах пота врезается в его обонятельную систему.
Стив облегченно улыбается и сбивчиво рассказывает, что Этан второй день на работе, а ему только удалось разузнать место, где Оливер остановился. Всеми правдами и неправдами, ага.
Оливер смотрит на хрупкие плечи Стива, выпирающие ключичные кости, четко очерченный кадык и сглатывает.
И сжимает руки – они тянутся к шее Стива. Сами!
Музыканты в его голове приходят в экстаз.
– Знаешь, я приболел, давай встретимся завтра в шесть возле пруда в Глазго-Грин. Культурных мероприятий никаких вроде нет, и там должно быть удивительно тихо, – небрежно роняет Оливер.
Он сам не успевает заметить, что уже продумывает все наперед. И оттачивает.
– Хорошо, – Стив кивает и поднимается. – Пока.
– До завтра, – кровожадно улыбается Оливер.
Стивен оборачивается у входа:
– Я волновался, – и неслышно прикрывает за собой дверь.
Оливера разбирает безумный смех.
Он подходит к окну и спустя пару минут видит тонкую, изящную фигуру Саттона.
Стивен ныряет в сгущающуюся тьму, Оливер одевается, спускается вниз и идет в сторону, противоположную той, где только что скрылся Стив.
Магазин хозяйственных принадлежностей выныривает, словно из ниоткуда, и сливным баком затягивает Оливера в себя.
Капроновые крышки, штопоры, разделочные доски, перочинные ножики и огромные кухонные ножи один за другим вгрызаются Оливеру в сетчатку глаза. Ему кажется, что они все прямо таки норовят прыгнуть ему в руки.
Продавец – старый мужчина шестидесяти лет. И он наверняка не смотрит британские молодежные сериалы, потому что бросает на Оливера недовольный взгляд, упаковывает большой нож и лезет под стол – за сдачей.
– Не нужно, оставьте себе, – бросает Оливер и торопливо сжимает деревянную – и еще теплую – ручку двери.
Теперь ему нужно подумать, подготовиться и рассчитать.
Голоса в голове довольно и одобрительно урчат.
Мигрень отступает впервые за два с половиной дня, и Оливер чувствует себя одним из самых счастливых людей на планете.

***

До Глазго-Грин – три троллейбусных остановки и семнадцать грустных берез.
Стивен запахивается в пальто – поплотней, укутывается в шарф кислотного цвета – подлиннее, и растрепывает волосы.
Отросшая челка лезет в глаза, и Стив перебрасывает ее на другую сторону.
Она вихрем сбивается за ветром и снова мешается.
Дождь прекращается сорок три минуты назад, солнце отмахивается несмелыми бликами, жирные кляксы луж пачкают и заполняют собой кеды.
Стивен отсчитывает бетонные клетки, старается не наступать на контуры их очертаний и жмурится.
Ему хочется потянуться, притянуть к себе Этана и поцеловать его: грубо и резко – взасос.
От Стивена пахнет голландским сыром и сигаретами. Багровая отметина на шее и две – левее – на плече отдают Этаном. Средний палец холодит проекция змейки, на запястье свисает браслет – литый, масонский символ перекатывается на тонкой цепочке.
Стив уходит все дальше – вглубь парка, где озеро. И встречает минус бесконечное количество человек.
Среди раскидистых, крепких и отчетливо грифельных древесных столбов Стив кажется тонким и хрупким посыльным Снежной королевы в стране грубых мужланов.
Трепетно-холеную фигуру Оливера Стив замечает издалека.
Оливер линейно-выгнутый, возбужденный и какой-то сигаретно-нервный.
Вроде как на измене.
Стив хмурится.
Оливер не ширяется – даже от конопли отказывается.
Осень бьет в глаза выжженными зажигалкой пятнами и отутюженными – хлесткими и свистящими – галстуками, норовит скинуть на землю – параллельно к небу. Выбивает воздух из легких, тепло из тела, улыбки из лиц.
Стив подходит ближе и механически поправляет волосы.
Оливер оборачивается, сверкая изломом искусанных губ.
Его взгляд сквозит-истекает грязной мутью бутылки, движения переломанными рывками хлещут тревогой.
Слова битым стеклом стучат по асфальту:
– Извини за вчерашнее, мне было нехорошо, – разводит руками Оливер.
Чокнутые музыканты отплясывают ритуальный танец в его голове.
– Да ладно, – Стивен отмахивается. – С кем не бывает.
– Камеры слежения направлены в ту сторону, – вкрадчиво сообщает Оливер и кивает туда, где у берега привязаны лодки, – а объективов мне и в жизни хватает.
Стивен натянуто улыбается и пытается понять, где и в чем именно подвох, который ржавым гвоздем выпирает из конкретной точки рыхлой земли.
– Пойдем туда, – рукой Оливер указывает в противоположном направлении.
Деревья вскидывают ветки и гротескно машут, сливаются в бурый мазок на огрызочном периметре ватмана.
Стив кивает.
Тревожность Оливера передается ему: мельтешит перед глазами какофонией листьев разной формы и цвета, сбивает четкость изображения, разрушает ровный строй мыслей.
Мокрые кленовые листики сминаются под ногами в чавкающую кашицу зернистой земли.
Оливер рассказывает о съемках, о том, что скоро начнется новый сезон, что выспаться и отдохнуть – главные его цели в жизни.
О том, что основное желание – все-таки убить, Оливер пока что умалчивает.
Они подходят вплотную к озеру: Стивен склоняется над водой, а Оливеру гадко и почти радостно.
Рваным движением он вытаскивает из-под куртки что-то острое и сверкающее, пальцами – потными от волнения сизой дрожи – крепко сжимает его и иголочно-четко опускает руку.
Стивен благодарит Бога, в которого не верит, за то, что не вмазывался с утра, а дальше события летят под ноги кадрами ускоренной съемки, и думать он банально не успевает.
Резким рывком отклоняется в сторону, теряет равновесие и кубарем катится по земле – черной, вязкой и извивающейся.
Оливер наваливается на него сверху – совсем, как Этан в постели – и нож (теперь Стив мозгом может впитать очертание предмета) вонзается в плотный квадрат земли – в нескольких сантиметрах от его головы. Угрожающе шипит и пришпиливает тонкую прядь белесых волос, наматывает ее на себя.
Стивен смотрит загнанной ланью.
Оливер тяжело дышит.
– Ты рехнулся, что ли? – слова сгустками слизи вываливаются из глотки.
Оливер кивает, нехорошо улыбается и тянет нож вверх.
Тот легко выходит из глади земельного масла, но не успевает Оливер крепче сжать рукоять – выпадает из его руки, три раза описывает в воздухе ассиметричную несуществующую фигуру и устремляется Стиву в лицо.
Он молниеносным броском прижимается головой к клейким обгрызенным листьям и закрывает глаза.
Голубоватой чертой проносятся перед ними насыщенные голубизной зрачки – то ли Оливера, то ли Этана.
Стивен понимает, что может умереть в скольких-то там процентах из ста возможных.
Удивительно сильное желание отсосать Этану сжимается на запястье – горячими пальцами.
Нож колким прикосновением тыкается в висок и отскакивает. Оливер тут же подбирает его. Алая лента стекает от виска вниз и отдает щекоткой – на коже и невидимых волосках.
Шок сотрясает сознание Стива десятибалльным землетрясением, сорванной крышей хлюпается в воду, надвигается вырванным с корнем деревом.
Оливер смотрит на него почти ласково, бережно гладит резную рукоять – правым большим – торопливо подносит руку. И совершает ошибку.
Стивен резко бросается вверх и спустя три волевых усилия прижимает Оливера к мокрой и липкой земле.
Холодная блеклость лезвия все еще ощущается боковым зрением и Стивен делает то, чего сам от себя не ожидает – целует Оливера.
Прикусывает нижнюю губу, всасывает ее и заполняет рот Оливера сбивчивым ритмом собственного дыхания.
Флауэрс лихорадочно водит языком где-то по нёбу Стива и вдруг яростно, горячечно отвечает. Крохотный бриллиант в его зубе уколом иглы ощущается на языке.
Стивена бьет крупная дрожь. Он прокусывает Оливеру губу – сильно и больно – размазывает кровь по прозрачно-белой зубной эмали и торопливо вскакивает.
Взгляд Оливера мутной пропастью скользит куда-то в сторону, нож опускается на мятую выпуклость куртки.
Музыканты возобновляют дьявольскую песнь и лупят инструментами по стенкам черепа.
Когда Оливер открывает глаза и поднимается, рассыпчатая фигура Стива скрывается за одним из пейзажных деревьев.
Флауэрс прячет нож обратно – под куртку, блюет прямо перед собой и умывается вязкой холерной водой из выцветшей лужицы озера.

***

Спустя полчаса Стивен вставляет ключ в замочную скважину со второй попытки. Пыльной грудой вваливается за черту порога и не понимает, как он здесь оказался.
Сбрасывает пальто, плетется на кухню, торопливо затягивает руку шарфом – чуть выше локтя. И дрожащими пальцами вдавливает столбик шприца в его основание. Вводит себе дозу вдвое больше обычной.
Засохшая каплями воска кровь путает бледность волос и надламывает что-то в висках.
Стивен прислоняется к стене и съезжает по ней вниз.

***

К выходу из парка Оливер движется путаным шагом. Острие неприятно упирается ему в грудь.
Солист царапает кожу и кости лезвием.
Оливеру хочется выть во весь голос.
Изнутри он полыхает адским огнем и отсвечивает длинными вереницами пепелищ.
Барабанщик угрожающе отбивает на установке неведомый пугающий ритм.
Глаза Оливера снова вспыхивают злорадством. Со стороны он кажется физическим воплощением нечистой силы из средней паршивости фильма ужасов.
Приходит в себя он только тогда, когда в трубке раздается голос Этана: осипший и чуть-чуть хриплый.
Этан обещает быть через сорок минут. Оливер устало опускается на скамейку и торжествующе улыбается. Кровожадным оскалом.

***

За окном сереет, когда Стив открывает глаза.
По венам струится умиротворяющее тепло. Желание услышать Этана отзывается острым всполохом в нервных окончаниях всех конечностей.
– Ты где? – голос Стива совсем спокоен.
– У входа в Глазго-Грин, Оливер позвонил. Я думал, ты уже там, – сквозящим недоумением отвечает Этан.
От спокойствия в голосе Стива не остается даже смазанного отпечатка:
– Немедленно уходи оттуда. Сейчас же! – орет он.
– А что случилось? – Этан по-прежнему барахтается в кисельной вязкости непонимания.
– Приезжай ко мне – расскажу, – и совсем шепотом, – пожалуйста.
Пока Этан в пути, Стивен сходит с ума.
Снова треплется с облупившимся надгробием, бродит заброшенным отголоском кладбища, старательно обходит пылающие синеватые огоньки.

***

Этан толкает незапертую дверь, Стив с облегчением распахивает глаза и больно ударяется головой о стену. Бросается к Этану и судорожно втягивает запах его волос.
Этан беспокойно обнимает его за талию, тянет на кровать, укутывает пледом и прижимается – совсем-совсем близко.
Стив утыкается Этану в грудь – если захотеть, можно прикусить правый сосок – и его вдруг разбирает.
Стива снова бьет дрожь – на этот раз, правда, мелкая – и предложения звучат слишком рвано.
Этан гладит его по спине и обводит пальцами линию позвоночника.
А когда Стив начинает дремать, идет на кухню и готовит кофе. Потому что это единственная съедобная вещь в доме Стива.
«Саттон – весь такой Саттон», – думает Этан и улыбается.
А с Оливером все наладится и прояснится. Обязательно.
Стив сидит, скрестив по-турецки ноги, держит чашку обеими руками и медитирует, то есть пытается.
Этан кладет три ложки сахара и пакетик сухих сливок, но кофе горчит и на языке остается перечным отголоском.
Стиву кажется, что он пьет не свой любимый, обожаемый кофе, а желчь.
К горлу подкатывает комок.
В полночь Этан гасит свет, и они впервые остаются на ночь в квартире у Стивена.
От запаха Этана Стиву срывает крышу и уносит неизвестно куда.
Он отсасывает ему – как и хотел. А потом Этан его трахает.
Стив стонет и шепчет его имя, а когда кончает – Этан размазывает сперму по его животу.
Этан засыпает спустя несколько шершавых улыбок, и Стив кладет марочку кислоты ему под язык, как он любит.
Сам слоняется по квартире и немного погодя опускается на постель – рядом.
Но как только он закрывает глаза, оживший мобильный телефон пронзительной трелью Deftones на мелкие осколки разносит хрустальное покрытие тишины.
Этан не просыпается.
Стив сглатывает и снимает трубку.
И Оливер словно мусорный пакет вываливает ему на голову – набитый разнокалиберной дрянью.
Когда Оливер замолкает, курсирующий в крови наркотик рисует Стивену лица троих музыкантов, и ему хочется стереть их, снести, размазать по периметру мира вонючей и грязной тряпкой.
Стиву хочется обнять Оливера.
Просто обнять и гладить по спине – успокаивать.
Оливер говорит, что ему нужно немного времени, чтобы прийти в себя. Это переутомление, все дела. Он обязательно пойдет к психиатру.
И просит встретиться – послезавтра, в шесть, в Поллок-Парке.
Стив соглашается, потому что… а что он еще может сделать?

***

Он плохо спит, а утром, которое наступает в полдень, пересказывает Этану ночной разговор.
Он целует его и пожимает плечами. Мол, не вопрос – сходим.
И зовет Стивена завтракать – дешевой вермишелью, которая внезапно обнаруживается на верхней полке кухонного шкафчика.
Вечером они возвращаются домой к Этану, и воскресный вечер ласково треплет их по щекам.
А в половину девятого красивый карточный домик распадается гребаным телефонным звонком.
Завтра Этану необходимо быть на работе, а Стив обещает себе как-то выбросить мобильники из дому.
Этан думает, что пора бы затолкать засаленный комбинезон в мусорное ведро и послать работодателей нахуй.
Стив сглатывает, но понимает – пойдет, пусть и один.
Потому что Оливер – его друг.
– Не парься, Эт, все нормально.
– Точно? – скептически тянет Эванс.
– Конечно! Это же наш старина Олли, ты чего, – Стивен пытается, чтобы голос звучал хоть чуть-чуть веселее.
Рефреном в сознании Эванса дрожит мысль, что теперь только один человек сможет в него вторгаться.
Этан ложится спать рано.
Потому что вставать – с утра, работать – до самого вечера.
А Стив курит в оконную форточку и понимает, что все намного, гораздо хуже.
Стив знает Оливера хорошо, даже слишком. И Флауэрс своего добивается. Всегда.
Стив не ложится. Он сидит в интернете и думает, закусив губу.
А потом на пару минуточек откидывается на спинку кресла, расслабляет мышцы. Рука сама тянется к столику – за книгой.
Реальность выворачивается на Стива тарелкой прокисшего супа – и пахнет так же – когда захлопнувшаяся книжка больно ударяется об угловатые коленки.
Перед тем, как выпасть из рук, она успевает мелькнуть переплетом – Изысканный труп.
Хоть тонкая отвертка – в дерьме и крови – все еще навязчиво впивается в мозг, Стив улыбается.
Пару секунд назад он сжимал в руках решение всей проблемы.

***

В шесть, как и договаривались, Оливер ждет его в Поллок-Парке. Что символично – на той самой скамейке, где Стив дарит своим девочкам радость.
Стив хмыкает.
– Извини, – вместо приветствия начинает Оливер.
– Все в порядке, забей, – отмахивается Стив.
И не верит, потому что мифический ударник из периферии сознания Оливера скалит зубы и шрам у него над губой зловеще изгибается. Приобретает форму зазубренного кинжала.
На долю мгновения в глазах Оливера мелькает красная пелена. И Стив понимает, что тянуть дальше некуда.
– Мне нужно многое тебе рассказать, – он притворно вздыхает.
Оливер вопросительно вскидывает бровь.
– У меня ВИЧ.
Флауэрс бледнеет.
– И мы с Этаном вместе.
– То есть…
– Да, это значит – через десять лет мы умрем, – Стив отводит глаза и пускается в путаные фальшивые объяснения.
От долгого сидения у Стива замерзает задница. Разговор опускается к нулевой отметке.
– Мне пора, – вздохнув, сообщает Стив, и пожимает Оливеру руку. – Пока.
Оливер так и остается сидеть на скамейке. Он смотрит вслед Стиву и его становится до безумия жалко.
Оливер вспоминает, что целовался с Саттоном. Но тут же отмахивается от дурацкой, мухой жужжащей мысли.
«Теперь не нужно их убивать, – думает он. – Они и так будут мучиться дольше. И жестче».
– Ты прав, – сипит басист.
– Они получили по заслугам, не стоит жалеть, – тонко поет солист.
– Не забудь выбросить нож, – советует ударник.
И странное трио уходит из его головы.
Боль проходит мгновенно. И Оливер блаженно улыбается.
Тур бесноватых рокеров продолжается в чьем-то чужом сознании.
Обледенелая осень хохочет, хватая Оливера за руку, а он залихватски подмигивает ей.
Съемки второго сезона начинаются через два дня. Видеть друзей – бывших, наверное – ему совершенно не хочется.
Оливер уезжает в Лондон.

***

По дороге домой Стив останавливается возле частной клиники.
– А провериться действительно стоило бы, – бормочет себе под нос.
И заходит в супермаркет напротив.
Пестрое здание обнажает в зазывающей улыбке оберточные линии зубов.
Стив покупает пиццу и трюфельный торт.
Дома вешает на вешалку шарф, отогревает руки под столбом горячей воды и впервые готовит чай.
Нежно гладит указательным пальцем полоску переплета с надписью «Изысканный труп», мысленно протягивает Люку руку и достает с полки набитый косяк.
А ночью Этан снова ему отсасывает. И Стив засыпает, уткнувшись носом ему в живот. Как обычно.


[1] - наркотик психотропного действия, LSD;
[2] - кокаин;
[3] - кетамин;
[4] - кокаин;
[5] - употреблять наркотики внутривенно;
[6] - употреблять наркотики внутривенно;
[7] - употреблять наркотики внутривенно;
[8] - последствия многократных инъекций в одну и ту же часть вены.

КОНЕЦ

правила голосования! читать обязательно!

Если вы автор, получивший право голосования:
За любой свой текст объемом более 10 000 знаков, который участвует в конкурсе, вы можете дать от 0 до 10 баллов каждому тексту-участнику. Написали 2 текста? У вас 20 баллов на каждый текст. Три текста? 30 баллов. И так далее. За себя голосовать нельзя. Присылайте заполненную таблицу, которая должна выглядеть вот так, на адрес: [email protected] с пометкой "Результаты голосования".
Мы были бы очень признательны, если бы вы прислали заполненную таблицу один раз, чтобы не возникло путаницы с голосами.
Комментировать тексты можно! Помните: вы – им, они – вам.
Поскольку участие анонимное, для ответов на комментарии читателей будет заведен гостевой профиль. Логин и пароль высланы всем участникам на почту.

Читатели и авторы внеконкурсных текстов могут распоряжаться суммой в один балл (вы можете ставить +1, -1 либо не ставить ничего). Голосовать могут только пользователи, зарегистрированные в дайри до 1 августа 2011 года. Голоса принимаются только с минимальным комментарием, например: "+1! Заявка раскрыта полностью, характеры отлично прописаны, сюжет захватывает. Спасибо, автор!"

---

Конкурс, тур 4: работа 12

[svobodaslova]

Название: Дешёвый детектив
Рейтинг: PG-13
Жанр: пародия, юмор, детектив
Размер: мини
Объём: 35 603 знака
Тип: джен
Описание: ориджинал написан на конкурс "Свобода слова" в дайри. Заявка (III тур): Джен или слеш. Нуар или пародия на нуар: убит мужчина, близкий человек популярной актрисы (муж, брат, друг детства, режиссер, агент, т.д.), детектив расследует дело, журналист вмешивается.

Примечания: уважаемый автор заявки, с убийством вышло не очень красиво – все живы и полны сил. Почти все.

читать оридж "Дешёвый детектив"

На часах было три часа ночи, когда тишину однокомнатной квартирки на Манхэттене разорвал телефонный звонок. Впрочем, часы не играют никакой роли в этой истории: детектив Аш не обращает внимания на время. «Время убивает, - как говорит сержант Паркер, снимая наручники с запястий детектива каждое субботнее утро. – Где вы снова так надрались, мистер Аш?»
- Говорите, - сонно сказал детектив в чёрную, дышащую холодом ноября трубку.
- Детектив Эш? – томный женский голос на другом конце провода был изысканно взволнован. Настолько изыскано, что сквозь запах окурков пробивался аромат пачули. Детектив Аш этого не слышал. Ни голоса, ни аромата. Детектив Аш искал очки и карандаш.
- Говорите, - нетерпеливо повторил он, вновь хватая трубку и поправляя кобуру на плече. Вот уже четыре года как пистолет грел его холостяцкую постель. Лишь иногда вносили разнообразие в эти отношения шлюхи. Но они не умели делать того, что делал пистолет: убивать врагов и разыгрывать друзей детектива. Детектив Аш частенько выдавал пистолет за зажигалку. На похоронах своего близкого приятеля Чарли Глэдстоуна детектив пустил скупую мужскую слезу. «Трагическая случайность», - написали тогда в прессе. Где-то среди мятых рубашек детектив Аш хранил пожелтевшую от времени газетную вырезку.
- Детектив Эш? – повторил голос.
- Аш, - поправил детектив Аш. – Эш Аш.
- Простите, - в трубке что-то щёлкнуло. «Прослушка, - догадался детектив. – Чёртовы нацисты!»
- Мой друг, мой близкий друг…
- Да-да? – трубка вновь щёлкнула.
- Он пропал! – женщина зарыдала.
Детектив Аш не любил, когда женщины использовали его как свою очередную тряпку из гардероба или пару туфлей.
- Не будьте размазнёй, - жёстко обрубил на корню стенания дамочки в трубке детектив. – Переходите к сути.
- Ещё раз простите, - всхлипнула нервная обладательница томного голоса. – Я хочу, чтобы вы нашли его. Плачу за каждый час вашей работы. Плюс расходы на транспорт и питание в ресторане «Люжьен». У них превосходный грибной жюльен.
- Плюс новый костюм, - сказал детектив Аш трубке, прикидывая, сколько порций жюльена он сможет съесть за эти дни. Трубка возмущённо щёлкнула два раза. «Ха! - подумал детектив. – Выкусите, ублюдки!»
- Договорились. Я позвоню вам через два часа и дам инструкции, как добраться до меня.
- Зачем? – детектив закурил вонючую сигару.
- Вам понадобится его фотография. И деньги. Вам же нужен новый костюм?
- Я приеду, - кивнул невидимой собеседнице детектив и отсоединился.
- Чёртовы бабы с их жюльеном, - сказал детектив Аш сам себе, разглядывая потрескавшийся потолок и сбрасывая пепел на серую как туман над заливом простыню. Это дело было у него первым за последние несколько месяцев. – Надеюсь, этот парень не свинтил куда-нибудь в Сан-Тропе. Мне приелись курорты.
Детектив Аш был крутым парнем. Его лицо было вылеплено греческими богами. Его нос был сломан Китом Кармайклом, чемпионом в среднем весе, выходцем из загнивающей старушки-Англии. Его мужественная грудь была покрыта волосами, а костяшки пальцев сбиты в кровь. Всё это указывало на то, что детектив был некрасив, но обаятелен. Это помогало ему сражаться. Детектив Аш вспоминал войну. Он вспоминал кафешантан на окраине Парижа, где у танцовщиц были запястья тоньше его сигар. Он вспоминал её, маленькую невзрачную девочку, которая на сцене преображалась до неузнаваемости. У неё был чудесный голос, смоляные кудри и взгляд, равнодушный и отстраненный, но обжигающий подобно зною. Её звали Сесиль. Бедняжка, она погибла при обстреле. Он поклялся отомстить, но не знал, кому. Поэтому первым же поездом уехал в Швейцарию, в Цюрих. Детектив сохранил её медальон, который он купил ей у старьёвщика, и который она забыла в гостиничном номере. В медальоне была его фотография размером с ноготь большого пальца. «Аlcoolo» – написала она поверх его улыбающегося лица. «Она меня любила», - с грустью думал о своей погибшей любовнице детектив Аш уже по возвращении на родину. Детектив Аш не знал французского.
Телефон зазвонил снова.
- Слушаю, - детектив Аш схватил трубку. Та радостно щёлкнула.
- Мистер Аш? – вкрадчиво поинтересовалась трубка.
- Ошиблись номером, - детектив нажал на рычаг. Детектив Аш не любил, когда его называли мистером. Трель звонка раздавалась вновь и вновь. Настойчивость звонившего утомляла. Детектив Аш снял трубку и опустил её в стакан с водой. «Она не сможет позвонить!» - пронзила мозг детектива неожиданная догадка. Он резко выдернул трубку, но было поздно. Телефон умер. Детектив встал, достал из шкафчика над раковиной бутылку бренди и отпил добрых пять глотков. После чего открыл жестяную коробочку с зубным порошком и тщательно натёр зубы. Это навевало мысли о кокаине. Но детектив завязал с наркотиками ещё три недели назад, когда кончилось пособие по инвалидности. Инвалидом детектив Аш не был, но его недавно скончавшийся сосед лишился ноги на войне, а его страховка случайно попала в руки Эша Аша. К сожалению, пронырливые социальные службы раскусили его план. Страховка рассыпалась пеплом на задворках государственного учреждения.
- Покойся с миром. – Детектив Аш покосился на телефонный аппарат и понял одну простую вещь: таинственная незнакомка сама найдет его. Ведь хороших детективов на Манхэттене всего тридцать два. И тридцать из них слишком стары, чтобы заинтересовать обладательницу томного голоса. Кандидатуру Малоя Бенинга, статного кудрявого весельчака, на пять лет моложе самого Эша Аша, в расчет брать тоже не стоит: тот в запое уже месяц. И телефона у него отродясь не водилось. А происки мафиозных дельцов заставляют его менять квартиры настолько часто, что его адрес невозможно найти в разделе объявлений.
В дверь постучали. Детектив поправил кобуру и посмотрел на часы. Было три часа ночи. «Странно, - подумал детектив. – Ведь обычно я никогда не обращаю внимания на время».
Щёлкнув замком и повернув ручку, детектив Аш распахнул дверь. На пороге стояли двое: молодой человек со щёгольскими усами и фотоаппаратом и высокая блондинка в лисьем манто. «Готов был поспорить, что она окажется рыжей», - подумалось детективу. Он посторонился и жестом пригласил странную пару войти. Блондинка огляделась и цокнула языком, после чего элегантно села на продавленный пуфик возле письменного стола. Молодой человек встал позади неё и зачем-то приготовился к съёмке. Лицо незнакомки было скрыто под чёрной вуалеткой.
- Детектив? – у неё был хрипловатый голос, наполненный той сексуальностью, что излучали своими телами девушки с открыток пин-ап.
- Вы звонили мне, - зачем-то констатировал детектив и наконец-то закрыл дверь.
- Простите? – женщина недоумённо вскинула брови. По крайней мере, должна была. Сквозь вуалетку не было видно ни глаз, ни ресниц, ни тех самых бровей, нарисованных карандашом от Герлэн.
- Вы звонили мне, - вновь повторил детектив Аш и сел на краешек кровати, прямо напротив странной парочки.
- Нет, - отрицательно покачала головой незнакомка. – Ваш адрес был написан на моём почтовом ящике. Я решила, что это знак.
- Скорее, хулиганы, - смутился на долю секунды детектив Аш, не брезговавший никакими средствами для саморекламы. Хулиганам он платил по двадцать центов на человека.
- Мой муж, мой дорогой Гарольд пропал! Исчез! Растворился в сумерках Нью-Йорка! – блондинка открыла сумочку и извлекла из неё губную помаду, носовой платок с инициалами М.М. и фотографию некрасивого обрюзгшего мужчины. – Найдите его, о, детектив Аш!
С этими словами блондинка вскочила с места и бросилась в объятья детектива Аша, который не был красивым, но был обаятельным. От неожиданности детектив Аш откинулся на спину, увлекая за собой незнакомку, и обнаружил, что у неё карие глаза. Тёплые, как коричное печенье. Вспышка фотоаппарата отвлекла внимание детектива от глаз блондинки, чья грудь вздымалась как крейсер во время атаки. Посетительница слезла с детектива, отряхнула юбку и поправила манто, кокетливо сползшее набок.
- Это Генри, он мой личный фотограф.
Генри обаятельно улыбнулся детективу, не забыв щёлкнуть камерой во второй раз. Блондинка смущённо потупилась и сказала: - Простите меня за такой порыв, но в вас чувствуется мужественность. А сильное мужское плечо мне так необходимо в настоящий момент!
Детектив Аш посмотрел на Генри. Тот не тянул на сильное мужское плечо. Слишком хлипкий и слишком молодой. Детектив Аш приосанился и сбросил пепел с сигары себе под ноги, на дощатый пол, некрашеный годами.
- Я понимаю, - сказал детектив.
- Я тоже, - добавил Генри и увлечённо принялся копаться в своей аппаратуре, покраснев вплоть до ушей и затылка. «Любовник», - решил детектив Аш. «Догадался», - подумал Генри.
- Я вышлю вам чек почтой, - блондинка бережно разгладила уголки фотографии и положила её на фортепиано. Детектив Аш частенько разминал пальцы, наигрывая на потёртых клавишах Брамса, Гайдна и Глиера. Детектив Аш был любителем, но в его лице мир музыки потерял второго Чайковского. В плане ориентации тоже.
- Меня зовут Глория, - сказала незнакомка с инициалами М.М.
- Я это запомню, - детектив Аш усмехнулся левым уголком губ. Правый уголок оставался равнодушным. Детектив Аш не слишком любил быть дружелюбным.
- Гарольд любил ужинать в ресторане «Люжьен». Знаете, у них готовят превосходный…
- Знаю, - прервал её детектив. – Грибной жюльен.
- И фрикасе, - вставил Генри.
- Там Гарольда видели последний раз, - блондинка оперлась о руку Генри и промокнула вмиг повлажневшие глаза платком. – Наверное, лучше вам начать поиски именно оттуда.
- Непременно, - детектив Аш покосился на конверт, выглядывающий из кармана пиджака Генри.
- Ах да, - спохватился тот, правильно истолковав взгляд детектива Аша. – Это в качестве гонорара. Остальное получите по результатам поисков, - Генри протянул детективу Ашу конверт, который тот схватил на манер гончей, удачно вцепившейся в шею лисицы.
- Я зайду к вам через три дня, детектив, - грустно произнесла Глория, стоя уже на пороге и прислонясь лбом к косяку. – Я умру без Гарольда.
- Не преувеличивай, - Генри подмигнул детективу и подхватил Глорию под локоть.
Когда дверь за парочкой с шумом и скрипом закрылась, вызвав тем самым маленькую пыльную бурю, детектив Аш сел в кресло-качалку, доставшееся ему в наследство от матери-итальянки, и вновь затянулся сигарой. Часы за спиной детектива по-прежнему показывали три часа ночи, но детективу было не до этого. Детектив размышлял о своих отношениях с матерью. С матерью-итальянкой в кружевной синей шали, наброшенной на полноватые плечи. Когда детективу Ашу исполнилось восемь лет, его отец, грузчик рыболовецкого судна «Аве Кесарь», погиб при невыясненных обстоятельствах в тёмном переулке нью-йоркского весеннего разврата. Детектив Аш, никогда не видевший отца трезвым, не особо горевал. Мать же решила посвятить всю себя сыну. И если бы этим сыном был детектив Аш, то всё могло бы сложиться по-другому в его судьбе. Брат детектива Аша стал актёром, чья внешность и игра вызывали море ассоциаций с Рудольфо Валентино, а сам детектив Аш стал детективом. Колесо фортуны выкинуло фортель, и детектив Аш не удосуживался даже отправлять открытки на Рождество: ни матери, ни брату. Слишком сильны были воспоминания о том, как мать решила отдать детектива Аша в рабство банкиру, чтобы брат мог ходить на курсы техники речи и дикции. Детектив Аш сплюнул на одну треть персидского ковра – другая часть ковра досталась более удачливым ребятам, успевшим разграбить магазин до приезда полиции. Детектив Аш любовно погладил кобуру пистолета и посмотрел на две аккуратные дырочки в узоре ковра. Что до рабства и банкира, то детектив Аш гордился тем, что с тех времён ни разу не работал по-настоящему. Банкир заставлял детектива Аша работать по шесть часов в день, давал два выходных и просил об ужасных услугах вроде покупки Таймс. «Нет, - твердо заявил детектив Аш своей подушке, которой он исповедовался каждую ночь. – Никто и никогда не сможет удержать меня в тисках оплачиваемого отпуска и больничных!» Детектив Аш сдержал слово. И стал вольной птицей без особых доходов.
Дверной звонок разразился трелью. «Как удачно я оплатил счёт за электричество», - хмыкнул детектив и, отшвырнув кресло-качалку в сторону, пантерой подскочил к двери.
- Детектив? – томный голос и его рыжеволосая обладательница зачаровали детектива Аша. Узкий разрез глаз таинственной посетительницы номер два и низкий вырез платья способствовали этому по мере сил.
- Проходите, - махнул оружием в сторону пуфика детектив и закрыл дверь на щеколду.
- Я пыталась связаться с вами по телефону, но, кажется, на линии неполадки, - рыжая бестия закинула нога на ногу, продемонстрировав соблазнительные подвязки для чулок.
- Вероятно, это так, - детектив Аш загородил собой телефон. – Могу я предложить вам выпить?
- Было бы весьма кстати. У вас найдётся мятный ликёр? - рыжая подпёрла подбородок руками, дав детективу возможность оценить её маникюр, выполненный в багровых тонах.
- Разумеется! – детектив проворно схватил с книжной полки две запылившиеся водочные стопки и щедро плеснул туда ядовито-зелёной гадости, пахнущей аптекой.
- Я не задержу вас надолго, детектив Эш, - сказала дамочка и осушила залпом свою порцию ликёра.
- Аш, - вновь поправил детектив Аш.
- Простите, - вновь извинилась рыжая. – Дело касается моего близкого приятеля. Он пропал две недели назад, прямо со скачек.
- Он жокей? – детектив Аш замер над блокнотом с карандашом наперевес.
- Нет-нет, он фотограф. Выполняет кое-какую работёнку для Дэйли Ньюс, подрабатывает в Сан… - рыжая извлекла из декольте маленькую фотографию и протянула её детективу. Фотография была чуть нагретой и пахла как ночи в Ницце. Детектив Аш перевернул карточку лицевой стороной к себе. С фотографии на него смотрел Генри. Мозг детектива заработал как угольная шахта в Пенсильвании. Вот-вот – и случится пожар. Генри. Глория. Рыжая. Всё связано. На это дело уйдёт всего один час.
- Мне потребуется три дня на поиски, - сказал детектив Аш. – И новый костюм.
- Разумеется, детектив, - рыжая вложила в руки детективу небольшой свёрток и конверт, точь-в-точь как тот, что передал Эшу Ашу Генри. – Зовите меня Мейси Мейнард, мисс Мейнард. Под этим именем меня знает лишь моя родная тётка. Для Бродвея я Мейни Мейсард, восходящая звезда постановок Дика Кливла. Вы уже видели «Плюющие на самый верх низы?»
- Я не заядлый театрал, - развёл руками детектив Аш. – Не довелось.
- Как жаль, - сказала Мейси. – Я весьма хороша в роли одинокой пропойцы, брошенной мужем на произвол судьбы в трёхэтажном особняке без единого человека прислуги. Черномазых в счёт не беру.
- Верю, - детектив Аш задумчиво повертел в руках карточку, где был изображён Генри.
- Не буду вас задерживать, - томно произнесла Мейси Мейнард и провела пальцем по небритой щеке детектива. – Прощайте, детектив Эш.
- Аш, - сказал детектив Аш, но за спиной мисс Мейнард уже закрылась беззвучно дверь.
Детектив пересчитал деньги в конверте. Открыл второй конверт и пересчитал деньги и в нём тоже. Суммы сходились. Даже купюры были одинаковыми – мечеными красным крестом в верхнем левом углу. И с одним и тем же мужиком. Детектив задумчиво провёл рукой по набрильянтиненным волосам и вскрыл свёрток. В свёртке оказался тёмно-серый двубортный костюм.
- Придётся раскошелиться на приличные ботинки, - сказал детектив Аш старым стоптанным теннисным туфлям. – Впрочем, об этом я могу подумать завтра.
Дверь содрогнулась под ударами. «Ногой долбят, стревецы!» - детектив Аш выхватил пистолет.
- Кто? – спросил детектив, предусмотрительно не отпирая замок.
- Мистер Аш, у меня есть информация о вашем деле! – молодой голос за дверью лучился энергией и бодростью. «Тварь на кофеине», - предположил детектив.
- О каком именно деле? – попытался схитрить детектив Аш.
- Не могу же я поведать вам всё, что знаю, находясь по другую сторону двери! – голос стал донельзя весёлым.
- У вас есть оружие? – детектив Аш нахмурился и положил пальцы правой руки на защёлку.
- Только если вы рассматриваете шариковую ручку в этом качестве.
Детектив Аш фыркнул и распахнул дверь. В квартиру влетел бойкий самоуверенный юнец с зубочисткой в белых зубах.
- Не слишком-то вы доверчивы, - юнец плюхнулся в кресло-качалку и достал из кармана портсигар.
- Был бы я доверчив, не стал бы детективом, - сказал детектив Аш и сунул руки в карманы. – Кто вы?
- Курт Вайми, журналист.
- Везёт мне на вашего брата… - протянул детектив и подтянул пуфик поближе к себе.
- Итак, по поводу вашего дела: Генри и Гарольд – это один и тот же человек! – Курт сунул сигарету в рот, предварительно выкинув зубочистку в открытое окно.
- Да ну? – скептично хмыкнул детектив Аш и сопоставил факты. Факты сопоставились и загоготали. – Они даже не похожи.
- Грим! Театральный грим, Эш, старина! – Курт затянулся и тут же закашлялся.
«Сопляк», - подумал детектив Аш, а сам поинтересовался: - И откуда вам это известно?
- Из первых уст. Я работал с Генри. Это афёра, детектив, чистой воды афёра.
- И кому профит от такой афёры? – детектив пробежался по клавишам фортепиано. Забрезжили отголоски Баха.
- Полиции! Мафии! Вас хотят подставить и убрать с дороги! Вы видели деньги в этих конвертах?! – Вайми резво встал с кресла и подбежал к столу. – Они меченые! – Вайми тряс купюрами и нервно дёргал лицом.
- Положи мои деньги на место, парень. И выметайся отсюда, - детектив подошёл к журналисту и схватил того за шкирку как котенка. Журналист Курт Вайми отчаянно упирался, но детектив Аш был сильнее, умнее и у него был пистолет.
- Проваливай! – крикнул детектив в глубину лестничного проёма, куда только что швырнул Вайми.
- Я докажу вам!
- Ага, - сказал детектив, - докажешь.
- И почините телефон! Я буду звонить! – в настырности Курту Вайми отказать было сложно.
«Прямо сейчас и починю», - детектив Аш плотно закрыл дверь, придвинул к ней журнальный стол, поставил сверху вазу и сел на стол сам. Потом немного подумал, встал, побродил по квартире и закрыл ещё и окно. Портсигар Вайми валялся возле кресла-качалки. Детектив Аш повертел его в руках и положил рядом с фотокарточкой Гарольда. После чего лёг в постель, не раздеваясь, и тут же уснул. Часы гипнотизировали детектива всем своим видом, но тот продолжал храпеть, сжимая в руках пушку. Три часа ночи на Манхэттене – не повод убирать оружие в кобуру. Особенно, если не обращаешь внимания на время.
Проснувшись, детектив Аш первым делом снял свою одежду и влез в костюм, принесённый рыжей Мейси. Подошёл к зеркалу, повертелся возле него, сказал «Мда» и достал бритву. Посвежевший и помолодевший детектив Аш нравился себе почти так же, как нравился женщинам – чуть более чем полностью. При случае детектив Аш любил почесать кулаками, а какая цыпочка устоит перед таким самцом? Женщин, правда, детектив никогда не бил. Хотя однажды, отдыхая под солнцем Тосканы, детектив по необходимости задушил смазливую вороватую цыганку. И очень из-за этого переживал: два доллара и три цента он так и не вернул себе обратно, а уж перстенёк из слоновой кости так и вовсе канул в Лету.
- Ресторан «Люжьен», - детектив захлопнул дверь такси, прищемив полы собственного плаща. – И побыстрее.
В ресторане было накурено и душно. Детектив Аш поморщился. Детектив Аш поморщился, потому что ему жали теннисные туфли.
- Вы заказывали столик? – спросил толстенький метрдотель, взяв детектива на карандаш и вопросительно склонив голову. Детектив Аш наклонился к нему и шепнул: - Мейни Мейсард.
- О, разумеется! Она предупредила, что вы появитесь, но я и представить не мог, что это случится так скоро! – метрдотель провёл детектива к столику за ширмой, выгодно скрывающей всех и вся ото всех.
Детектив Аш потянул носом. Пахло жареными в масле каперсами. Немного подумав, детектив решил заказать грибной жюльен, как вдруг увидел Генри. Тот разговаривал с немолодым бородатым мужчиной в кашне. «Шпион! - детектив Аш насторожился, но не подал виду. – Британский! Нет, советский! Коммунисты, водка, медведи, секретные чертежи… О, свиные рёбрышки с томатом!» Меню отвлекло внимание детектива Аша от столика Генри и бородача ровно на пять минут.
- Мартини, сэр, - официант поставил перед детективом бокал. Детектив привычно принюхался. Мартини явственно пах миндалём. Удерживая официанта за лацкан, детектив прошипел: - Я не заказывал.
- О, это просил передать джентльмен вон из-за того столика, - натянуто улыбаясь, официант указал на бородача, оставшегося в одиночестве без таинственно исчезнувшего Генри, в то время как детектив внимательно рассматривал лицо самого официанта, запоминая каждую чёрточку.
- Сколько весит одна баранья отбивная в шпинатной подливке?! – гаркнул детектив. Официант позеленел, ударил детектива Аша подносом по руке, заставив разжать пальцы, и бросился бежать.
- Ловите его! – крикнул детектив Аш, пускаясь в погоню. Бородач удивлённо посмотрел ему вслед.
На улице их с псевдоофициантом пути разошлись. Детектив Аш покрутил головой и зашёл и в телефонную будку. Будка надёжно скрывала детектива от любопытных глаз. Детектив Аш достал из кармана записку, которую кто-то очень ловко сунул ему туда, пока он нёсся во всю прыть по залу ресторана. «Детектив Аш, ввязываясь в это дело, вы рискуете погибнуть. Доброжелатель».
- Погибнуть? Ну-ну, - глубокомысленно протянул детектив и деловито поправил кобуру. После чего вышел из будки и пошёл обратно к своему грибному жюльену. Как раз вовремя: пули, выпущенные неизвестным лицом, изрешетили телефонный аппарат и железную обивку будки.
- Чёрт бы побрал эту шпану! – громко сказал детектив и продолжил свой путь.
Разомлев от жюльена и утки с яблоками, детектив лениво опрашивал всех тех, кто мог видеть таинственного Гарольда, мужа не менее таинственной Глории в тот самый день его исчезновения. Ответы не радовали разнообразием, но поварёнок, встретившийся детективу на кухне, на пониженных тонах поведал ему о некоем клубе, куда Гарольд частенько захаживал после посещения ресторана. «Я это точно знаю, мистер, я ведь там разношу напитки». Правда, об официанте, пытавшемся отравить детектива Аша, поварёнок ничего внятного сказать не смог.
Решив дождаться открытия клуба, детектив Аш прогуливался по набережной Гудзона, внимая крику чаек и прочей крылатой чепухни. Неожиданно что-то уперлось детективу в бок: - Стоять, легавый, - сиплый голос выдавал любителя приложиться к бутылке. Или просто простуженного человека.
- Я не легавый, - буркнул детектив Аш, но замер на месте.
- Брось эту свою затею, Аш, а не то…
- Не то что? – бесстрашно спросил детектив, но незнакомец уже исчез, будто его и не было. С учётом того, что дело происходило на абсолютно пустынной набережной, это было странно. Мистически, можно сказать. Но детектив Аш был не из тех, кого можно напугать дешёвыми фокусами. «Однако какой прогресс, - подумал детектив Аш, брезгливо отряхивая плащ. – Меня уже дважды предупредили, а я ведь ещё ничего и не сделал».
Клуб, куда ходил Гарольд, был очень и очень плохим. Это детектив понял сразу, как только оказался внутри, предварительно разбив бутылку о голову охранника. Детектив Аш любил подобные заведения, потому что заняться мордобоем всегда было кстати. А что может быть увлекательнее весёлого разбивания лиц в кровавую кашу? Разве что только присутствие в таком вот месте старого врага. Капитан полиции Вачовски заливал в себя чистую водку и громко бил стопками по столу.
- Капитан, - детектив Аш подсел к полицейскому и нагло улыбнулся.
- Аш, какого чёрта ты здесь забыл? – капитан икнул и утёр рот рукавом.
- Расследую одно дельце… Даже два.
- Хм-м, - сказал капитан. – О помощи со стороны полиции даже не заикайся.
- Я бы никогда, - усмехнулся детектив и протянул фотографию Гарольда капитану. – Узнаёшь?
- Первый раз вижу, - честно ответил Вачовски и помахал официанту.
- Говорят, часто здесь бывает, - детектив Аш быстро огляделся и перешел на шёпот: - У него хорошенькая жёнушка, капитан. Может быть, её ты помнишь? Грудастая блондинка, называющая себя Глорией.
Вачовски посмотрел на детектива как на идиота.
- Аш, как капитан полиции могу тебя уверить, что даже если бы я знал и его, и её, то ни слова бы тебе не сказал.
- Очень мудро, - кивнул детектив Аш, вставая, и убрал карточку в карман плаща. – Бывай, капитан. И будь осторожен.
- Об осторожности я бы мог тебе сказать куда больше, - подмигнул Вачовски Ашу и поманил того пальцем: - Говорят, в городе назревает большая заварушка.
- По поводу? – спросил детектив и сел обратно.
- Завтра открывается выставка сапфиров индийского раджи. Сечёшь, что помимо сапфиров там будет, Аш?
- Бриллианты, рубины и изумруды.
- Именно, - поднял палец кверху капитан. – И кое-кто очень хочет поживиться подобным товаром. Макаронники уже готовят коварный план. Благо, мы его разгадали ещё до того, как они к нему приступили.
- Полиция Нью-Йорка буквально выросла в моих глазах, - скривил губы Аш. – Не знаешь, где бы мне раздобыть хорошего мастера, чтобы починить телефон?
Старый враг вздохнул и достал записную книжку.
Ловить в клубе было нечего и некого. Детектив Аш, вооружённый номером телефона Джона-ломаки, парня на все руки, немного послушал чужие разговоры и поспешил убраться восвояси, пока охранник не пришёл в себя. В квартире его ждал сюрприз: перевёрнутая мебель, изрезанный пуфик, выпотрошенный матрац и покосившаяся книжная полка без единой книги. Фортепиано было цело. Как и часы, показывающие абсолютно точное время в виде трёх часов ночи. Детектив Аш снял теннисные туфли, и тут его озарило: новые ботинки он так себе и не купил. Решив забыть о беспорядке, детектив Аш скинул одеяло на пол и устроился на нём поудобнее. Война научила его претерпевать неудобства и спать на холодном и жёстком. При мысли о войне заболел шрам. Шрам на правой щеке. Шрам от пореза острой бритвой, которую детектив приобрёл неделю назад, а испробовал только сегодня. «Так вот почему они называются опасными», - догадался детектив Аш и вырубился.
Открыв глаза, детектив Аш понял, что нужно делать. Нужно найти вертлявого пакостника-журналиста и вытрясти из него информацию. Картинка складывалась в голове ещё нечётко, но уже кое-что брезжило в сознании детектива.
- Пожалуй, без жюльена лучше обойтись, - решил детектив. В дверь постучали. Мягко и игриво, словно она была не деревянная, а сделанная из атласа и шёлка.
- Я принёс вам завтрак, - Курт Вайми протянул детективу бумажный пакет и огляделся: - Незваные гости?
- Да уж, - детектив впился в булочку крепкими зубами. – Мало мне без этого проблем.
- Как думаешь, Эш, что они у тебя искали? – Курт Вайми провёл пальцем по поверхности стола и удивлённо посмотрел на палец, тут же ставший чёрным.
- Не имею ни малейшего понятия, - детектив нашарил кусок сыра и теперь грыз его словно яблоко.
- Есть продвижения? – Вайми поставил пуфик вертикально и задумчиво вгляделся в дыру, проделанную чем-то острым прямо посредине.
- О, яблоко, как кстати! – обрадовался детектив и смачно надкусил его. С набитым ртом разговаривать было неудобно и неприлично, поэтому тщательно прожевав кусок зелёного и кислого фрукта, детектив вытер руки о штаны и пристально уставился на Курта. – Да! Меня пытались отравить, два раза и разными способами предупреждали, чтобы я не совал нос не в своё дело, а теперь вот ещё и пуфик изодрали. Ничего так успехи, Вайми.
- Слышал про выставку? – спросил Вайми, присаживаясь на подоконник.
- Птичка напела, так что да, слышал.
- Сопоставь то, что имеешь: театральную актрисульку, пропавших и никогда ранее не существовавших мужчин, таинственную дамочку-блондинку, - Вайми закурил, и Аш на автомате потянулся к коробке с сигарами. Странно, но Вайми его не раздражал, хоть и вёл себя слишком развязно для простого журналистишки, мешаясь под ногами.
- Ну? – попыхивая сигарой, спросил детектив.
- Они собираются украсть огромный рубин из коллекции, неужели так сложно понять?!
- С чего бы это и почему именно рубин?
- Потому что рубин – изюминка выставки! Ради этого рубина её и открыли! Его вес в полтора раза больше веса Раджа ратна! – Вайми заходил широкими шагами по комнате. – А они – актёры-жулики, которые решили выманить самого лучшего частного детектива на Манхэттене при помощи двух наипростейших дел! Пока ты будешь разыскивать, высунув язык, Генри и Гарольда, Глория-Мейси и её подельник своруют камень и уплывут в Европу!
Маленькие кусочки большой картины закружились перед глазами детектива Аша. Инициалы М.М., вуалетка, пухлый Гарольд и худой Генри, театр на Бродвее…
- Постой, но ведь Мейси Мейнард и правда актриса, я видел её имя на первых полосах! – детектив, нашедший то, к чему можно прицепиться, был донельзя доволен.
- Ты очень далёк от мира искусства? – сочувственно спросил Курт.
- А что? – набычился детектив Аш и попробовал закатать рукава костюма. – Проблемы с этим?
- Небольшие, - уклончиво ответил Вайми. – Дело в том, что Мейни Мейсард брюнетка.
- Парик, - попробовал защитить псевдоклиентку детектив.
- Нет, - помотал головой журналист. – Я определённо точно заявляю, что она брюнетка и никогда не была рыжей, даже на сцене. Мейни Мейсард – моя бывшая жена.
- Вот дела, - присвистнул детектив Аш. – И чего разбежались?
Курт Вайми отмахнулся от вопроса и схватил с пола бутылку мятного ликёра.
- Это для гостей, - нравоучительно заметил Аш и отобрал бутылку из рук юнца Вайми. – Ты и правда думаешь, что я лучший детектив на Манхэттене?
- О да, - сказал Вайми, и детектив Аш тут же проникся к нему симпатией. – Мы должны остановить их! Есть деньги на такси?
- Только меченые, - помахал конвертом детектив. И задумался: а зачем нужна была такая сложность? Неужели он не увидел бы красные крестики в уголках, неужели… Да, преступники определённо хотели избавиться от него всеми путями.
- Я готов, - детектив одним взглядом притянул к себе плащ. – Можем разбить мою копилку. Перед дождём у меня всегда ноет колено, поэтому пешком идти никак не получится.
- Думаю, пара монет у меня где-нибудь да завалялась, - Вайми улыбнулся. На долю секунду детектив насторожился, но отбросил ненужные мысли и захлопнул за собой и Вайми дверь. Выносить из квартиры всё равно было нечего. Фортепиано возможно было бы сбросить только из окна, но окно было предусмотрительно забито гвоздями изнутри. Недаром детектив так нравился женщинам – на все руки мастер.
- Где мы можем найти их? – мучительно размышлял детектив Аш, страдая от боли в колене.
- На выставке, мой друг, на выставке! – Вайми запрокинул глаза к потолку авто и задумчиво принялся вертеть в пальцах два входных билета.
Выставка проходила в крытом павильоне в самом центре. Там и сям сновали полицейские, бешено вращая глазами, дети ныли чуть ли не на весь Нью-Йорк, женщины сверкали украшениями, а детектив Аш и журналист Вайми неторопливо прогуливались среди буйной массы, напряжённо всматриваясь в лица посетителей. Внезапно Курт Вайми дёрнул Аша за рукав: - Вон, та женщина в синем! Это определённо она!
- Не уйдёт, - детектив Аш на бегу вытащил пистолет из кобуры.
- Я совсем забыл про него, - Вайми одобрительно покосился на пушку, не забывая высоко вскидывать ноги.
Из павильона с самым огромным рубином в мире раздался крик.
- Туда! – крикнул журналист, резко сворачивая в сторону.
- Украли, о Боже, такая ценность! Прямо посреди бела дня! Так просто!.. – Аш вслушивался в чужие восклицания, а сам выискивал взглядом синее платье. Но его не было видно на горизонте. Найти мерзкую бабу, так облапошившую детектива, стало делом чести.
Запыхавшиеся, взмыленные как лошади, Курт Вайми и детектив Эш Аш ввалились в грязный маленький переулок.
- Её здесь нет, - выдохнул пытающийся отдышаться детектив.
- Ошибаешься, сладкий, - проворковал томный голос из угла. И из тени вышла она, Глория-Мейси. Детектив Аш сразу понял, как он просчитался. «В глаза, нужно было смотреть этой курве в глаза!» Даже с расстояния в пару шагов было видно лучистое сияние карих глаз, почти таких же, как у добропорядочного сеттера. «Как же они такую штуку с глазами проворачивают? Эх, бабы…» - узкий разрез глаз исчез, словно его и не было. В одной руке Глории-Мейси был зажат Вальтер, другой рукой она крепко сжимала ручки кофра с украденным рубином.
- Ты не сможешь выбраться из этой западни, красотка, - недобро сощурился детектив Аш. – Двое против одной.
- Против одного, - сказала Глория-Мейси. Журналист Курт Вайми подошёл к ней и, встав позади неё, ущипнул воровку за зад. Та игриво взвизгнула, но тут же посерьёзнела.
- Сдавайся, детектив. Хотя в любом случае тебя ждёт только смерть.
- Неужели ты так ни о чём и не догадался? – Вайми вновь улыбнулся, и тут детектив Аш понял, кто перед ним.
- Генри!
- Браво, детектив Эш Аш! Ваша смекалка работает вам на руку, но не в этот раз, - Глория-Мейси помахала пистолетом.
- Я должен был догадаться, - простонал детектив Аш, прислоняясь к стене переулка. – И то, что ты откуда-то раздобыл столько информации приватного характера, твои постоянные намёки… Вы просто виртуозы своего дела!
- Было довольно забавно изображать официанта, - хихикнул Генри-Курт. – А уж когда крошка Глори выпустила в телефонную будку несколько зарядов подряд!.. Убрать с дороги вечно шныряющего где не надо детектива – плёвое дело! А уж сколько радости доставил мне подкуп честных граждан!
- На набережной тоже был ты, – детектив Аш закрыл руками. – И метрдотель, и поварёнок – они были подкуплены! Как можно было купиться на подобное?!
- Вы не самый лучший детектив на Манхэттене, но, возможно, самый обаятельный, - сказала Глория-Мейси. – Прощайте, детектив Эш.
- Аш, - поправил фальшивый Вайми подружку.
- Прощайте, детектив Аш. Надеюсь, наша с вами встреча не была напрасной, и хоть перед смертью вы что-то да поняли. Что-то очень важное…
- О да, - сказал детектив Аш, вставая и отряхивая брюки от кирпичной пыли. Глория недоумённо моргнула. – Никогда не доверяй бабам и меченым деньгам. И никогда не заводи дружбу с журналистами.
Глория поджала губы и нажала на курок. Детектив Аш холодно, как умел только он, усмехнулся, глядя в лицо смерти. Глория-Мейси покачнулась, зацепилась каблуком за неровность, и упала ничком. Генри-Курт испуганно дёрнулся, но капитан Вачовски с помощниками смогли помочь ему справиться с этим неконтролируемым чувством, заковав якобы журналиста в самые настоящие наручники. Малой Бенинг со стволом наперевес во весь рот улыбался детективу Ашу, аккуратно перешагивая через лежащее в обмороке тело Глории-Мейси.
- Здорово, Малой! – тепло поприветствовал коллегу детектив Аш.
- Привет-привет, - откликнулся Малой Бенинг и поправил шляпу, всё так же не прекращая скалить зубы.
Глория-Мейси, которая наконец-то очнулась после удара рукоятью пистолета по голове, с ужасом смотрела на живого детектива Аша. Тот, словно разыгрывая представление, медленно расправил край плаща, где зияла дырка от пули.
- Но как?.. – обиженно спросила Глория. – И когда? У тебя же не было ни единой свободной минуты, детектив!
- Не стоит забывать, милашка, что у каждого приличного частного детектива с неработающим телефоном всегда есть сосед, который владеет вполне себе исправным аппаратом, - обнажил зубы в улыбке детектив Аш и потрепал Малоя по мощному плечу. – А свободная минутка у такого крутого парня как я всегда найдётся. Особенно когда недосуг умирать молодым. Уведите её, капитан.
- Ты мне посоветуй тут ещё, Аш, - огрызнулся Вачовски, но надел на Глорию браслеты.
- Я смотрю, ты так и не разжился парочкой приличных ботинок? – спросил Малой Бенинг приятеля после того, как они вышли на залитую персиковым солнцем улицу.
- Времени не было, - хмыкнул детектив Аш и быстро глянул на ноги Малоя. – Как и у тебя с твоим запоем. И кстати, тебе повезло, что у тебя нет телефона. Мой так нацисты, например, прослушивают…

КОНЕЦ

правила голосования! читать обязательно!

Если вы автор, получивший право голосования:
За любой свой текст объемом более 10 000 знаков, который участвует в конкурсе, вы можете дать от 0 до 10 баллов каждому тексту-участнику. Написали 2 текста? У вас 20 баллов на каждый текст. Три текста? 30 баллов. И так далее. За себя голосовать нельзя. Присылайте заполненную таблицу, которая должна выглядеть вот так, на адрес: [email protected] с пометкой "Результаты голосования".
Мы были бы очень признательны, если бы вы прислали заполненную таблицу один раз, чтобы не возникло путаницы с голосами.
Комментировать тексты можно! Помните: вы – им, они – вам.
Поскольку участие анонимное, для ответов на комментарии читателей будет заведен гостевой профиль. Логин и пароль высланы всем участникам на почту.

Читатели и авторы внеконкурсных текстов могут распоряжаться суммой в один балл (вы можете ставить +1, -1 либо не ставить ничего). Голосовать могут только пользователи, зарегистрированные в дайри до 1 августа 2011 года. Голоса принимаются только с минимальным комментарием, например: "+1! Заявка раскрыта полностью, характеры отлично прописаны, сюжет захватывает. Спасибо, автор!"

---

[svobodaslova]

Уважаемые авторы! Организаторы письменно подтверждают получение текста. Если вам не пришло подтверждение, свяжитесь с нами!

Также всем приславшим свои тексты авторам был выслан пароль от конкурсного логина. Если e-mail не пришёл - обращайтесь, повторим.

---

Конкурс, тур 4: работа 11

[svobodaslova]

Название: Щепки
Рейтинг: PG-13
Жанр: драма
Размер: миди (или большое мини))
Объём: примерно 25 тысяч знаков
Тип: джен
Описание: ориджинал написан на конкурс "Свобода слова" в дайри. Заявка: "Джен. Можно гет, слэш и фем, но только по большой и чистой любви. Юные борцы с вампирами и прочей нечистью. Вампиры такие... вампиристые: не могут войти туда, куда их не приглашали, убиваются осиновым колом и всё такое. А вот на солнце они не сгорают, а испаряются. А с наступлением темноты конденсируются обратно".
Примечания: не знаю, заказчик, то вы хотели или нет – но получайте, что вышло.
Предупреждения: ПОВ местами; все, что не сказано, нужно додумывать, ибо, если бы писалось все, вы бы фиг прочли до конца конкурса; и искренне желаю вам не запутаться в структуре =)

читать оридж "Щепки"

Порезанный палец кровоточил. Алиса со смесью страха и отвращения смотрела на кровь, не зная кинуться к раковине и подставить руку под воду, замотать ранку полотенцем или...

— Кровь, Алиса, КРОВЬ!

— А то я не знаю!

— АЛИСА!

Она подняла взгляд на несколько секунд — в кухонном проеме, расставив руки в стороны и держась за дверные косяки, стоял бледный от ужаса парень. Друг. Может даже чуть больше. Выкрашенное в поганый серо-голубой цвет дерево дверного проема трескалось под сильными пальцами. Алиса паниковала — наверное, чуть меньше, чем он, — но все же не слабо. Не успела еще толком привыкнуть, а тут такая подстава — порезалась.

Она не обратила внимания на треск в проеме, и так зная, что увидит там, если посмотрит. Только судорожно искала решение. Схватила тряпку — грязную, в пятнах от пролитого позавчера кофе, — обмотала ей руку.

— Ал...Алиса!

Обернулась — он уже стоял у стола, оставляя углубления от пальцев, сминая салфетку. Сахарница, стоявшая на самом краю, упала, разлетелась на осколки. Ваза с веточками-цветочками опасливо покачнулась. Очень некстати мысль о том, что мама убьет ее за учиненный на кухне беспорядок, когда увидит его, соседствовала с пониманием того, что Алиса просто-напросто не доживет до этого момента.

Ваза опрокинулась.

— Пожалуйста, что-нибудь, Алиса, я чувствую.

Она сделала несколько шагов назад, чуть не споткнулась о корзинку с луком. Куда бежать? Что делать? Тупик же. Конец. За спиною только окно...

Алиса резко повернулась на месте, схватив занавеску за край.

— Давай, да...

Снова раздался шум за спиной. Наверное, столешница все-таки треснула. Разве могла она взять и одернуть занавеску? Ведь он же друг. Может даже чуть больше.

За окном был день, а кухня как раз на той стороне дома, что в это время солнечная. Тоненький лучик золотил сваленное в углу барахло. Надо было только одернуть занавеску, позволить лучам пробраться в кухню, добраться до...

Главное — не думать. Алиса дернула ткань, жмурясь от яркого света. Она не хотела оборачиваться и смотреть, как исчезает, закусив от боли губу, ее друг. Видела, как это происходит с другими. Уже ни раз. По щеке скатилась слеза — одинокая, такая же, как и Алиса сейчас.

Тихий хлопок за спиной означал лишь то, что все случилось. Исчез. Тряпка со свежими пятнами крови и старыми — от кофе — упала на пол.

Оставалось лишь обводить равнодушным взглядом то, что стало с кухней, и ждать ночи. Ждать, когда он вернется. Друг. И не только.

***

В том марте мы были просто школьниками — со своими проблемами, тараканами и взглядами на жизнь. Ссорились по десять раз на дню, списывали на контрольных и не переобувались, приходя по утрам в школу. И все, абсолютно все, было нормально.

Да, у меня выходила двойка в четверти, даже три, если быть честным, а Алиса только-только рассталась со своим студентом — теперь окончательно. Родители Витька разменивали квартиру после развода, а у Лехи неделю назад умерла бабушка, к которой он ездил каждое лето, родители отправились на похороны и оставили пустой холодильник. Но это была жизнь, та ее часть, что некоторые называют черной полосой, а мы отмахивались — ну, бывает.

То был понедельник, последний понедельник третьей четверти. После школы, откуда нас выпустили только в седьмом часу, мы побрели в кинотеатр. Глупо, конечно же, глупо за неделю до конца четверти ходить в кино. Но подумал об этом я только в тот момент, когда получил табель с двойкой — одной, что, безусловно, радовало, — но двойкой.

Отсидели два сеанса, один забесплатно. Прошмыгнули, пока никто не видел, в соседний зал, попали как раз на рекламу перед фильмом. Людей там мало было, так что устроились без проблем.

Позже я думал, что было бы, уйди мы сразу, как закончился первый сеанс? Ведь все по-другому сложилось бы, но…

Но мы остались. Смотрели ужастик — после комедии он был не страшным, а, скорее, забавным. Ну, по крайней мере, смеялись мы на весь зал.

Вышли из кинотеатра уже около одиннадцати, заторопились к метро. Алисе ехать дальше всех надо было — в другой конец города, до конечной, — она и повела нас дворами. Ничего особенного в дворах спального района нет и никогда не было — это вам не колодцы в центре, когда даже шаг из подворотни сделать боишься. Я не боюсь, но вот Алиса — да, Алиса в ужасе от таких мест. Что странно.

На окраинах города — простор, ветер и редкие фонари. Мы шли по мокрой асфальтированной дорожке — Леха доказывал нам, что режиссерских ляпов во втором фильме как минимум шесть штук. Он часто придирался к фильмам — наверное, из нас Леха был единственным, кто замечал подобные вещи. Витек орал во весь голос песенку из первого — громко, прерываясь на кашель, а я спорил с Алисой о целесообразности дополнительных переписок контрольных по вечерам — ну, вроде как оно никому не надо, не помогает и лучше бы мы вместо них посмотрели еще пару фильмов.

А потом мы кого-то спугнули. Леха зажег фонарик на телефоне и посветил в ту сторону, откуда был шум. Под черными ветками кустарника на крышке люка валялась книга — потрепанная, с капельками крови на обложке.

Стоило бы пройти мимо. Да, может и стоило бы. Но мы замерли — Витька по сторонам оглядывался, Леха светил фонариком. Я искал в кармане подаренный парнями перочинный ножик, Алиса — ну кто ее просил? — села и стала листать книгу.

Тогда и решилась наша судьба, если можно, конечно, с таким пафосом говорить о произошедшем. Но она решилась — не знаю, как моя, Витина или Лешина в тот момент, но судьба Алисы уж точно была решена. Как квадратное уравнение.

***

Сколько раз она читала о перерождении, чтобы понять, изучить, но ни разу не думала, что будет видеть это своими глазами, наблюдая за мучениями друга.

Руки дрожали, придерживая его плечи:

— Нет, пожалуйста, только не это, только не ты...

Поверить глазам было сложно — смахивало на дурной сон. Осиновый кол — тонкий, острый — был по-прежнему спрятан во внутреннем кармане. Но только никому уже и не нужен был. Вампир, которого они ловили, ушел, оставив в подворотне тело ее друга. Не мертвое, но уже и не живое.

В кармане зажужжал мобильный. Алиса только сильнее сжала холодные плечи друга, чтобы хоть как-то разбавить ту боль, что он чувствовал. Она читала про это в Книге. Но лучше бы там писалось о том, как избежать перерождения, честно слово.

А разговаривать ни с кем не хотелось. Разговаривать значило выдать свое состояние. Да и про то, что случилось, пришлось бы говорить, а не хотелось. Надо было, но сил не осталось. Совсем.

— Алиса, ты?

Голос был тем же, только, может, чуть более хриплым. Понял ли он, что произошло?

— Я уже? Или еще нет?

Алиса пожала плечами — не потому, что не знала, а потому, что не могла говорить. Боялась, что голос сорвется.

— Я, кажется, кровь чувствую.

Она посмотрела в сторону деревьев — там, прислонившись к колесам машины, лежала жертва вампира. Разорванная. Они не успели, более того, угодили в ловушку.

— Я хочу крови, — тем же голосом — чуть хриплым, немного равнодушным. — Алиса, крови хочу, слышишь?

Кивнула, вытерла слезы рукавом. Как сильно она сжимала его плечи, Алиса не знала, но те больше не дрожали. По крайней мере, она не чувствовала. Перерождение подходило к концу, а осиновый кол чуть врезался в ключицу. Не больно. Лишь напоминал о себе.

— Крови хочу, — выдохнул и, оттолкнув ее в сторону, кинулся к разодранной женщине.

На асфальте остались лишь пятна его крови и Алиса, желавшая проснуться. Ведь в реальности не могло быть так. Так страшно. Так больно. Так неожиданно.

В тишине августовской ночи были слышны завывания ветра с залива и громкое чавканье. А потом завибрировал мобильный, Алиса нажала на зеленую трубку и поднесла его к уху:

— Мы попали в ловушку.

И стоило это сказать, как больно стало с новой силой. Ведь один из них был теперь одним из тех.

***

Книгу ту Алиса забрала домой. Ни зачем, ни почему — просто захотелось и точка. Так она отвечала на наши вопросы всю последующую неделю, добавляла еще, что очень интересно читать.

А потом кончилась четверть. В субботу мы собрались гулять — Витек обещал пива достать, благо, выглядел он сильно старше остальных и ему продавали. Встречались мы на Московской, у Ленина. Людей там всегда было много вне зависимости от того, работают фонтаны или же нет. Леха притащил скейт и, пока я ждал Витька с пивом и Алису, катался среди прочей массы таких же ненормальных.

Алиса пришла на полчаса раньше пива и, как оказалось, притащила с собой ту самую Книгу. Открыла на семнадцатой странице, ткнула пальцем в заголовок и всучила ее мне прямо в руки. Тогда, наверное, решилась и моя судьба тоже.

Я читал. Сначала с долей скепсиса и едва борясь с желанием покрутить пальцем у виска, потом стал нащупывать в кармане ножик. Не боялся, но, пожалуй, страшился.

Проклятые существа. Ведьмы. Борцы. Спугнуть вампира — бросить ему вызов. Однажды, но навсегда. Капли крови. Магия. Книга — помощник. Осина. Колья. Грани проклятия. Солнечный свет. Пороги. Пороки. Жертвы. Борьба. Равновесие. Отсутствие выбора. Судьба. Решение. И согласие — соприкосновение.

В тот момент я ненавидел Алису. Во-первых, я поверил. Мне казалось, что это невозможно — верить в такой бред, но я смог. Оно само поверилось — так говорил я позже. А во-вторых, Алиса вручила мне Книгу, решила за меня. Я не соглашался, но, не подозревая, коснулся страниц Книги. Наверное, таких же проклятых, как и эти существа, которых — нет, вы представляете? — надо было истреблять. Я подписался на это, сам того не желая — прикосновение к страницам означало согласие. Так было написано, а спорить сил не было.

И когда пришли ребята, я со злости впихнул Книгу им в руки. Сказал — почитайте. Наверное, они меня тоже потом ненавидели.

Вместо пива на скамеечке и душевных разговоров ни о чем, у нас был день, а после и вечер, посвященный проклятым чудовищам. Алиса пересказывала Книгу, Леха бездумно листал страницы и показывал нам не самые приятные картинки.

Ощущения были странные — как будто ты впервые написал контрольную полностью и раньше времени, более того, уверен, что все решилось правильно, но сидишь на месте и думаешь — сдавать или не позориться? Тебя разрывают противоречивые чувства, но больше всего не хочется выглядеть лохом. Примерно так и было в ту субботу.

За каникулы мы изучили Книгу досконально. Ни зачем, ни почему. Никаких вампиров на горизонте не маячило, все было тихо и спокойно, но откинуть в сторону эту вещицу казалось глупостью. Витя сделал четыре осиновых кола, поэтому в школу мы пошли уже с ними, засунутыми в сумки-портфели.

Все было слишком стремно. С одной стороны была какая-то чушь в Книге, с другой — непонятно откуда взявшаяся внутри вера в то, что чушь эта вполне имеет право на существование.

Я не знаю почему, но находиться в школе было очень странно — у нас была общая тайна на четверых, а потому все окружающие казались нам противниками, теми, кто хочет выведать ее.

А потом случилась наша первая встреча с нечистью. И никаких вопросов не осталось — все реально и имеет право на существование.

***

Алиса ненавидела то время, когда мать задерживалась на работе. Когда темнело, а дома еще никто не бубнил. Это было самое страшное время суток.

Она набирала одного из друзей и разговаривала подолгу, сидя на краюшке подоконника и глядя на дорожку, по которой обычно шла мама.

Алиса привычно села у окна с телефонной трубкой и чашкой чая. Набрала Леху, тут же завалив его бестолковыми вопросами, долго размешивала чай в сахаре и глядела в окно.

В последнее время несколько ночных часов превращались в кошмар. Влад рвался на улицы, Леха уговаривал отсиживаться дома. И то, и другое было одинаково неправильным.

— Я в полуфинал прошел, думаю теперь, нафига оно мне надо? — Леха в трубке засмеялся.

— Так здорово же, — отозвалась Алиса и в который раз бросила взгляд на дорожку. И вместо привычной пустоты увидела два силуэта — двигавшийся женский и неподвижный мужской. — Лех, у меня проблемы.

— Что?

Вместо ответа Алиса бросила трубку, нацепила шлепанцы и побежала в коридор. Из сумки вытащила кол и рванула на улицу. Высокий складный парень стоял и насмешливо крутил в руках четки. Алиса бежала ему навстречу, а женщина — не мама, нет, а чужая и совершенно беззащитная — торопливо двигалась по дорожке. Парень глядел Алисе прямо в глаза, ждал. Она знала его — видела ни раз.

Он не двигался, только четки перебирал — рыжие такие, с иероглифами. Алиса и их уже знала. Она остановилась в шаге, затормозила резко — женщина поравнялась с ними.

— Ну, молодежь... — только и успела сказать та, прежде чем вампир на нее набросился.

Дрожащими руками Алиса всадила в него кол — мимо сердца. Промахнулась. Парень рассмеялся и, резко развернувшись, отбросил ее на несколько метров.

Алиса упала в грязь, а через несколько секунд рядом с ней приземлился кол — вошел в землю. Вампир не стал на нее бросаться — лишь усмехнулся. И сбежал, оставив ее наедине с невинно пострадавшей женщиной. Кажется, соседкой снизу.

***

Раньше я, понятное дело, не задумывался о том, сколько нечисти бродит вокруг обычных людей. Так было до того, пока я не стал одним из тех, кто должен был с нею бороться. Как — было написано в Книге.

Мы пытались жить как раньше — обычно. Не выходило. Прежние проблемы оказались пустяковыми, детскими. Мы забывали про учебу, кино и пиво — по вечерам прогуливались по городу. Искали. Было странно, что мы замечали тех, кто был не такой, как все. А самое поганое, что они замечали нас.

Никто точно не мог сказать, что за нечисть встречается нам на улицах города — они были обычными снаружи, но обладали специфическими свойствами, узнать которые вот-так-просто было невозможно. Это как пирожки в нашей столовой — все выглядят более или менее одинаково, а начинка совершенно разная, и не узнаешь какая, пока не надкусишь.

Из Книги мы знали — вампиры, самый страшный вид нечисти, исчезает на солнце. Поэтому среди тех, кто попадался нам днем, априори не было вампиров. Что радовало. С остальными было легче — загнать, обезвредить. Оружие — не только колья — мы носили с собой всегда. Стоило выйти без него, так сразу чувствовал, что чего-то не хватает.

Я не понимал, откуда в нас взялась эта жажда крови — чужой, нечистой. Мы действовали хладнокровно, без оглядки. Так было надо. У нас не было выбора — теперь точно. Может быть, если бы не... Но теперь мы были роботами, программа, заложенная в нас, не давала сбоев. Разве что думать, мыслить и осознавать, что делаем что-то страшное, мы могли. И это было самое тяжелое.

Я приходил домой, садился к компьютеру и вспоминал. Все. До мельчайшей подробности. Мы делали нужное дело, но это не отменяло того, что оно было грязным. Я пытался найти в себе силы противостоять, жалеть нечисть, но не мог. Я хотел, хотел их уничтожать.

Так прошел апрель. Вампиров мы почти не встречали, а те двое, что нам попались, были застигнуты врасплох и получили кол в сердце. Но мы точно знали, что есть один, которому мы вроде как бросили вызов. Так говорила Книга, а мы ей верили.

А потом, в начале мая, все изменилось. Сбилась программа, линия судьбы надорвалась — как вам угодно.

Мы поехали на турслет на майские. А там, среди сосен, палаток и нескольких сотен школьников, нам встретились оборотни. И вампиры. Мы наблюдали за тем, как они борются друг против друга. Воюют. Программа, навязанная Книгой, летела к чертям собачьим — нечисть не против людей, она сама против себя. Я так понял, так почувствовал — и больше не смог хладнокровно убивать.

Не знаю, что с остальными, никогда не спрашивал. Может быть, дело было в мальчике, которого защищали оборотни. Они, волки, не способные ни на что, кроме того, как рвать людей зубами в клочья, защищали мальчишку. От вампиров.

Книга врала. Не во всем, но уж точно в главе про оборотней.

***

Они брели по весеннему лесу, перебрасываясь ничего не значащими фразами — про доски, американские горки и перевод часов. Про все сразу и ничего в отдельности. Алиса любила их за эту способность создать атмосферу, слепить из шуток и серьезностей ком теплого снега вокруг. Никто в классе не мог так больше, а ей, Алисе, оно нужно было.

Она смотрела на их лица — уже не детские, но еще и не взрослые. Десятый класс. Борцы. За последний месяц произошел миллион вещей, осознать которые, казалось, невозможно.

Все трое изменились. Да и она, пожалуй, тоже. Книга объединила их, но, в то же время, раскидала каждого в свой мирок. У них было общее дело и невозможность говорить о нем вслух при посторонних. И была необходимость бороться против, с которой каждый из них справлялся по-своему, прячась в своем мирке. Алиса только надеялась, что кто-нибудь — тот, что для нее чуть больше, чем друг, — поделится с ней. Переживаниями, проблемами. Но он говорил о чем угодно, кроме того, что реально его волновало.

Они шли, шли, а потом остановились на секунду — почувствовали. Тревожный сигнал шестого чувства, помогавший угадывать, что рядом кто-то темный, нечистый., с кровью на руках. И они побежали. Лес был редкий — сосны, холмы, хвоя на земле. Они неслись сломя голову, пока не остановились за одиноко стоящей елью — чуть впереди на широкой местности без единого дерева шла борьба.

Алиса не могла стоять на месте — хотелось ринуться в бой. Витька схватил ее за руку, покачал головой. Они, так называемые Борцы, стояли и смотрели, как вампиры заламывают лапы оборотням, а те перегрызают вампирам глотки. А около небольшой лужицы сидел мальчишка лет семи-восьми, сжимал рюкзак в руках и плакал. Вампиры, судя по всему, хотели к нему подобраться, а волки не давали.

— Вряд ли им нужна наша помощь, — пробормотал Леха и, засунув руки в карманы, побрел обратно к палаточному лагерю.

Алиса хотела ответить, что не помощь им предлагать надо, а колья в сердца вонзать, да шеи сворачивать, но слова эти застряли в горле. Как овсяная каша. Алиса не думала так больше.

***

После поездки в лес я точно понял одно: вампиры — зло. Эта мысль не давала покоя, серьезно, я места себе не находил. Программа сбилась, мы перестали быть роботами — да, но отступить от того, что навязала нам Книга, мы не могли.

После майских встречи с вампирами стали почти нормой. Раньше я и не думал, что их может быть так много. Раньше, правда, я не думал даже о том, что чудища могут сойти со страниц книг и с экранов кинотеатров. Смотреть на них в фильмах и убегать в реальности — совершенно разные вещи, как, например, ботать физику и гамать в контру.

Откуда у нас в городе вдруг появилось столько вампиров, можно было только догадываться. С одним из них мы встречались постоянно — очевидно, он был тем, кого мы спугнули в конце марта. Книга сообщала, что месть вампира, которого спугнули, также неизбежна, как и становление Борцами тех, кто коснулся Книги. Я задавался вопросом, что делали те, кто бросал вызов вампиру, но не касался страниц Книги, и не находил ответа, кроме одного очевидного.

Если до этого мы преследовали нечисть, то в мае преследовать начали нас. Приходилось не вылезать из домов после наступления темноты. Дома защищали. К тому же приближалось время Белых ночей, что означало, что вампирам на вольные прогулки будет дано минимальное время.

Пугало только то, что, не имея возможности добраться до нас, они будут убивать других. И они действительно убивали.

Мама Витька работала в участке — им часто звонили напуганные люди. У кого-то пропадали дети, кого-то покусало страшное животное, а некоторым звонили и обещали мучительную смерть.

Мы не знали, что делать. Отсиживаться по домам было, по крайней мере, некрасиво — ведь у нас, в отличие от всего остального города, были средства борьбы с незваными гостями из легенд.

***

Они сидели на детской площадке, изучая Книгу. Было уже темно, но помимо них там были две мамаши с колясками, компания пацанов-шестиклашек и парень на качелях с бутылкой в руках. Мамаши что-то ему втолковывали, но тот не реагировал.

Алиса боролась с чувством, что с парнем этим что-то не так. Боролась потому, что они успели уже изучить Книгу, знали, что Борцы чувствуют других. Но Алиса списывала свои ощущения на паранойю. Потому как теперь ей все вокруг казались чужими. Кроме ребят. Наоборот, друзья стали только ближе.

Парень кинул в урну пустую бутылку, поднялся — качели заскрипели. Алиса видела, что тот бросает на них взгляды, что разглядывает Книгу на скамейке. Он делал вид, что ищет что-то по карманам, а сам наблюдал за ними.

Алиса схватилась за голову, прошептала:

— Я не могу с этим справиться.

Неизвестный вздрогнул, развернулся и отправился прочь. Витька поднялся, вытащил кол из кармана, указал пальцем на ухо — слышал же тот их, издалека слышал. Вампир, значит, другие так не могут.

Они медленно пошли за удаляющимся вампиром, Алиса только задержалась немного, убирая Книгу в сумку. Десять-двадцать секунд. Отошла всего ничего от площадки, как сзади кто-то схватил ее руку и зажал рот. Ребята крались впереди, не оглядывались.

— Новенькие, да? — вкрадчиво поинтересовался голос. — Ну, это со всеми бывает.

Кол Алиса вытащить не успела, поэтому все, что теперь могла делать — не двигаться. Не провоцировать.

— Боишься?

Пожала плечами. Да, наверное, она боялась — что ребята пострадают, например. Или мальчишки, или мамаши те...

— Правильно делаешь, — сообщил ей на самое ухо голос.

Алиса чувствовала дыхание на своей шее — вот-вот и прокусит. И будет как на тех мерзких картинках в Книге. Но ничего не случилось — почти ничего. Он укусил — больно, неожиданно. Алиса чувствовала, как подкашиваются ноги, как мыслить становится труднее, а все вокруг расплывается. А потом все также резко прекратилось — вампир громко вскрикнул и повалился на землю, придавив ее своим телом.

А в полумраке над ними стоял Витька.

***

Борьба научила меня доверять интуиции. Вот и в тот вечер, почувствовав что-то, я позвонил Алисе на домашний. Никто не ответил. Я набрал домашний номер Витька — та же фигня. У Лехи было занято. Достал мобильный — тот был разряжен и валялся на дне портфеля — поставил на зарядку, набрал Алису. Не ответила.

Сказать, что я был напуган — ничего не сказать. У Витька был выключен, а Леха ответил не сразу, но тоже с тревогой в голосе.

Был август, темнело рано, отчего мысли приходили на ум особенно страшные. Произойти могло, что угодно. И диапазон этого "угодно" был необычайно широким.

С Лехой мы буквально через полчаса встретились — я названивал Алисе, он пытался дозвониться обоим на домашний. Нигде не брали. Мы стояли у Горьковской. Леха курил. Раньше никогда не видел, чтобы он доставал сигареты, а теперь у него откуда-то была целая пачка, да два коробка спичек.

— Нервы, — пояснил он. — Так легче.

— Раньше ты на скейте катался, — отозвался я. — И ничего.

— Раньше вампиров не было.

Вампиры были всегда, только мы о них не знали, — хотел я сказать, но промолчал. Набрал Алису, уже не надеясь, что возьмет трубку, но она взяла:

— Мы попали в ловушку.

— С тобой все в порядке? — тут же поинтересовался я и потянулся к Лехиной сигарете.

— Со мной — да.

Наверное, я плохой друг, потому как про Витька в тот момент я думал в последнюю очередь.

Алиса рассказала все по телефону — как позвонили Витиной маме с участка, рассказали про женщину, которой угрожали, что растерзают. А Витя с Алисой услышали и отправились к дому той. И попались — глупо так, нелепо. Вампир — все тот же, которого они встретили в марте — нанес очередной удар. Очередной, но самый болезненный.

***

Яркие пятна крови блестели в свете фонарика. Алиса присела на корточки, коснулась рукой обложки и аккуратно ее приподняла. Чернильные завитушки на пожелтевшем от времени пергаменте складывались в узоры — забавные, страшные, интригующие. Хотелось открыть чуть сильнее, заглянуть...

— Пойдемте дальше. Это кошка была или собака, — пробормотал Влад.

Фонарик перестал светить на книгу — Алиса не могла отличить чернила от бумаги. Потом глаза привыкли, она перелистнула несколько страниц — много текста, картинки, завитушки и надписи на полях. Но неразличимые здесь и сейчас.

— Эй, ну кто там боялся не успеть на метро?

Алиса улыбнулась Лехи, взяла книгу и запихнула ее себе в сумку.

— Ну и зачем она тебе? — почти одновременно спросили друзья.

— Почитать.

И они продолжили путь к метро. Алиса только раз обернулась, почувствовав что-то — ей показалось, что в темноте, что они оставили позади, был кто-то. Другой, не такой как они. Но она не предала в тот момент значению этому чувству. Поспешила к метро.

Всего лишь последовательность событий, действий, случайностей — и несколько месяцев спустя ее мир был обречен. Исполосован был, как небо проводами. Измазался в крови. Разлетелся в щепки.

КОНЕЦ

правила голосования! читать обязательно!

Если вы автор, получивший право голосования:
За любой свой текст объемом более 10 000 знаков, который участвует в конкурсе, вы можете дать от 0 до 10 баллов каждому тексту-участнику. Написали 2 текста? У вас 20 баллов на каждый текст. Три текста? 30 баллов. И так далее. За себя голосовать нельзя. Присылайте заполненную таблицу, которая должна выглядеть вот так, на адрес: [email protected] с пометкой "Результаты голосования".
Мы были бы очень признательны, если бы вы прислали заполненную таблицу один раз, чтобы не возникло путаницы с голосами.
Комментировать тексты можно! Помните: вы – им, они – вам.
Поскольку участие анонимное, для ответов на комментарии читателей будет заведен гостевой профиль. Логин и пароль высланы всем участникам на почту.

Читатели и авторы внеконкурсных текстов могут распоряжаться суммой в один балл (вы можете ставить +1, -1 либо не ставить ничего). Голосовать могут только пользователи, зарегистрированные в дайри до 1 августа 2011 года. Голоса принимаются только с минимальным комментарием, например: "+1! Заявка раскрыта полностью, характеры отлично прописаны, сюжет захватывает. Спасибо, автор!"

---

Конкурс, тур 4: работа 10

[svobodaslova]

Название: По образу и подобию
Рейтинг: NC-17
Жанр: романс
Размер: макси
Тип: слэш
Объем: 161 699 зн.
Описание: ориджинал написан на конкурс "Свобода слова" в дайри. Заявка: «слэш, преслэш, рейтинг на усмотрение автора. В большом современном городе, на одном из перекрестков есть магазинчик. В магазинчике продаются слепленные по образу и подобию недолюди - придумай себе любого и забирай. Каким хочешь, таким его и сделают. Однажды хозяину магазинчика возвращают обратно один экземпляр. Хозяин, который до этого дня предпочитал живых обычных людей, а не подделки под них, оказывается вынужден забрать его к себе, потому что девать его некуда. Только вот экземпляр оказывается совсем не тем, чего ему бы хотелось. Юмор, романс - предпочтительнее остального»
Примечания: место действия - альтернативная Европа, примерно 30 годы ХХ века.

читать оридж "По образу и подобию", продолжение в комментариях

Кукольник Йонас Нордин не любил непрошеных гостей, особенно если накануне провел вечер и часть ночи за карточным столом. Немногочисленное окружение отлично знало об этой особенности его домашнего уклада, и потому Йонаса немало удивил звон дверного колокольчика в неурочный час. Он никого не ждал: молочница и зеленщик заходили только поутру, встреча с заказчиком, господином Фредериком, была назначена на пятницу, а София уехала к родственникам в Мильборг. Соседи старались держаться от него на расстоянии и подружиться не стремились: у кукольников была незаслуженно дурная слава. Считалось, что те, кто умеет вдыхать жизнь в глину, заключили сделку с дьяволом. Поначалу Йонаса такое отношение немного расстраивало, но после он привык к нему, как привык мириться с плохой погодой и завышенными ценами на хороший шоколад. Мир не переделать.
Отложив в сторону инструменты, он повесил рабочий халат на крюк в виде головы грифона, пригладил у зеркала волосы и подошел к двери.
– Кто там?
– Это профессор Михаэльсон! – голос у старика был скрипучим, как несмазанные петли. – Мастер Нордин, у меня к вам серьезные претензии по поводу качества вашей работы!
Йонас нахмурился. Последний раз претензии по поводу качества ему предъявляли… нет, он решительно не помнил такого случая. С вопросами насчет поведения кукол, случалось, приходили, но всё улаживалось, стоило поговорить с клиентом и объяснить ему тонкости обращения с движимым имуществом. Не все покупатели до конца понимали, что именно они приобретают. Люди вообще не были склонны задумываться над целью своих поступков, что зачастую приводило мастера в недоумение. Его куклы никогда не совершали ничего бесцельного, лишнего или ненужного.
Йонас отодвинул оба кованых засова, на которые большую часть времени была закрыта дверь его дома. Он не был богат, но считался человеком зажиточным. Да и секреты ремесла тоже нужно было охранять: они представляли не меньшую ценность, чем золотые монеты.
Он едва успел отступить в сторону: дверь распахнулась, как от порыва ветра, и в дом ворвался профессор Михаэльсон. Невысокого роста, тот был весьма плотным, но Йонас не рискнул бы сравнить его с булочкой или пуховой подушкой. Профессор скорее напоминал валун, и сейчас это был крайне раздраженный валун. Круглые очки сползли на самый кончик крупного багрового носа, а редкие седые волосы растрепались, открывая взору обширную лысину.
– Не хотите ли чаю? – поинтересовался Йонас, пока гость переводил дух после штурма двери.
– К черту чай!
– В таком случае, – он отступил в сторону, – попрошу в мой кабинет.
Михаэльсон вихрем пронесся мимо и быстро, несмотря на лишний вес, взбежал по лестнице на второй этаж. Там, развернувшись, глянул вниз через перила и гневно проскрипел:
– Вы идете, или мне весь день вас ждать?
Йонас уже собирался задвинуть засов, когда вдруг обнаружил на пороге Эрика, свою последнюю куклу, которую отвез профессору меньше двух недель назад. Эрик был его гордостью: правильные нордические черты, волосы цвета летней ночи, гибкое, но жилистое тело. Характер тоже был выдержан и подогнан так, чтобы кукла не надоедала хозяину, плюс, как обязательное пожелание профессора Михаэльсона, полное отсутствие эмоций. Эрик был венцом его творения, эталоном, и тем более странными выглядели претензии к качеству.
– Вы оставили Эрика на пороге, – сказал Йонас ровно, сдерживая раздражение.
Он очень не любил, когда к его изделиям относились без должной осторожности: куклы многое могли выдержать, но бросить Эрика под дождем было со стороны профессора просто верхом беспечности.
– Ну и что?!
– Он может заболеть.
– Я все равно намерен вам его вернуть, так что теперь меня его состояние не касается!
Йонас подумал, что ослышался.
– Вернуть?
– Да-да! – желчно подтвердил сверху профессор. – Именно вернуть!
Йонас тем временем завел Эрика в дом и усадил на скамью, куда обычно клал шляпу и зонтик после прогулки.
– Посиди здесь. Никуда не уходи, – сказал он, оглядывая лицо и кисти куклы. Видимых повреждений не обнаружилось, и от сердца немного отлегло.
Эрик поднял на него небесно-синие глаза и кивнул. Убедившись, что кукла в безопасности, Йонас поспешно взбежал на второй этаж – не хотелось, чтобы Михаэльсон злился еще и из-за задержки.
Профессор стоял у стены, рассматривая лицензию с королевской печатью в широкой золоченой раме, и лицо его выражало крайнюю степень недовольства.
– Так что же вас не устраивает в моей кукле? – спросил Йонас, голосом подчеркнув слово «моей».
– Изделие не соответствует заказу! – громыхнул Михаэльсон, с легкостью снова впадая в гнев.
– В чем именно, позвольте узнать?
– Кукла не должна ничего чувствовать!
– Эрик и не чувствует. Не знает привязанности, ненависти, гнева, печали, тревоги – ни одного из сильных чувств, свойственных людям.
– Он чувствует боль! – перебил профессор. – А мои опыты требуют, чтобы реакция на боль у существа была практически нулевой! И зачем мне кукла, которая стонет и визжит при малейшей возможности? Заберите ее и сделайте мне новую, такую, как надо!
Йонас мысленно чертыхнулся. Когда профессор заказывал куклу без чувств, самым резонным оказалось предположить, что речь идет об эмоциях. Надо же было так опростоволоситься!
– Но…
Он был ужасно раздосадован, впервые допустив подобную ошибку, которая обернулась катастрофой. Новая кукла – это трата времени, которую никто не оплатит. И нужно будет куда-то деть Эрика. Готовую куклу практически невозможно продать повторно даже за номинальную стоимость, клиенты предпочитают созданных специально для них.
Как он мог подумать, что речь идет об эмоциях, когда Михаэльсон заказывал отсутствие сенсорики?
– Мне нужна новая кукла! Или исправьте эту! Я, кажется, заплатил достаточно, рассчитывая на товар, который будет соответствовать моим ожиданиям!
Йонас глубоко вздохнул и уточнил:
– Когда вы ожидаете получить новую куклу?
– К концу недели! Третьего числа у меня доклад в университете, я должен предоставить данные, а без подопытного все сорвется! Сорвется из-за вас!
Йонас наморщил лоб. Обеспечить профессора желаемым не было никакой возможности.
– Простите, – ответил он, покачав головой, – ничем не могу помочь.
– Как не можете?! – изумился Михаэльсон.
– За такое время изготовить куклу невозможно. Могу порекомендовать мастерскую, где вы подберете куклу с нужными параметрами, они наверняка справятся к требуемой дате. Вам даже подойдет заводское изделие с маркировкой, вы их наверняка видели – фабричных помечают буквами на щеках или на лбу.
– Но!.. Я ведь не просто так обратился к вам! Мне требуется эксклюзивный товар!
– Качество моего изделия вас не устраивает, а поскольку основное требование – сенсорика, то вам вовсе не обязательно снова заказывать дорогой товар. Купите готовую. В любой мастерской вам предложат болванку по вкусу, а наполнить ее соответствующими чертами сможет даже начинающий.
Профессор вновь возмутился, и пришлось выслушивать его претензии еще добрых полчаса, после чего выплатить неустойку, по сумме почти равную стоимости куклы. Когда Михаэльсон соизволил покинуть дом, Йонас почувствовал невыразимое облегчение, смешанное с досадой. Потеря столь значительной суммы была очень некстати: Йонас никогда не умел копить деньги, а лишнее спускал за карточным столом, считая свое увлечение невинной мужской слабостью. После расчета с профессором придется туже затянуть пояс.
Эрик продолжал сидеть на лавке, уставившись в одну точку.
– Вставай, – обратился к нему Йонас. – Пойдем.
Он привел куклу на кухню, усадил за стол и налил кофе обоим. Ему требовалась подумать. Дом был большим, но для одного, и подобрать Эрику комнату оказалось непросто. Разумеется, его нельзя было пускать ни в мастерскую, ни в кабинет. Может быть, устроить в кладовой? Если вынести оттуда весь хлам и поставить старую софу, то получится вполне приличное место для ночлега. Да, пожалуй, завтра он так и сделает. А сегодня Эрик переночует на кушетке в гостиной. Йонас потянулся, почувствовав, как устал за день. Тридцать восемь – уже не юность, увы. Он на какой-то миг почувствовал зависть к Эрику, которому всегда будет девятнадцать.
– Пойдем, – снова сказал он, и тот послушно двинулся следом, оставив недопитый кофе.
– Ляжешь здесь, – показал Йонас. – Я принесу тебе подушку и покрывало.
Эрик молча кивнул, и Йонас встревожился.
– Ты можешь разговаривать? – спросил он, вглядываясь в лицо куклы. – С твоим голосом все в порядке?
– Да, – произнес Эрик негромко. – Просто хозяин не любил, когда я разговариваю.
Йонас кивнул – скорее себе, чем Эрику – и пошел за постельными принадлежностями.
Его отец тоже не любил разговоры не по делу. Бывший военный, он хотел, чтобы сын пошел по его стопам, а увлечение кукольным делом считал недостойным мужчины. Среди кукольников не было женщин, но отец не желал ничего слышать, считая себя единственно правым. Йонас продолжал изучать принципы работы с глиной и скульптуру, пряча книги в подполе, и когда понял, что выбрал дело жизни окончательно, дома произошел нешуточный скандал. Мать рыдала и даже не пыталась его защитить, слово отца всегда было для нее решающим. Йонасу поставили ультиматум: куклы или семья. Он выбрал кукол, чем изрядно удивил родителей, собрал вещи и ушел – благо, денег на первое время должно было хватить. С тех пор прошло двадцать лет. Он несколько раз собирался съездить домой, чтобы повидать семью, готов был извиниться, если потребуется, и всякий раз что-то мешало. Йонас даже не знал, живы его родители или нет, и любое воспоминание о детстве отдавало колющей болью под ребрами. Он знал, что такое молчать, когда хочется говорить.
Его куклы всегда были особенными. Обычно мастерами становились сыновья признанных кукольников, а Йонас был выскочкой из простой рабочей семьи – вбил себе в голову, что хочет творить, и никто не смог отговорить его от этой затеи. После ухода из дома он нанялся в подмастерья к пожилому мастеру, который специализировался на куклах-помощниках по дому. Потом поступил в университет, работая разнорабочим две смены в день, чтобы платить за обучение. После университета посещал художественные и музыкальные курсы: кукла – это продукт смешения химии и искусства, нужно было разбираться во всем понемногу, чтобы создать совершенное изделие. Йонас знал мастеров, которые лепили красивых глупых кукол для постельных утех, и тех, кто предпочитал сосредоточиться на начинке. Он же являлся едва ли не единственным мастером, воплощающим абсолютно любые пожелания заказчиков. Цену он выставлял высокую, но до Михаэльсона никто не жаловался, поскольку его куклы были послушными, исполнительными и красивыми. А тут… Йонас тихо выругался и перевернулся на другой бок. Пуховая перина казалась жесткой, подушка – плоской и неудобной, а одеяло – слишком плотным.
В конце концов, он все-таки заснул – просто провалился в черноту безо всяких сновидений и проснулся раньше обычного, объяснив для себя раннее пробуждение вчерашним неприятным визитом и потерей довольно значительной суммы, что означало довольно долгое отлучение от зеленого карточного стола.
Эрик спал на диване, занимая под стеганым покрывалом очень мало места. Йонас тронул его за плечо. Тот открыл глаза легко, будто просто моргнул. Он выглядел точно так же, как вечером, только высохшие после дождя волосы завились на концах, да одежда была мятой и неприглядной. Йонас поджал губы и задумался. Он не любил, когда что-то в его доме выглядело неряшливо. Нужно было отвести Эрика в ванную комнату, а после – подобрать ему одежду. И подумать, что же делать с ненужной куклой. Существовала теория насчет повторного обжига; считалось, что можно заменить личность куклы. Эрик был красивым, так что если господин Фредерик захочет – можно будет попробовать заменить внутреннее содержание и вернуть вложенные в материалы средства.
Йонас привел Эрика в свою спальню и открыл шкаф. Задумчиво перебрал одежду, соображая, что могло бы подойти кукле, наконец вынул старую рубашку, которая давно стала ему мала, брюки, жилетку и белье и ткнул все это Эрику в руки.
– Прими душ и переоденься.
– Хорошо, – кивнул тот и послушно направился в ванную. Йонас проводил его взглядом. Всю жизнь создавая кукол, он сам никогда не пользовался ими, не держал в доме, кроме тех, что ждали заказчика, и не знал, что с ними делать. Тем более – с бракованными.
Из еды был только черствый хлеб и фрукты – Йонас привык завтракать в городе, а обед и ужин готовила домоправительница фру Хаартман, всегда на одну трапезу. Запасов он не держал, но Эрика нужно было покормить, а насчет завтрака в ресторане Йонас сомневался – демонстрация движимого имущества обществу считалась моветоном. Он долго морщил лоб, раздумывая, как же стоит поступить, и остановился на самом простом варианте: купить еды на вынос. Позже, когда придет фру Хаартман, нужно будет распорядиться насчет дополнительной порции для Эрика.
Когда тот вышел из душа, оказалось, что одежда висит на нем, как на вешалке. Йонас был высоким крепким мужчиной, но кукол лепил стройных, с рельефными мускулами, если клиент не заказывал иного. Разница между ним и Эриком составляла пару размеров, и зрелище удручало.
– Я помылся.
– Молодец. Присядь пока, а я схожу в город за провизией… – он осекся, осознав, что объясняется перед куклой.
Эрик сел, продолжая смотреть на него полным ожидания взглядом. Йонас немного разозлился на себя: кукла была неспособна понять мотивы его поведения, которое в этот момент диктовалось не логикой, а эмоциями.
– В общем, сиди здесь, – сухо добавил он. – Жди меня.
Йонас оделся, вышел за дверь и зашагал по улице, приподнимая шляпу при виде знакомых. Он жил в районе Постен уже давно, с тех пор как стал хорошо зарабатывать, и знал всех соседей, знал их привычки и мелкие слабости, доходы и покупки, мечты и беды. Он не был общительным человеком, но соблюдал правила приличия, что временами оказывалось утомительным – у соседских кумушек было слишком много свободного времени.
В ресторанчике "Король и лев" пахло кофе и плюшками с корицей. Йонас сел за свой столик, который никто не занимал, вежливо улыбнулся девушке-разносчице, протянул руку за лежащей на столе утренней газетой и замер. О том, что ему требуется еда на вынос, стоило сообщить заранее, только вот после такого все посетители "Короля и льва" будут знать, что у него гость. Возможно, уже через полчаса начнутся визиты соседей за солью или спичками, хотя в действительности интересовать их будет только одно – для кого он заказал еду.
Йонас досадливо фыркнул и встал.
Разносчица стояла за стойкой, наливая кофе в большие пузатые кружки, и когда заметила, что он подошел, улыбнулась.
– Господин Нордин?
– Доброе утро, Мари. У меня к вам просьба, – он перегнулся через стойку и понизил голос: – Не могли бы вы распорядиться, чтобы мне домой принесли двойную порцию завтрака?
Золотая монета в две кроны звякнула, упав в блюдце для денег, и Мари улыбнулась.
– Конечно, господин Нордин. Кофе не желаете?
– Нет, я спешу. Спасибо.
Он постарался сдержать шаг, когда направлялся к выходу, чтобы не создалось впечатления бегства. Оказавшись на улице, Йонас глубоко вдохнул прохладный вечерний воздух. Конечно, ему никогда еще не возвращали продукцию, но если подумать – совершенно обычное явление для производителей любого штучного товара. И все-таки необходимость объясняться с окружающими: соседями, знакомыми, фру Хаартман – вызывала смутное чувство раздражения. Йонас не привык ни перед кем отчитываться за свои поступки.
Эрик сидел у стола в той же позе, в которой он его оставил.
– Устал? – спросил Йонас.
Эрик отрицательно покачал головой, и Йонас снова ощутил досаду – ну почему он задает такие глупые вопросы? Человека может утомить безделье и необходимость оставаться в одном положении; человека, но не куклу.
– Есть хочешь?
– Да, господин.
– Скоро принесут еду, пока могу предложить кофе или чай. Чего ты хочешь? – спросив, он снова понял, что ведет себя глупо.
Эрик не был способен на эмоции, что уж говорить о предпочтениях в еде. Ответа ждать не стоило. Йонас подошел к чайнику, выставил на стол чашки, вытащил из шкафчика пачку черного чая и вдруг услышал:
– Вчера… Вчера вы угощали меня кофе. Мне понравилось.
Йонас остолбенел и приподнял брови.
– Понравилось?
– Да. Кофе сладкий. Было вкусно. Можно мне кофе?
– Разумеется, – согласился Йонас, с любопытством взглянув на Эрика. Кофе варился в молчании; но когда он разлил ароматный напиток по чашкам, в голову пришла одна идея.
– Кофе был сладкий, потому что я положил в него сахар. Но на самом деле он довольно сильно горчит. Хочешь попробовать и сравнить? Потом скажешь, что тебе больше понравилось.
Эрик кивнул. Радостно, сказал бы Йонас, если бы такое было возможно. Он протянул чашку, и тот сделал глоток. Красивое лицо сморщилось.
– Понравилось?
– С сахаром по-другому… лучше, – почти шепотом произнес Эрик. – Но если вы скажете, чтобы мне нравилось без сахара…
– Неважно, – оборвал его Йонас, решив в обед предложить кофе с молоком. Он никогда не давал клиентам рекомендаций, чем кормить кукол – созданные им существа были всеядны. И уж точно никогда не интересовался кулинарными предпочтениями кукол. Может быть, напрасно.
Посыльный принес завтрак почти сразу же, и Йонасу не пришлось придумывать, о чем бы еще спросить Эрика или что ему рассказать. Рядом с ним было немного не по себе, как с чужим нашкодившим ребенком, за которым попросили присмотреть: обоим ясно, кто главный, но и пожурить нельзя, и молчать неловко.
После завтрака, велев Эрику чем-нибудь заняться, Йонас направился в мастерскую, где собирался подготовить болванку для куклы господина Фредерика. Во время лепки проще всего было позволить рукам творить, отпустив себя, однако в этот раз оказалось сложно расслабиться. То и дело всплывали непрошенные мысли: какой выйдет кукла? Покладистой, как Эрик, или строгой и серьезной? Будет ли любить кофе или предпочтет чай?
Испортив уже третий кусок ценного материала и глухо выругавшись, Йонас сполоснул руки, натер их миндальным маслом – кукольники берегли пальцы – и вернулся в дом.
Фру Хаартман должна была явиться примерно через полчаса, и он решил предупредить об этом Эрика. Тот обнаружился в ванной: чистил специальной пастой раковину.
– Что ты делаешь? – ошеломленно спросил Йонас. – Разве я велел тебе этим заняться?
– Нет, – Эрик выглядел абсолютно спокойным, будто занимался своим обычным делом. – Хозяин говорил, что если у меня столько недостатков и свободного времени, то я должен каким-нибудь способом приносить пользу. Я многому научился, поверьте!
Йонас сжал кулаки. Ему со многим приходилось сталкиваться, но чтобы уникальную куклу, пусть даже и не совсем удачную, использовали вот так... все равно, что мыть пол бархатным камзолом. Возмутительно!
Отобрав у Эрика губку, Йонас заставил его вымыть руки, а потом намазать все тем же миндальным маслом. Он вспомнил, как тщательно создавал эти узкие кисти, тонкие пальцы, и в нем снова всколыхнулся гнев на Михаэльсона – будто ил со дна озера поднялся.
– Ты не должен этим заниматься, – сказал он, приведя Эрика в гостиную. – Для такой работы есть куклы-горничные или прислуга. Ты не создан для хозяйственных дел.
– Но чем же мне заниматься? Для чего-то же я предназначен?
Йонас потер переносицу и кашлянул.
– Откровенно говоря, не знаю.
– Но вы же мой мастер, вы меня создали. Вы должны знать, – в голосе Эрика слышалось огорчение, хотя огорчиться он не мог.
У куклы были странные реакции.
– Я создавал тебя по заказу господина Михаэльсона, а для чего он собирался тебя использовать, я не знаю. Подобные вопросы клиентам задавать не принято.
– А вам я для чего нужен?
– Не знаю, – буркнул Йонас. Ему показалось, что правдивый ответ "ни для чего" прозвучит слишком жестко. Наверное, поэтому ему так непросто было управляться с Эриком: заказчики, получая куклу, точно знали, что будут с ней делать, для Йонаса же Эрик был неудобством, как внезапно приехавший с визитом дальний родственник.
– Ты поживешь здесь, пока я не решу, что с тобой делать, – сказал он. – Ты не должен заниматься домашней работой и вообще ничем, что может тебя испортить. Тебе нельзя выходить, нельзя заходить в мои личные комнаты, нельзя трогать мои вещи, кроме тех, что я сам тебе дам. Можешь... не знаю, можешь рисовать, читать; ты умеешь читать?
– Нет.
– Прекрасно. Будешь учиться, это займет твое время.
– Раз вы этого желаете... – Эрик улыбнулся, будто нашел наконец цель в жизни. Йонас как никто знал, что куклы не могут существовать самостоятельно, а только исполнять приказы. Веление хозяина было стрелкой компаса, указывавшей им путь. Может быть, еще и поэтому Йонас не заводил собственных: по сути своей он был творцом, а не повелителем.
– Очень рад! – сказал он и тут же услышал стук – пришла фру Хаартман.
Объяснение с ней вышло неловким. Эрик протянул руку, пожать которую фру отказалась и даже попыталась незаметно перекреститься; Йонас запоздало вспомнил о ее набожности и уговоре насчет того, что в мастерской он убирается самостоятельно. Позже, когда он попросил ее готовить двойные порции, фру посоветовала кормить Эрика объедками, что, по мнению Йонаса, было недопустимо. Кукле было все равно, но он считал, что к особенным изделиям следует относиться с должным почтением. Напоследок фру затребовала повышения оплаты из-за необходимости постоянно наблюдать "дьявольское отродье" – после этих слов Эрик молча удалился в библиотеку, а Йонас задумался о том, что стоит, пожалуй, найти другую домоправительницу: в собственном доме выслушивать об адских кознях не хотелось.
Мысли о смене домоправительницы привели Йонаса в кабинет, который был более похож на филиал мастерской: кроме книг, на полках и в ящиках размещались химические реактивы, многочисленные эскизы когда-то сделанных им кукол, приборы, таблицы расчетов и прочие атрибуты, окружающие настоящего la doller, которым по праву считал себя Йонас. Еще один такой атрибут он извлек из-за толстых, никогда никем не открывавшихся томов, повествующих об истории средневековой Европы – это была бутылка отменного яблочного шнапса, регулярно заменяющаяся новой. Йонас время от времени позволял себе пропустить стаканчик-другой, всякий раз напоминая себе о том, каким тяжелым трудом достаются ему эти маленькие радости. Но фру Хаартман не разделяла этого мнения и неодобрительно поджимала губы всякий раз, когда видела мастера и шнапс вместе; и это ее молчаливое осуждение лишало Йонаса части удовольствия. Поэтому он предпочитал уединяться в кабинете и поэтому же иногда задумывался о более понимающей и лояльной управительнице. С появлением Эрика появился еще один повод изменить привычный уклад. На обдумывание того, как стоит поступить, у Йонаса ушло не меньше трех стаканчиков и примерно тридцать минут. В итоге, как обычно, он отложил решение на потом и вышел из кабинета в довольно благодушном настроении. Фру Хаартман что-то готовила на кухне, на стене тикали часы, а больше ничего не было слышно.
– Где Эрик? – спросил Йонас, спустившись.
– Ушел в магазин.
Он решил, что ослышался.
– Куда, прошу прощения?
– У вас закончился сахар, и я отправила его в лавку. А что такое? – фру отложила половник на поднос и обернулась. – Должен быть от него какой-нибудь прок!
Йонас собирался ответить ей гневной отповедью, но прикусил язык. Нельзя повышать голос на даму, даже если дама творит глупости. Он перевел дух, сосчитал про себя до десяти и изобразил улыбку.
– Фру Хаартман, я могу вас попросить больше так не делать?
– Почему же? – она даже бровью не повела, и это стало лишним минусом вдобавок к уже довольно внушительному списку. – Он слуга, это его работа.
– Фру!.. Эрик – не слуга, он кукла!
– Не вижу разницы.
Разумеется, она не видела разницы.
– Куклы – не слуги, а спутники! Они предназначены для любования, дружбы, помощи, наконец. Но слугами являются только фабричные штамповки, да и те – дорогое удовольствие. А мои куклы уникальны! Я над Эриком месяц работал, он идеален…
– …отвратителен, – пробормотала фру и перекрестилась.
Йонас решил уйти, чтобы не наговорить лишнего. В обеденное время полагалось надевать парадный сюртук для выхода на улицу, но бежать за ним наверх не было ни времени, ни желания. Он нахлобучил на голову котелок и отворил засовы.
– Скоро вернусь. Надеюсь, что скоро.
На улице была приятная для осени погода: довольно тепло и безветренно, солнце освещало разноцветные дома, а листья мягко шелестели, опускаясь на выложенную брусчаткой дорогу. Йонас поправил котелок и скорым шагом направился в сторону бакалейной лавки.
Магазинчик находился в паре кварталов от дома. Йонас преодолел этот путь гораздо быстрее, чем обычно, и вскоре уже добрался до места. В лавке было пусто, все добропорядочные горожане сидели за обеденными столами, Эрика тоже не было видно. Владелица лавки, сухопарая и оттого казавшаяся выше фру фон Берг, посмотрела на него с умеренным удивлением. Йонас помнил ее давно почившего супруга; кажется, с тех самых пор вдова не менялась, всегда одеваясь в темно-серое, храня в глазах приличествующую ее положению печаль и ведя бакалейные дела уверенной твердой рукой.
– Добрый день, господин Нордин! – произнесла она таким же твердым голосом, никак не выразив того удивления, что мелькнуло во взгляде. – Вам что-то понадобилось?
– К вам не заходил в последние полчаса молодой человек, черноволосый, с синими глазами, в несколько великоватой одежде? Он должен был спросить сахар.
– Да, – кивнула фру. – Такой был. Ушел минут десять назад. Но он не брал сахар.
– Что же он взял? – спросил Йонас. У него возникли сомнения. В лавку мог зайти юноша, похожий на Эрика, но куклы всегда подчинялись прямому приказу.
С другой стороны – приказ-то отдала фру Хаартман, а не непосредственный владелец.
– Он взял шоколадные фигурки, – сказала фру фон Берг и улыбнулась. – Так им радовался.
– Хм… Это вы предложили ему шоколад?
– В некотором роде. А почему вы спрашиваете?
Йонас стоял перед дилеммой: сказать, что Эрик – кукла, и тем самым привлечь к себе лишнее внимание, или отмолчаться и отправиться на поиски. Фру фон Берг не стала бы болтать, и все же он не желал становиться мишенью для острых язычков соседских кумушек.
– Ему велели купить сахар.
– Юноша спросил, насколько вкусен шоколад и похож ли по вкусу на кофе. Мне его вопрос показался странным, однако я ответила. Это ваш родственник?
Йонас пробормотал в ответ нечто неопределенное и, быстро попрощавшись, вышел из лавки на улицу.
Он переживал за Эрика. Необученный, неопытный и наивный, тот мог стать жертвой мошенников или воров. В городе было спокойно, а район Постен славился тем, что здесь крайне редко случались неподобающие происшествия, однако Эрик был слишком наивен и мог попасть в неприятности.
Йонас осмотрелся по сторонам – на улице было пусто. Он наклонился, подвернул штанины и впервые за долгие года побежал. Приличные люди никогда не бегали, а чинно прогуливались, и все же в тот момент Йонасу были чужды условности. Главным казалось найти Эрика.
Его не оказалось ни на этой улице, ни на соседних. Йонас пробежал по переулкам, петляя, словно вор, скрывающийся от полиции, и оставляя позади удивленных прохожих. Заглянул в несколько магазинов, надеясь, что Эрик перепутал направление и зашел не туда. Свернул на узкую улочку с промышленными зданиями, где размещались некоторые производства, но тут обнаружились только рабочие, которые что-то громко обсуждали, перекрикивая друг друга.
Йонас вернулся к лавке и огляделся. Налево шел длинный ряд почти одинаковых особнячков, отгороженных от тротуара старинной кованой оградой. В голову пришла рожденная отчаяньем мысль: ограда была невысока, и молодой сильный человек легко мог бы через нее перепрыгнуть. Может, Эрик решил забраться в чье-то жилище? Еще днем Йонас сказал бы "нет", но теперь в его душе поселилось сомнение. Обход каждого из домов занял бы не один час – впрочем, Йонас не исключал, что придется так поступить, если Эрик не обнаружится в ближайшее время.
Слева улица прерывалась небольшим парком, разделенным надвое одним из многочисленных городских каналов, и Йонас решил проверить, не прячется ли его подопечный в сени деревьев. Пробежка утомила Йонаса, однако из-за переживаний он почти не чувствовал усталости.
В парке было тихо и спокойно, яркие красно-оранжевые кленовые листья лежали на дорожках, чистый осенний запах успокаивал; казалось, будто за пару минут он переместился из одного мира в другой. Йонас, тяжело дыша, направился в сторону парковой площадки и издалека заметил Эрика: белая рубашка бросалась в глаза среди осенней желтизны. Фру Хаартман, конечно же, ничего не сказала насчет теплой одежды, но Эрик, похоже, не чувствовал холода. Он облокотился на перила и пристально смотрел в темную воду, где отражались деревья и облака, сжимая в руке пакет из лавки. Йонас выдохнул и слабо улыбнулся: до этого момента он и не подозревал о степени своего волнения, но как только гора свалилась с плеч, сразу захотелось совершить что-нибудь нетипичное. Забыть о работе хотя бы на день или просто погулять по улицам безо всякой цели.
– Мастер! – Эрик обернулся и отвесил небольшой поклон. – А что вы здесь делаете?
– Тебя ищу!.. И ты можешь не называть меня мастером.
– Но вы же мой мастер! Мне звать вас хозяином? Если профессор Михаэльсон больше не мой хозяин, то получается, что теперь вы…
– Зови меня по имени, – оборвал его Йонас.
– Хорошо, – Эрик кивнул и протянул ему пакет. – Конфету? Они вкусные.
– Я не… Да, хочу.
Он протянул руку, вытащил из пакета пару конфет и отправил их в рот. Эрик несмело улыбнулся.
– Ты не замерз?
– Нет, мастер. То есть, простите, Йонас.
Он, подумав, все же снял с плеч сюртук и набросил на Эрика – холодную погоду куклы переносили плохо.
Шоколад был вкусным; Йонас взял еще одну конфету и улыбнулся. Эрик посмотрел на него и разулыбался в ответ. Обычно кукольные эмоции отдавали актерской игрой – кукла улыбается, если того желает хозяин, – а Эрик выглядел по-настоящему довольным. Йонас вспомнил, что должен отчитать его за самовольную прогулку, но делать этого не хотелось. Нотация могла подождать, осенний парк и шоколад того стоили.
Эрик стягивал рукой сюртук на груди и смотрел, как плывут по воде желто-красные кораблики листьев. Мир вокруг застыл, время остановилось, и Йонас вдруг подумал, что Эрик самом деле видит осень впервые, пусть внешне ему девятнадцать. Неудивительно, что он сбежал сюда из дома, где его называют "дьявольским отродьем". Это его-то, в кого Йонас вложил столько сил, души и труда! Йонас выпрямился.
– Пойдем домой, – сказал он.
– Хорошо, – согласился тот, как обычно, но Йонасу все же показалось, что Эрик хотел бы побыть в парке еще немного.
– Обещаю, что мы придем сюда на прогулку. В выходной, – сказал он, наблюдая за явно просветлевшим лицом куклы.
Они так и дошли до дома: Йонас в одной повседневной рубашке, Эрик – в его сюртуке, накинутом на плечи, и молчание казалось уютным, как чашка теплого чая в дождливый день. Фру Хаартман встретила их на пороге.
– Да что же это творится! – воскликнула она в изумлении. – Господин Нордин, это уж ни в какие ворота не лезет! В каком виде вы разгуливаете по городу?
Он попытался что-то сказать, но прервать гневную тираду оказалось не так уж просто.
– И где сахар! Я посылала тебя за сахаром, безмозглое создание! – теперь ее мишенью стал Эрик. – Мне нужен сахар для клюквенного соуса! Господи, и кто только готов вас покупать, если вы неспособны понимать простые приказы?!
Йонас нахмурился.
– Что это у тебя? – фру вырвала пакет из рук Эрика и заглянула внутрь. – Шоколад? Господин Нордин, откуда шоколад?! Вам не стоит есть сладкое, я уже сколько раз говорила!
И это стало последней каплей. Уже не задумываясь, насколько невежливым будет перебить даму, Йонас кашлянул, пытаясь привлечь ее внимание, и сообщил:
– Вы уволены.
Фру Хаартман запнулась на полуслове.
– Что?
– Вы уволены. Меня не устраивает качество вашей работы. Расчет получите завтра, приходите в обед.
– Но… Я же столько лет о вас заботилась, неужели я заслужила подобное обращение? И из-за чего?
– Из-за безмозглого создания, – ответил Йонас. – Эрик не ваш слуга. Он произведение искусства, требующее надлежащего обращения. Кроме того, мне категорически не нравится, как вы убираете. Намедни я обнаружил клубок пыли под кроватью.
Фру вспыхнула и, поджав губы, кивнула.
– Как пожелаете.
– Я дам вам рекомендации, но попрошу не распространяться о моей частной жизни.
– За кого вы меня принимаете?!
– Я очень рад, что мы договорились. Теперь можно зайти в дом?
Фру Хаартман обиженно насупилась и отвернулась. Йонас принял это за разрешение.
– Входи, – он посторонился, пропуская Эрика вперед. Тот ужом прошмыгнул мимо домоправительницы и скрылся в библиотеке. Сам Йонас прошел в кабинет и быстро, будто подготовил нужные слова заранее, написал для фру Хаартман рекомендации, свидетельствующие, что если она еще и не вошла в сонм ангелов небесных, то явно окажется там после кончины. Отдав бумаги и проследив, как фру в последний раз закрывает за собой дверь его дома, Йонас вынул из шкафчика шнапс и переставил его на видное место.
– Эрик! – позвал он, налюбовавшись делом рук своих. – Так ты умеешь готовить?
– Нет. Хозяин Михаэльсон приказывал мне заниматься только уборкой.
– Значит, на ужин у тебя будет шоколад, – пробормотал не слишком расстроенный его ответом Йонас. – Фру успела приготовить обед, а ужинать нам с тобой нечем.
– Шоколад вкусный, – согласился Эрик. – Мне очень понравилось. Вы тоже будете его есть?
– Нет. У меня на ужин будет, по всей видимости, шнапс.
– Это так же вкусно, как шоколад?
Йонас расхохотался.
– Это гораздо менее вкусно. И ты никогда не должен его пробовать, запомни.
Алкоголь оказывал на кукол катастрофическое влияние: срок их жизни намного сокращался, могло измениться поведение, некоторые куклы впадали в подобие комы.
– Никогда, – повторил Эрик. – Я запомню.

Позже тем же вечером Йонас вышел в гостиную и обнаружил Эрика, который рассматривал висевшую на стене картину.
– Мне уйти? – обернулся тот при его появлении.
– Если хочешь, останься, – Йонас опустился на диван и вытянул ноги. Несмотря на суматошный день, ему было хорошо.
Эрик помялся и сел рядом, стараясь держаться подальше.
– Раз уж у нас обоих свободный вечер – принеси-ка из библиотеки букварь, он лежит на столе. Буду учить тебя читать.
Куклы обладали исключительной памятью, поэтому их обучение не представляло сложностей, а на Эрика еще и смотреть было приятно. Йонас на мгновение почувствовал себя Пигмалионом и тихонько фыркнул под нос.
К концу вечера – к концу шнапса, если быть честным – Эрик уже запомнил половину азбуки и медленно читал слова, пропуская незнакомые пока буквы. Йонасу довольно скоро наскучило это занятие, но Эрик казался искренне увлеченным, и мешать ему не хотелось. А вот любоваться изящными руками, пальцами, водившими по строчкам, безупречными чертами лица, густыми блестящими волосами было приятно. Прекрасная работа, просто прекрасная!
– Молодец, Эрик... – одобрительно произнес он. Тот обрадовался похвале, синие глаза вспыхнули, и Йонас уверился: это один из лучших вечеров за последнее время. Давно он не имел возможности так отдохнуть.
– Надо ложиться спать, – пробормотал Йонас, обнаружив, что глаза закрываются сами собой. Эрик что-то спросил, но Йонас не разобрал, что именно. Он почувствовал, как его укладывают на диван и раздевают, а потом накрывают одеялом. В тепле и покое удалось заснуть почти моментально. Йонасу показалось, что Эрик не ушел, но сон уже одолел его, не оставив возможности для расспросов.

Следующим утром Йонас проснулся из-за странных звуков; голова слегка побаливала, как всегда случалось после бурных возлияний. Обернувшись, он понял, что провел ночь на диване в гостиной и что Эрик на кухне. Позволять кукле развлекаться с ножами и другими кухонными приборами было небезопасно, Эрик мог порезаться, поэтому Йонас поспешно вскочил, покачнулся и направился на звук. Турка стояла на плите, доверху заполненная кофе, и Эрик как раз собирался зажечь газ. Йонас чертыхнулся, быстро закрутил горелку и обернулся к нему, собираясь высказаться по поводу увиденного, но тот вжал голову в плечи, опустил взгляд в пол и стал казаться ниже ростом, всем своим видом напоминая нашкодившего щенка.
Йонас молча взял турку, ссыпал большую часть кофе назад в банку, налил воды и зажег огонь.
– Нужно вот так, с водой. И сначала зажечь спичку, а уже после включать газ.
– Ясно.
– Ты в порядке?
– Да, Йонас, я в порядке. А можно вас попросить? – на одном дыхании выпалил Эрик.
– Конечно. Что такое?
– Вы не могли бы… не могли бы не пить шнапс?
– Хм... – сказать, что Йонас был удивлен, значило ничего не сказать. Он с легкостью бы посоветовал не лезть в его жизнь любому, осмелившемуся сказать подобное, даже фру Хаартман, помоги ей господь устроиться на новое место, желательно на другом краю города. Но он не мог разговаривать так с Эриком, который каждое слово понимал буквально. Нет, не так – как ребенок. Не пить шнапс, надо же.
– А почему ты не хочешь, чтобы я пил шнапс? – спросил Йонас со всей возможной мягкостью.
– Вам после него плохо! Если вам плохо, то не стоит его пить, правда? – Эрик опустил голову и коснулся пальцем закипающей турки. – Ой!
– Не надо трогать горячее!
Йонас метнулся к шкафчику с лекарствами, понял, что там нет ничего от ожогов, потом сделал пару шагов в направлении мастерской и остановился – ни один из материалов не помог бы уже готовой живой кукле. Обернулся, чтобы приказать Эрику опустить поврежденную руку в холодную воду, и не смог выдавить ни слова: тот стоял, засунув обожженный палец в рот, и посасывал его, как это делают младенцы. Он выглядел настолько невинным, настолько беззащитным, что сразу же захотелось запереть его в шкафу и не выпускать, чтобы ненароком не смог себе навредить.
– Покажи! – потребовал Йонас. Эрик послушно протянул руку. Подушечка пальца была красной и вспухшей. Йонас машинально подул на нее.
– Посыпь зубным порошком, боль снимет, – вспомнил он средство, которому его научила София. – Что же ты так неосторожно, – попенял он, когда Эрик вернулся, неся перед собой палец с белой горкой на нем. – Больно?
– Боль – это механизм, который можно использовать для достижения самых различных целей, – ровно проговорил Эрик. И, видя ошеломленное лицо Йонаса, добавил: – Так говорил хозяин Михаэльсон.
– Михаэльсон – болван! – рявкнул Йонас. Причин раздражаться не было, но чем больше он узнавал о своем бывшем клиенте, тем сильнее злился.
– Болван? – переспросил Эрик.
– Не очень умный человек.
– Он сказал, что слово "профессор" означает великий ум.
– В некотором роде… но он все равно болван, – Йонас решил перевести тему, поскольку вдаваться в дебри человеческой психологии при кукле казалось слишком странным даже для него: – Я схожу в ресторан, чего ты хочешь на завтрак?
– Можно булку с мясом? – спросил Эрик.
Это означало, что булки с мясом ему нравятся – Йонас в который раз поразился, что кукла без эмоций может иметь предпочтения в еде.
– Можно. Хотя, знаешь, я тут подумал – а почему бы нам не позавтракать вместе?
– Если вы считаете нужным.
Йонас не был уверен, что считает это нужным, но почему бы и нет? В конце концов, он имел полное право делать с куклой все, что пожелает. Его смущал только внешний вид Эрика: одежда болталась на том, как на вешалке или слишком тощем манекене. Но если сначала пойти в магазин, завтрак придется отложить на неопределенное время.
– Да, считаю, – сказал он, замечая, что Эрик явно рад его решению. – Подожди, я сейчас оденусь и найду куртку для тебя.
В шкафу отыскалась куртка, почти подошедшая Эрику по размеру. Теперь тот походил на студента какого-нибудь художественного училища – еще и потому, что на улице крутил головой во все стороны, разглядывая дома, прохожих, синее небо с важно плывшими по нему белыми облаками. Йонасу оставалось только следить, чтобы Эрик на кого-нибудь не налетел и не оступился на неровной местами плитке. На всякий случай он взял его за рукав.
В ресторанчике оказалось людно, Мари быстро перемещалась между столиками, обслуживая посетителей. Йонас остановился на пороге, осмотрел зал – его место у окна было свободно, но прекрасно просматривалось и с улицы, и изнутри. Можно было сесть в углу, чтобы не привлекать лишнего внимания, однако он решил, что прятаться глупо. Эрик раздаривал улыбки, пока они пробирались к столу, и Йонас дернул его за рукав, поторапливая.
Обычно ему нравилось здесь завтракать: шум, запахи свежей выпечки и кофе создавали ощущение почти семейного уюта, однако настроение портилось с каждой секундой – Йонасу не нравились многозначительные переглядывания, тихий шепоток, которой пронесся по залу после их появления, и громкие приветствия знакомых.
Мари подошла к ним пару минут спустя, румяная и слегка запыхавшаяся. Йонас собирался представить ей Эрика – и из вежливости, и на случай, если вдруг понадобится послать его за провизией, – но промолчал, заметив ее странный взгляд. Внутри зашевелилось неприятное чувство, похожее на ревность.
– Здравствуйте, Мари.
– Добро пожаловать, господин Нордин и господин?..
Эрик промолчал, и Мари продолжила:
– Что будете заказывать?
– Рыбный пирог, булочки с мясом, булочки с корицей, – быстро перечислил Йонас. – Горячий шоколад и... – он взглянул на Эрика, – впрочем, два шоколада.
Мари тоже посмотрела на Эрика, как показалось Йонасу – дольше, чем следовало бы.
– Ты хочешь что-нибудь еще? – отрывисто спросил он у Эрика. Тот помотал головой.
– В таком случае, все, – скупо улыбнулся Йонас. Знакомить их он все-таки не стал. В конце концов, это можно сделать и перед уходом, когда придет время рассчитываться.
В ожидании заказа он наблюдал за Эриком, который, не замечая его внимания, рассматривал сначала скатерть, потом набор для специй и, наконец, переключился на посетителей. Вдруг его лицо неуловимо изменилось: оно стало действительно кукольным, застывшим, неживым.
– Что с тобой? – нахмурился Йонас. Может быть, в Эрике есть и другие дефекты, кроме указанных?
– Там господин Михаэльсон, – пробормотал тот, опуская голову.
Йонас обернулся. Действительно, в зал только что вошел профессор и оглядывался, выбирая себе место.
– Можно попросить? – спросил Эрик тихо.
– Конечно.
– Не зовите его к нам, пожалуйста.
Йонас наморщил лоб.
– Тебе не нравится профессор?
– Нет, – произнес Эрик таким тоном, что было ясно – ему крайне сложно в этом признаться, стыдно и неудобно, но и сдержаться не вышло.
– Ничего страшного, мне тоже.
– А вам почему?
Его прямота обескураживала. Йонас знал, что куклам несвойственна стыдливость, пока они еще не обучены нормам поведения, и все же несколько растерялся.
– Ну… Он неприятный человек.
– Потому что вернул вам меня?
– Нет! Не поэтому. Я был разочарован, безусловно, но дело не в тебе, а в нем.
– Почему?
Йонас собирался ответить, но тут послышался знакомый скрипучий голос:
– О, Нордин! И вы тут!
Йонас скрипнул зубами. Принесла же нелегкая.
– Да, профессор, – ответил он, пытаясь свести общение к паре шутливых фраз. – Завтрак, знаете ли, необходим, чтобы день прошел плодотворно.
Не было никакой надежды, что Михаэльсон не обратит внимания на Эрика.
– И куклу мою притащил? – продолжал профессор, нимало не смущаясь. – Зачем? Вы, кукольники, странные люди! Приводить этих, – он презрительно указал подбородком на Эрика, который сидел все в той же позе, – в приличное общество!
– Мне так удобнее, – ответил Йонас, стараясь не раздражаться.
– Ну, Йонас, что же вы, как маленький! – гулко рассмеялся Михаэльсон. Цепочка на его сюртуке мелко задрожала. – Есть ведь и неписаные правила приличия...
Йонас тоже улыбнулся, хотя положение совсем его не радовало. Он не умел выходить из подобных ситуаций красиво, но и публичный скандал был не по нему. Нужно было как-то отделаться от профессора. Йонас понизил голос, чтобы не было слышно за соседними столиками и на одном дыхании выдал, что с удовольствием побеседует с профессором в другой раз, а сейчас желает спокойно поесть, в связи с чем просит того удалиться.
Услышав это, Михаэльсон побагровел. Какое-то мгновение Йонасу казалось, что он сейчас поднимет крик с требованием выкинуть их из ресторана, но профессор только одарил его тяжелым взглядом и ушел. Йонас опустился на стул и вытер ладони салфеткой.
– Мне понравилось, – услышал он шепот Эрика.
– Что тебе понравилось? – спросил он, все еще думая о Михаэльсоне. И замер с салфеткой в руках, услышав в ответ:
– Вы.
От его похвалы по неясной причине потеплело в груди.
– Почему?
– Вы такой смелый!
Йонас усмехнулся.
– Я… А мы вечером еще позанимаемся?
Способность Эрика переключаться с темы на тему несколько обескураживала.
– Ты хочешь почитать?
– Очень!
– Значит, почитаем.
Они спокойно доели завтрак; Йонас вспомнил о том, что так и не представил Эрика Мари, поэтому оставил щедрые чаевые, после чего они направились в салон готового платья – нужно было купить Эрику одежду.
Хозяйка салона была дамой в годах, и девушек на работу принимала весьма разборчиво, особенно ценя безупречную репутацию и корректность в обращении с клиентами. Йонас не удивился, что его встретили как долгожданного гостя, а когда он сказал, что одежда нужна для молодого человека, вокруг Эрика захлопотали сразу две одинаково одетых и причесанных продавщицы. Их быстрые взгляды, как и взгляд Мари, выдавали заинтересованность. Йонас знал, что его изделия красивы, но ему впервые приходилось видеть, как люди оценивают внешность куклы, не зная о ее сущности. А чуть позже, когда им вынесли несколько пар нательных рубашек, понял, что дело не только в красоте Эрика: одежду демонстрировали и ему тоже. Этому могло быть два объяснения: либо продавщицы решили, что он – заинтересованный друг и просто проявляли вежливость, либо…
Йонас покосился на Эрика. Тот рассматривал ткани внимательно, будто знаток текстильного производства, хотя на самом деле выбирал более замысловатые рубашки – с рисунком или с жабо.
– Он у нас франт, – пробормотал Йонас, – любит приодеться.
И окончательно решил, что не будет прятать Эрика, равно как и не станет скрывать его природу.
После рубашек принесли брюки, предложили примерить, и Эрик тут же попытался расстегнуть свои, чем смутил и продавщиц, и Йонаса – пришлось взять его за руку и провести в кабинку.
– Ой, а куда вы? – пробормотал тот, когда Йонас решил выйти, чтобы не мешать.
– Подожду тебя в магазине.
– Вы мне не поможете? – он снова смотрел взглядом растерянного ребенка – невозможно было отказать.
Йонас представил, что о нем будут говорить, задумался и кивнул. Пусть говорят, при репутации пособника дьявола слух о порочной связи с молодым человеком уже повредить не сможет. Правда, между решением помочь и его практическим воплощением оказалась значительная разница. Кабинка все-таки была рассчитана на одного, и двоим в ней было тесно. Йонас постарался вжаться в стену, но все равно Эрик постоянно на него натыкался, ударяя то локтем, то коленом, особенно когда начал натягивать брюки, разумеется, более узкие, чем те, что подобрал ему Йонас. Надев их, он стал возиться с застежкой.
– У меня не получается, – наконец признался он.
Йонас чертыхнулся про себя и наклонился посмотреть, что там случилось.
– Здесь не прорезаны петли для пуговиц, – сказал он, поняв, в чем дело. – Нужно попросить ножницы. Нам требуется помощь! – воскликнул он, не задумываясь. Продавщица отдернула занавеску, и по ее румянцу Йонас понял, что сегодня в салоне никому не придется скучать без новостей.
– Будьте добры, – сказал он непринужденно, – принесите мне ножницы.
Она кивнула и удалилась. Йонас посмотрел на Эрика и заметил на его губах мечтательную усмешку.
– Могу я поинтересоваться, что вызывает у тебя улыбку, мой друг?
– Да, – кивнул тот. – Смешно, что вы такой… – он долго подбирал слово, а потом тем же веселым тоном продолжил: – Дергаетесь.
– Я не дергаюсь! – возмутился Йонас. – С чего это ты решил, что я дергаюсь?
– Дома вы другой. А сегодня все время то ложкой о тарелку стучали, то теперь… вот, у вас бровь дернулась.
– Ничего подобного!
– А теперь губы дрожат.
Йонас хотел сказать еще что-нибудь – куда это годится, что кукла над ним потешается, – а потом вспомнил, что от продавщиц их отделяет тонкая занавеска. Достаточно с них впечатлений.
– Допустим, ты прав. А теперь помолчи, будь добр.
– А можно?..
– Помолчи! – прикрикнул на него Йонас.
Эрик вновь не подчинялся прямому приказу, однако думать об этом никакого желания не было. Кроме того, их еще ожидала долгая череда примерок: кальсоны, жилетки, смокинг и теплая одежда – Йонас решил не экономить.
Эрик замолчал и молчал достаточно долго для того, чтобы Йонас начал скучать. Неуместная болтовня, как оказалось, заставляла время лететь незаметно, теперь же оно тянулось, как карамель. Йонас незаметно вздохнул и вышел из примерочной, чтобы дать Эрику возможность примерить парадный костюм. Мало ли... вдруг придется демонстрировать его в качестве образца взыскательному покупателю.
Эрик возился долго, но на помощь не звал. Йонас уже собирался спросить, все ли у него в порядке, когда Эрик наконец вышел, и вопрос застыл на губах. Эрик, с его неправдоподобно стройной фигурой и классическими чертами лица, выглядел в идеально сидящем смокинге как законодатель мод.
Он повернулся вправо, потом влево. Позади Йонаса кто-то уронил на пол ножницы.
– Так хорошо? – спросил Эрик. – Вам нравится?
Будь на его месте кто угодно другой, Йонас бы поклялся, что эта нарочитая демонстрация неслучайна.
– Хорошо, – сказал он мгновенно севшим голосом. – Мне нравится. Действительно нравится.
– Что дальше? – поинтересовался Эрик.
Он уже был готов найти другое занятие. Обратная сторона непосредственности, подумал Йонас.
– Дальше мы попросим девушек отправить покупки к нам домой, плюс несколько комплектов белья нужного размера, – сообщил он одной из продавщиц. – И пойдем за обувью.
– Но у меня уже есть обувь!
Одна из служащих магазина, стоявшая ближе остальных, посмотрела на Эрика с заметным сочувствием, а потом потупилась.
– Нужно купить еще.
– Вы богатый, да?
О, господи…
Взгляды всех людей устремились к Йонасу.
– Относительно, – ответил он вполголоса. – Эрик, не задавай мне подобные вопросы при посторонних, хорошо?
– Хорошо, – ответил тот, кивнув.
Смокинг придавал ему поистине королевскую осанку, и кивок выглядел так, словно царственная особа согласилась выполнить просьбу подданного. Йонасу захотелось оказаться в каком-нибудь другом месте, предпочтительнее всего – дома.
– Переоденься, будь добр, и мы отправимся дальше.
– А. Хорошо, – Эрик снова нырнул в кабинку, а Йонас подошел на негнущихся ногах к низкому пуфику и присел. Стоило вызвать портного на дом, определенно.
Вышел Эрик уже в привычной одежде, и Йонас наконец снова почувствовал себя хозяином положения. Покупка обуви прошла почти без эксцессов, если не считать того, что Эрик опять обратился к Йонасу за помощью, и пришлось показать ему, как правильно надевать и зашнуровывать выбранные к смокингу недешевые туфли. У Йонаса снова мелькнуло подозрение, что Эрик специально ставит его в неловкое положение, но синие глаза смотрели настолько невинно, что делали нелепыми любые подозрения.
Оставив в магазине солидную сумму денег и еще больше поводов для разговоров, они вернулись домой. Следом за ними пришел посыльный, доставивший пакеты с купленными вещами.
– Можно, я примерю их еще раз? – спросил Эрик.
– Зачем? – Йонас немного устал за этот день и собирался спокойно почитать газету.
– Ну, вам же понравилось, как я выгляжу во всем этом, – Эрик указал на обновки. – А мне нравится, когда вы на меня так смотрите.
– Как?
– Я не знаю, как это называется. Но когда я был в смо-кинге, – с запинкой произнес он незнакомое слово, – вы смотрели на меня совсем иначе, чем сейчас.
– Смокинг не стоит надевать, но… Тебе и вправду стоит переодеться.
– А что надеть?
– Что-нибудь повседневное. Вечером к нам придут гости. Точнее, гостья.
– Женщина? Мари? Или фру из лавки? – воодушевился Эрик.
Йонас усмехнулся.
– Нет, моя подруга София. Она была в отъезде, но вернулась. А у нас традиция: по четвергам она приходит ко мне в гости.
– Я должен буду прислуживать?
Временами с Эриком бывало слишком сложно.
– Нет, просто посидишь с нами, выпьешь чаю, – ответил он слегка раздраженно. – София – учительница, она наверняка сможет ответить на твои вопросы, и… Я думаю, она тебе понравится.
– А я ей?
Йонас усмехнулся снова.
– Да, ты ей понравишься.
Эрик принялся раскладывать вещи по шкафам в гардеробной, и Йонас не сразу заметил, что делает он это молча, не задавая внезапных вопросов, не обращаясь с просьбами или предложениями, к которым Йонас уже немного привык. Видимо, так на него подействовало что-то в рассказе о Софии. Было неплохо отдохнуть от постоянного напряжения, которое Эрик создавал свои присутствием, и в то же время чего-то как будто не хватало.
Проверяя запасы чая и сахара, Йонас сообразил, что угостить приятельницу нечем. Нужно было сходить в кафе. Отправить туда Эрика он не рискнул – проще было сходить самому.
– Эрик! – позвал он, надевая пальто. – Я уйду ненадолго. Никуда не выходи, жди меня дома. Я скоро вернусь.
Тот молча кивнул и скрылся в гостиной.

Йонас почти не задержался, разве что на пять-десять минут, ушедших на беседу со знакомым, встретившимся в кафе. Но, придя домой, он не нашел Эрика в гостиной. Неужели мальчишка опять куда-то убежал?
Его не оказалось ни в кухне, ни в кладовке, где Йонас задержался, удивившись тому, как преобразилось помещение. Заподозрить у Эрика наличие вкуса было не просто сложно – невозможно, однако за пару дней он превратил небольшую комнатку без окон в полноценное жилище. На стене висел рисунок, один из старых набросков Йонаса – наверняка нашел в библиотеке, где давно пора было разобрать папки. Низкая кособокая тумбочка была застелена салфеткой и казалась словно специально состаренной. На лампочку под потолком Эрик нацепил абажур из бумаги, когда только успел соорудить? Даже блеклая сине-зеленая краска стен будто подчеркивала нехитрый уют.
Йонас причмокнул и вышел в коридор, аккуратно прикрыв за собой дверь.
В подсобных помещениях и на втором этаже также было пусто, и напоследок он решил проверить мастерскую, куда строго-настрого запретил Эрику заходить; оказалось, что запрет снова не сработал: тот стоял у стеллажа с ингредиентами, рассматривая банку с фарфоровыми зрачками.
– Что ты здесь делаешь? – спросил Йонас. – Разве я не говорил, что тебе сюда нельзя?
– Говорили, – Эрик произнес это тихо и как-то равнодушно, без испуга или раскаяния. – Вы собрали меня из таких вот частей, да? И как-то оживили? Зачем?
– Уж точно не затем, чтобы ты задавал подобные вопросы! – Йонас схватил его за рукав и потянул из мастерской. Раздался грохот и стук бьющегося стекла: кто-то из них зацепил стойку, банка упала, фарфоровые глаза раскатились по полу. Эрик, не двигаясь, смотрел на них застывшим взглядом, и Йонас понял, что это не равнодушие, а шок. Во всяком случае, у человека это называлось бы именно так.
Кое-как он вывел Эрика из мастерской и усадил на диване в гостиной, а сам сел рядом, не зная, что делать. Ему никогда не приходилось иметь дела ни с чем подобным.
– Зачем? – снова спросил Эрик, глядя прямо перед собой.
– Это моя работа.
– Создавать людей?
– Ты не человек, – ответил Йонас чуть более резким тоном, чем того требовала ситуация. Отчего-то его возмутил факт непослушания Эрика. – Ты кукла.
– Разве я не такой же, как вы? – спросил тот тусклым бесцветным голосом.
– Нет. Меня родила женщина, а ты создан мной.
– Получается, что женщина создала вас. Значит, мы одинаковые.
– Нет, меня женщина родила, а тебя слепили из глины! Из особенной глины, это требует мастерства и умений, однако ты искусственное создание.
– И в этом вся разница?
Йонас хотел было ответить, что разница гораздо больше, чем может показаться на первый взгляд, и тут же понял, что Эрик по сути прав. Кукол никогда не приравнивали к людям, но хорошо обученную куклу даже самый искусный лекарь не смог бы отличить от человека. У кукол была кровь в венах, внутренние органы, сердце, мысли, чувства – последние не у Эрика, но все же были. В целом люди и куклы отличались только тем, каким путем появились на свет.
– Разница в том, что у меня есть душа.
– А у меня нет?
– О, господи… – Йонас не был расположен вести теологические беседы даже в добром расположении духа, тем более – с непослушной куклой. – Я могу в воскресенье сводить тебя в церковь, поговоришь со священником. Если меня не отлучат, – на губах появилась улыбка, отдающая горечью, – за то, что привел в божий храм дьявольское отродье. Хотя отец Маттс считается человеком широких взглядов. Возможно, согласится с тобой побеседовать.
– Значит, вы сами ничего мне объяснить не можете? – голос Эрика звучал почти обвиняюще. – Вы меня создали – и ничего не можете объяснить? И думаете, это сможет сделать за вас кто-то другой? Вы говорите, что я не человек, но не говорите почему. Я... я думаю, вы и сами не знаете! – он выбежал из комнаты, оставив Йонаса в растерянности. Мастер не знал, задавали ли другие куклы подобные вопросы. Вроде бы никто из владельцев не жаловался. С другой стороны, на что тут жаловаться? Можно просто запретить такие разговоры – он дал Эрику слишком много свободы. Нужно будет навести порядок в этом вопросе.
С этими мыслями Йонас распахнул дверь чулана и увидел лежащего на постели лицом вниз Эрика, который казался в этой обиженной позе совсем подростком.
– Вставай, тебе нужно переодеться к приходу гостьи, – сказал Йонас куда менее сурово, чем собирался.
– Не хочу, – пробурчал тот в подушку.
От такой наглости у Йонаса пропал дар речи.
– Что значит "не хочешь"?
– Не хочу одеваться. Уйдите.
– Ч-что?
– Уйдите! – выкрикнул Эрик, обернувшись, и снова уткнулся носом в подушку.
Йонас не знал, что сказать. Куклы не вели себя подобным образом. Никогда. Наверняка о подобном поведении стало бы известно – никто не стал бы терпеть строптивое имущество.
– Почему ты не хочешь?
– Потому!..
По крайней мере, он отвечал на вопросы, а не отмалчивался.
– Это потому что ты узнал, что не человек?
– Я и так знал.
– В таком случае, почему?
– Потому что я хочу побыть один! Уйдите! – Эрик уже почти рыдал, судя по тону, и Йонас предпочел выполнить его просьбу.
Вдруг Эрик – первая в мире кукла со свободой воли? Вот оно, точно. Главное отличие кукол от людей – свобода воли, которой куклы не обладали.
Йонас не хотел оставлять Эрика одного во время визита подруги, а потом поминутно бегать проверять, не натворил ли тот чего. Да и София наверняка заинтересуется новостями насчет увольнения фру Хаартман и нового жильца в доме Йонаса. Они дружили столько лет, что и сами не могли сосчитать, и были более близки, чем брат с сестрой. Только с Софией Йонас мог обсудить не только сам факт присутствия Эрика в его доме, но и некоторые особенности его поведения. Однако для этого нужно было их познакомить, что пока представлялось затруднительным.
Накрыв на стол, Йонас поставил на огонь чайник и принялся искать в шкафчике чай. София, в отличие от него, не любила кофе. Задумавшись о возможности проявления свободы воли у кукол, Йонас машинально перебирал баночки и коробки и вздрогнул от неожиданности, услышав шаги. В дверях стоял Эрик.
– Извините, – сказал он, опустив глаза. – Я не должен был кричать на вас. Куклы не должны так поступать, они не имеют права.
– Да, конечно, – сказал Йонас, чувствуя непонятное раздражение. Эрик все говорил правильно и вел себя так, как нужно – именно это было досадным. – Поможешь мне найти чай?
– Да, конечно, – Эрик подошел и стал рыться в шкафу. – А ваша гостья – какая она?
Йонас улыбнулся.
– Ей слегка за тридцать, она очень прогрессивная дама. Некоторые считают Софию даже слишком прогрессивной – не так давно она вышла на улицу в мужском костюме, представляешь?
Эрик продолжал смотреть на него, не понимая, в чем тут соль, и Йонас махнул рукой:
– А, неважно.
– Для кого третья тарелка и приборы?
– Как для кого? Для тебя.
Эрик приподнял брови.
– Я буду ужинать с вами?
– Разумеется. А ты думал, что я запру тебя в чулане?
Шутка не удалась: Эрик сгорбился, опустил голову и смотрел исподлобья.
– Я не знаю, как обращался с тобой профессор… И знать не хочу, если начистоту. Но ты будешь ужинать с нами.
– Как пожелаете, – и стало еще хуже.
Йонас терялся, не зная, как с ним разговаривать. Стоило, наверное, поскорее вручить Эрику книгу для кукол, в которой объяснялись тонкости человеческого общения, дабы избавить себя от подобных бесед в дальнейшем.
– Принеси, пожалуйста, вазу из моего кабинета.
– Вазу? – эхом отозвался он.
– Сосуд из темно-зеленого стекла, в него ставят цветы.
– У вас есть цветы?
– Да.
Букет Йонасу вручила встреченная по дороге старушка, приговаривая: "Подарите дорогому человеку, всего полкроны, добрый господин". Только теперь он понял, что сразу вспомнил Эрика, а не Софию – впрочем, та не была его дамой ни раньше, ни теперь.
Не то чтобы он собирался подарить кукле цветы – конечно, нет, просто букет можно было поставить в его комнате. Да и к облику Эрика очень подходили цветы: растрепанные, как и он сам, белые и сиреневые хризантемы. Но теперь Йонас передумал: некогда было заводить разговор о цветах, когда и без того нужно было объяснять сотню мелочей.

запись создана: 19.12.2011 в 00:31

---

Конкурс, тур 4: работа 9

[svobodaslova]

Название: Когда мы вырастем
Рейтинг: PG-13
Жанр: драббло-драма
Размер: мини
Тип: джен
Объем: около 23 тысяч знаков
Описание: ориджинал написан на конкурс "Свобода слова" в дайри.
Заявка: от 2011-06-28 в 16:06
«Джен. История ребенка, родившегося в конце восьмидесятых в России. Лучше драму».

читать оридж "Когда мы вырастем"

1.
Длинные ряды гаражей вереницей тянулись к обглоданным сваям. Зимой старые трубы, что прятались в утробе дома, лопались и извергали из себя желтоватую воду. Вода замерзала рыхлыми комками, лезла, как пена из огнетушителя, и казалось, что многоэтажка стоит не на фундаменте, а на ледяной подушке. Лед не таял даже летом, потому что не успевал, и Кристина жила в уверенности, что так и должно быть. Дверь подъезда хлопнула, выпуская ее на мороз, большеватые, купленные «на вырост» сапоги, заскользили по ступенькам и вывезли на вытоптанную дорожку. Трое штанов, надетые одни на другие, сползали, и жутко хотелось их подтянуть, но посреди улицы этого делать нельзя. Так мама говорила, а Кристине очень-очень хотелось, ведь пока до школы дойдешь, штаны у лодыжек окажутся. Рюкзак, нагруженный учебниками и огромным пеналом, оттягивал плечи: наверное, акварель надо было оставить дома, все равно никто ее не носит.
За ночь подтаявший на солнце снег замерз, и дорога, ведущая в школу, ощетинилась противными бугорками. Темнота бродила между гаражей, плелась следом за Кристиной, похожая на ослика Иа из мультика. Темнота так же грустила и расстраивалась из-за потерянного в тусклом свете фонарей хвоста. Янка сказала бы, что нужно угостить ослика вкусным, но в кармане рюкзака лежал только бутерброд с маслом и вареное яйцо, завернутые мамой в целлофановый пакет. Да и сомневалась Кристина, что простой бутерброд придется ослику по вкусу, он ведь ослик, он ведь масло не ест.
Денис болел уже вторую неделю, а его брат Женька (уже второклассник!) постоянно опаздывал на уроки, и ждать его, чтобы идти в школу вместе, Кристина не могла. В абсолютной тишине кто-то шелестел брошенными фантиками и поднимал снежную пыль в воздух, а Кристина почти бежала: дойти бы до поворота, а там уже и школа недалеко. Но главное, что за поворотом были люди.
Огромная рука схватила за куртку, но не сказала ни слова. Кристина видела только руку, словно та оторвалась от тела и теперь шастала по лестницам и сломанным лифтам. Лифт не работал уже второй год, и на лестничных пролетах Кристина встречала кого угодно — полудохлую голодную кошку, соседку с огромными сумками и ее детей с пакетами семечек, а теперь вот руку встретила. Кошку не разрешила взять домой мама: помешивая в кастрюле с кашей, она тихо рассказывала о блохах, а Кристина кивала и понимала, что кошку надо кормить.
«…а у нас нечем», — виновато пожимала плечами, встречая облезлую «Маруську». Как звали кошку на самом деле… да кто ее знает?
Трое соседских детей мешками таскали с рынка сырые семечки, жарили их на подсолнечном масле и несли обратно, чтобы рассыпать по кулькам и продать. Их мать, кажется, гордилась ими. А рука вот, пошатываясь, приблизилась и схватила за куртку. Внутри что-то треснуло и оторвалось, а может быть, это была ткань. Если рука убьет, как ту девочку, что показывали по телевизору, мама будет плакать. Рука молчала, Кристина и часы на ее руке тоже. Как в той игре — кто первым скажет слово, тот дурак. Рука, подумав, разжалась и зашаталась дальше, Кристина не оглядываясь помчалась по лестнице, а в дураках остались часы.
За поворотом были люди, высокие, худые старшеклассники со школы. Ночью прорвало еще одну трубу, и дорога, залитая горячей водой, превратилась в липкий каток. Кристина поддернула лямки рюкзака и решительно ступила в мягкую, но плотную лужу. Ослик Иа грустно смотрел ей вслед, а вареное яйцо лежало в кармане. Сапоги липли к земле, а огромная, пьяная рука опять схватила за шиворот.

— Осторожнее, обратно по другой дороге иди. — Старшеклассники.

Значит, показалось, и пьяная рука осталась в подъезде. А штаны Кристина так и забыла подтянуть.


2.
Денис все-таки вляпался в ледяную лужу.
Он стоял с голой шеей, потому что родителям его было все равно, надел Денька шарф или так пошел. Родители Деньки пили редко, зато много работали, и братья росли как трава на грядке. Растет — и ладно, не растет… Ну как это не растет? Трава всегда растет, даже если ее вытаптывать. Вот так и Денька с Женькой — росли, донашивая друг за другом ботинки, глотая воду с хлоркой из-под крана и бегая по улице. Кофта у Деньки всегда пахла прелым и кислым, а еще он постоянно хотел есть.
Ботинок, доставшийся Денису от брата, намертво прилип ко льду, как Кристина ни пыталась его оторвать.

— Я сниму, — пропыхтел Денис, выпуская облако пара.

— Холодно же, — пальцы в рукавицах мерзли, а ртутный столбик в градусниках сполз так низко, что почти исчез.

Дырявый носок был тонким и тоже чуть не пристал к гадкой луже, но Денька вовремя оторвал ногу от земли и уселся на задницу.

— Вставай давай, — Кристина дергала ботинок за «язык», чуть не плача от досады. — Холодно.

Мама и так говорила, что Денька с братом часто бегают в туалет, потому что с детства простужены. Так вот чем пахла кофта. Кристина не любила Денькиных родителей.

— Что делать, а? Меня мать убьет, — чуть не плача протянул он и сморщился. — У меня других ботинок нет.

Странно думать о ботинках, когда замерзаешь на пустой улице.

— А может, я так дойду, а? — до дома оставалось совсем чуть-чуть, но Кристина покачала головой:

— Не дойдешь, ногу отморозишь, — шапка сползала на лоб, а под ней потел лоб. — Дай ножик для пластилина! — Иногда Кристине казалось, что ослик Иа ходит за ней и подсказывает дельные мысли. — Или я сбегаю за кем-нибудь…

— А я тут что, один?.. — круглые Денискины глаза уставились на Кристину. Ведь они же всегда вместе, ну куда Криська собралась?

— Вставай давай, хватайся, — она задрала куртку, подтянула штаны и взялась за «язык» еще раз. — Дергай!

Голая шея высунулась из-под воротника, покрасневшие пальцы вцепились в ботинок, готовые отвоевать его у лужи, как фишки в дурацкой игре с круглыми битами. У Дениски было больше всех фишек.

— Я переоденусь и приду, ладно? — тихо спросил Денька, пока они плелись по бугристой дороге, как будто боялся, что после сегодняшнего Кристина не позовет его в гости.

— Ага, — шмыгая носом, согласилась она и открыла подъездную дверь.

А носок пришлось оставить. Весной оттает поди.


3.
Бумажка в пятьдесят тысяч рублей лежала на диване. Денька притащил ее из дома, и Кристина забыла спросить, кто дал такие деньги. Бумажка почти блестела в дневном свете и почти вслух рассказывала, сколько всего на нее можно купить. По телевизору показывали игрушечных пингвинов, которых якобы надо было искать в «Киндер-сюрпризе», а на кухонной плите стыла холодная рисовая каша, приготовленная мамой «на завтра». На завтра — это на сегодня, конечно же, но каша так надоела.

— Давай купим?

Кристина не запомнила, кто сказал вслух то, о чем оба думали.

— Тут даже по два можно будет купить, — Кристина считала намного лучше Деньки, потому что Денис был троечником.

Магазин-«вагончик» стоял прямо около подъезда — как раз для тех, кто забыл купить соль накануне и выбежал за нею в халате. Толстая продавщица недовольно глядела на покупателей, будто все они задолжали магазину и лично ей денег. Небольшая очередь из лохматых людей сонно жужжала: многие только выползли из кроватей, а те, кто работал… так они еще на работе были, а не в очереди.
Продавщица посмотрела на Кристину и Дениску как на тараканов и процедила:

— А записка от родителей есть?

— Не-а, — пролепетал Денис и покраснел, а Кристина запихала пятьдесят тысяч поглубже в карман.

— Мы завтра принесем, — решительно выступила она вперед. Уж очень хотелось «Киндер».

— Вот завтра и получите сладости, — довольно прогнусавила толстуха, словно у самой было сладко на языке от того, что нагрубила детям.

— Мама знает, — соврал Денис, цепляясь за прилавок. Он стащил с головы шапку, хотя вряд ли Денька знал, что без шапки выглядит жалостливее, чем в ней.

— Вот пусть придет и купит вам хоть пять этих конфет! — продавщица растопырила толстые пальцы, перетянутые уродливыми кольцами, и покрутила пятерней перед носом Кристины. А после, не слушая невнятного «она на работе» выставила Дениса и Кристину за дверь.

Магазины в районе появлялись как волдыри на обожженной руке, и каждый из них норовил приманить покупателей, как голодных мышей на сыр. Яркие вывески пестрели в глазах, призывая распахнуть двери и купить товар по дешевке. Денис и Кристина не разбирались в ценах. Кристина знала, сколько стоит коробка синеватого, воняющего хлоркой молока (на коробке были нарисованы тщедушные младенцы в подгузниках — счастливые от того, что до сих пор живы, наверное), а еще любила мороженое по пять тысяч за стаканчик. Но вот где молоко дешевле и почему его лучше брать в ларьке, а не на рынке, она не имела понятия.

— Что тебе? — буркнула худышка за прилавком, не глядя на Деньку и протягивая костлявую пятерню за бумажкой. Ей, скорее всего, было все равно, зачем пришли эти дети и откуда у них деньги.

— Два «Киндер-сюрприза», — с придыханием выпалил Денис и глянул на радостную Кристину. Продавщица медленно искала необходимое в коробках и поругивалась сквозь зубы, что в такую рань надо сидеть в школе и учиться.

— И два шоколадных рулета, — добавила Кристина, быстро посчитав, что денег хватит.

Это ведь Денька был троечником, а не она.


4.
Город, как большая коробка с елочными игрушками, сверкал в свете фонарей. Озеро, покрытое ледяной коркой, казалось дырой, а стадион на другом берегу — маленькой точкой. Корка расползалась в разные стороны, оставляя после себя проплешины, и спустя всего неделю превратилась в беспокойную гладь, в которой плавали куски зимы. Томка с братом носились у воды, а мать кричала им с балкона, чтобы отошли подальше, но разве ж они послушают?
Кристине пришлось надеть старую, серую, с капюшоном, а любимая желтая куртка осталась дома, чтобы не порвать. Капюшон закрывал лоб и глаза, а длинные волосы, собранные в хвост, лезли в рот. Дома вдалеке казались спичечными коробками, а солнце — яичным желтком, но Кристина не удивлялась: с крыши гаража еще и не такое увидишь.

— Крися! — Мишка никогда не называл Кристину полным именем. — Ты голишь!

Почему именно она, никто не объяснил, зато Костя сказал, что сегодня его родители уезжают к бабушке, и можно будет зайти на часок к нему. Костя с Мишкой жили в соседнем доме, и их родители запрещали Денису приходить в гости.
Металл скрежетал, когда по нему неслись четыре пары детских ног, а пустота между гаражами хватала за лодыжки и норовила утянуть вниз.

— Костик, твоя очередь! — Кристина засмеялась; у нее не хватало двух передних зубов, и Мишка шутил, что ей их выбили взрослые, пятиклассницы. Мишка вообще был умный, пожалуй, самый умный из четверых. И про пятиклассниц знал больше остальных, они с ним дружили и считали своим.

Костик остановился, повертел головой в разные стороны и наконец понял, что его осалили. Но Костик был привычный, он всегда проигрывал, потому что здоровье у него слабое, и бегать быстро ему нельзя. А он все равно бегал. Денька, получивший от родителей за то, что частенько таскал деньги из вазочки, горланил песню, которую мы учили на музыке. Бежал и орал, словно это помогало бежать быстрее.

— Прыгай! — скомандовал Мишка и первым сиганул с крыши в лужу. Брызги разлетелись, как искры от спички, а Кристина в нерешительности остановилась на краю гаража:

— Я боюсь! — прокричала она, пританцовывая на месте. — Тут высоко!

— Ничего не высоко! Я же прыгнул! — Костик приближался, Мишка размахивал руками снизу, а Денис с разбегу полетел вниз и даже не попал в грязную жижу. Он родился везунчиком. Иначе как объяснить, что до сих пор жив? — Ну давай, Крись!

Кристина мотала головой и улыбалась беззубой улыбкой. Костя подбежал и остановился рядом, тяжело дыша: он-то хотел запятнать кого-нибудь из мальчишек, а не Кристину.

— Трусите! — вопил Денька, пихая Мишку локтем. — Ты гляди, струсили!

Костик переминался с ноги на ногу и качался на краю гаража. Кристине-то можно трусить, она же девчонка, а вот ему… Он и так слабее друзей, а тут еще и прыгнуть не смог.

— Да ну вас, — буркнул Костик и уселся прямо на лист проржавевшего металла.

— Да ну вас, — махнул рукой Мишка и полез обратно на крышу гаража.

Коробка с елочными игрушками начинала зажигать свои огни.


5.
В дверь кто-то настойчиво стучал. Кулак наверняка принадлежал дяде Саше, соседу справа, который пришел за солью. Дядю Сашу всегда посылала за солью жена, но идти на улицу ему не хотелось, и он шел к маме Кристины.
Мама, вытирая мокрые руки о полотенце, спросила «Кто?» и, услышав невнятный ответ, распахнула дверь. Соседка, не похожая на себя, стояла на пороге и уже сделала шаг в квартиру, но увидела Кристину и прошептала:

— Таня, пойдем ко мне скорее, а? Пойдемскореепожалуйста.

Соседку в таком состоянии Кристина не видела ни разу, и, заперев за мамой дверь, осталась стоять в прихожей. Может быть, дети соседки шли с рынка и рассыпали остатки семечек? Или потеряли вырученные деньги? Кристина так и простояла минут пять, пока мама не позвонила три раза — условный знак, придуманный пару лет назад. Можно открывать.

— Ох, не знаю даже, говорить тебе или нет, — мама словно разговаривала сама с собой и поглядывала на телефон. — Сейчас тетя Лена позвонить придет… у них телефон сломался, а ей позвонить нужно.

Кристина молчала, потому что мама сама должна была решить, договаривать до конца или нет.

— У соседей Ромка утонул.

Ромка, брат Томы, этой осенью пойдет в школу. Ему уже и ранец купили, и костюм красивый, и пенал. У Кристины никогда такого пенала не было. Но как же он пойдет теперь в школу, а?

— Утонул? Как?

Кристина хоть и маленькая еще совсем, а поняла, что Ромка не вернется. А ранец, наверное, отдадут Дениске, потому что у него старый порвался.

— Они с летним лагерем в кино ходили, и учительница их повела по старому мосту, а не по новому: жарко, дети устали, а так ведь короче… — мама говорила быстро, как будто от этого Ромка мог ожить. — Они сначала с Томой за руку шли, а потом поссорились, и учительница их отдельно поставила. Это хорошо, очень хорошо, Томка бы брата не отпустила, когда доска проломилась. Двоих бы сразу потеряли…

Кристина сидела на полу кухни и пальцем водила по линолеуму. Пожалуй, в тот момент она впервые задумалась над тем, что иногда люди исчезают просто так. Не уезжают в другой город, не уходят в другую школу, а просто исчезают, под землей.

— …говорят, он когда упал, ударился о балку, а так бы, может, и… — мама замолчала, а в дверь вновь постучали. Тетя Лена пришла позвонить. Ромка ведь племянник ее.

«Был», — слово, не сказанное вслух, капнуло из крана вместе с каплей и скрылось в трубе.

Спустя пару дней мама закрыла квартиру на ключ и нерешительно шагнула к соседской двери. Дверь оказалась распахнутой и дышала пахучим воздухом, пропитанным лекарствами.

— А нас пустят? — волновался Денька, вытягивая шею и пытаясь увидеть хоть что-то поверх толпы. Как будто за стенкой показывали представление, и маленьких детей не пускали.

— Мы близко не пойдем, — шепнула мама дяде Саше, и тот кивнул большой головой.

Издалека Ромка казался старше. Кристина не узнала бы его, не знай она, что это ее сосед. Синюшный выбритый лоб, словно припудренный, бледные, плотно сомкнутые губы, и припухшие глаза — как будто его ударили по лицу. Кристина не понимала, кто посмел его ударить. Ромка тонул в цветах, как в воде. Снова тонул, и ему наверняка было страшно во сне.

— Представляешь, Крись, Ромка так вырос за два дня, он теперь выше меня, — пожаловался Женька из сто тридцать третьей квартиры. — Он был чуть-чуть ниже, а теперь вот…

Женька скоро вымахает и станет таким же высоким, как дядя Саша, а Ромка — уже никогда. Кристина пожала плечами и подергала маму за руку.
Деньке вчера отдали новый пенал с машинками и дневник. А костюм Дениске не отдадут, он исчезнет вместе с Ромкой.


6.
«Крути-ится, верти-ится шар го-олубой, крути-ится, верти-ится над головой…»
Мама петь не умела, да и не было у нее желания учиться. Откуда она взяла эту песню — сочинила ли сама или услышала, — Кристина не знала, но слова запомнила и даже повторяла про себя по ночам. Качели раскачивались медленно, лениво, будто заржавели, и небо раскачивалось вместе с ними. Гаражи вокруг наполняли берег озера, как коробки подвал магазина, и между ними оставались лишь узкие лазейки. Трава, пожелтевшая от жары, жидкими пучками тянулась к солнцу. А небо прятало солнце, хмурило облака, как брови, и мрачнело. Если бы на небе отпечатались строчки, Кристина бы их прочитала, ведь в третьем классе надо читать хорошо, а у нее еще не всегда получается прочесть без запинки длинные слова.
«Крути-ится, верти-ится, хоче-ет упасть, кава-алер барышню-ю, хочет укра-асть…»
На летних каникулах Кристина с мамой всегда летали к бабушке, а в этом году не получилось, и все лето прошло в душном городе, который решил отыграться за зиму и жарил жителей на сковороде. Комары размером со стрекозу нагло летали вокруг и пищали, напоминая, как они голодны. Кристина с мамой часто спускались к озеру и качались на качелях, а вечером распахивали окна в квартире, но раскаленные стены с удовольствием отдавали накопленное тепло и душили горячими лапами.
Телевизор давно не включали: Кристина даже думала, что он расплавился и сломался. Большая кнопка щелкнула лишь в августе, когда мама пришла от соседей и заторопилась в комнату, не сняв обувь. Телевизор бормотал все те же слова, что и месяц назад, разве что предложения были другими, а мама хмурилась и, кажется, ничего не понимала.

— Кристя, завтра в магазин пойдем, — неожиданно произнесла она и выключила телевизор.

Кристина любила ходить по магазинам с мамой, но случалось это редко — то некогда маме, то Кристина в школе. На прилавки она старалась не смотреть, разве что на холодильник с мороженым.

«Всего через несколько месяцев Новый год, и тогда будет много шоколадок, а сейчас можно и потерпеть», — пакет с мукой оттягивал руку, но в другой руке таяло мороженое, и Кристина тяжело вздохнула.

Мороженое было невкусным. Но ведь мама же его купила, и если не доесть — обидится. Надо доесть, как кашу в детском саду — через силу, нехотя, но все-таки дожевать до конца, иначе воспитательница будет ругаться. На остановке Кристина плюхнула на лавку пакет и уселась сама. Мама считала мелочь на автобус, а мимо неслись машины.
Город пожирал людей.
У города не было рта, и он не мог жрать, но заголовок газеты, увиденный на витрине, запечатлелся в памяти, как отпечаток пальца, вымазанного в гуаши, на бумаге.
Визг тормозов хлестанул по ушам, но ни одной останавливающейся машины Кристина не увидела. Люди рванули вперед и тут же отшатнулись, прикрывая рты руками. Мама крикнула: «Кристина, отвернись!» и прижала ее к себе.

— Мужчины, ну уберите же, кто-нибудь, а?

— Она живая еще…

— Надо добить, мучиться будет…

— Мам, что случилось? — на внутренней стороне век кто-то рисовал кистью ярко-красное пятно — все, что Кристя успела увидеть.

— Собаку раздавили. Грузовик какой-то. Ужас.

Визжали не тормоза.


7.
Минутная стрелка приближалась к двенадцати, и Кристина все чаще выглядывала в окно. Обычно мама приходила не позже семи, а сегодня задерживалась. Комната сжималась до размеров сахарницы, что стояла на кухне, а за окном северный город готовился к Новому году. Вчера мама принесла с работы два кило мандаринов и сказала, что это на праздник. Кристина не возражала и молча смотрела на оранжевые мячики.

— Смотри, что на сдачу дали, — мама сунула руку в карман пальто и вытащила блестящую монету с цифрой два.

— Это новые? — Кристина повертела металлический кругляш в пальцах. Он ничуть не отличался от старых советских денег, которые валялись на полке. — Ну надо же.

В магазинах странные ценники висели уже который месяц, пугая покупателей двойными ценами. Продавцы путались, злобно смотрели на ненужные нули и, заворачивая колбасу, ворчали, что «напридумывали всякого».
Сегодня мама задерживалась, и Кристина стояла у окна, готовая отдать все мандарины на свете, лишь бы она пришла побыстрее. Секундная стрелка вздрагивала и перепрыгивала с одного деления на другое, густая темнота стучалась в окно, а за дверью стояла тишина.

«Мамочка, пожалуйста, ну где ты? Я не буду просить сладкое, ты только приди», — эти слова Кристина повторяла, как заученный наизусть стишок про мороз и солнце. Она сидела около двери и поглядывала на часы, сердце колотилось в горле, а руки немели и мерзли.

Телефонный звонок, разбудивший вздремнувшую тишину, прозвучал подобно удару гонга. Кристина схватила трубку и выдохнула:

— Алло! Мама?

— Крися, это тетя Лена, мама…

Не придет
Бросила тебя
Что-то случилось
Кристина, ты слышишь меня?!

— …дома? Ее задержали на работе, вот и думаю, доехала она уже или нет еще…

Кристина не ответила, потому что в этот момент раздался стук в дверь. Три раза — значит, можно открывать. Мама, наверное, принесла конфеты, но это ведь совсем неважно.


8.
По коридору носился маньяк с топором.
Нет-нет, не было никакого маньяка, ведь они бывают только в фильмах, да и топор был маленький (таким рубят замерзшую курицу). Но мама почему-то велела отойти от двери, а сама прижалась к ней, сжимая телефонную трубку в руках.
Майский вечер стремительно превращался в холодную ночь, а трубка пищала, монотонные гудки отсчитывали время.

— Открывай, су-ука! — сосед-маньяк нараспев звал свою жену и колошматил по хлипкой двери.

— Вова, да ты охуел! — площадное слово юркнуло под дверь и затаилось за плинтусом. — Положи железку на место, а если рука дрогнет?..

— Су-у-у-ука! Открыва-а-ай! — выл маньяк по имени Вова и почти ласково звал жену.

— Алло, примите, пожалуйста, объявление… — мама оглянулась на Кристину и решительно продолжила в трубку: — «Продам однокомнатную квартиру…»


— Ты совсем не вернешься? Даже через месяц? — Денька чесал в затылке, как будто стоял у доски и не мог решить простейший пример на сложение и вычитание.

— Мама сказала, что мы навсегда уезжаем. — Ну как объяснить Денису, что они уезжают не на лето, если даже сама Кристина не верит в это? Все слишком быстро произошло, а все разговоры о том, что можно будет вернуться назад — ерунда.

— А мы тоже уезжаем, да? — надежда вспыхнула, как спичка, и так же быстро сгорела:

— Денис! Быстро домой, — звонкий голос Денискиной мамы схватил его за воротник и потянул назад. — Уроки делать.

В кои-то веки мать Деньки вспомнила про уроки — и тут же забыла наверняка.

— Мы вчера кресло продали, — зачем-то сказала Кристина. Как будто кресло — старое, ободранное кресло — так много значило.

— А я тут что, один?.. — Денискины глаза вновь превратились в пуговицы, как в тот зимний день, когда он вляпался в ледяную лужу. Ведь они же всегда вместе, ну куда Криська собралась?

Кристина молчала, в горле застрял комок, а из-за двери выглядывала Томка, с которой Денька никогда не хотел дружить.

— Кристина, мороженое будешь? — аэропорт распахнул кованые ворота, приглашая сбежать из северного города в какие-нибудь теплые края, где людей не жарят летом на раскаленной сковороде, а зимой не закрывают в холодильнике.

«Какое мороженое, мам, мы ведь сегодня уезжаем», — Кристина сама не могла объяснить, почему из-за отъезда у нее пропал аппетит. Мишка и Костя вон за обе щеки уплетали, пока родители с городом прощались. Кажется, они были счастливы.

Самолет взлетал, и уши заложило. Кристина уже не слышала, как кричит на Деньку его мать, как орет пьяный сосед, и мяучит облезлая кошка на лестнице.
Мишка и Костик, чьи места находились в другом конце салона, решали, кто будет сидеть у окна: «Когда можно будет отстегнуться, поменяемся!»
Кристина отвернулась от них и уставилась на серую взлетную полосу. Самолет взлетал, и Кристина верила, что теперь у нее и у мамы все будет хорошо. А Деньку она когда-нибудь найдет, может быть, лет через десять. Когда вырастет.

КОНЕЦ

правила голосования! читать обязательно!

Если вы автор, получивший право голосования:
За любой свой текст объемом более 10 000 знаков, который участвует в конкурсе, вы можете дать от 0 до 10 баллов каждому тексту-участнику. Написали 2 текста? У вас 20 баллов на каждый текст. Три текста? 30 баллов. И так далее. За себя голосовать нельзя. Присылайте заполненную таблицу, которая должна выглядеть вот так, на адрес: [email protected] с пометкой "Результаты голосования".
Мы были бы очень признательны, если бы вы прислали заполненную таблицу один раз, чтобы не возникло путаницы с голосами.
Комментировать тексты можно! Помните: вы – им, они – вам.
Поскольку участие анонимное, для ответов на комментарии читателей будет заведен гостевой профиль. Логин и пароль высланы всем участникам на почту.

Читатели и авторы внеконкурсных текстов могут распоряжаться суммой в один балл (вы можете ставить +1, -1 либо не ставить ничего). Голосовать могут только пользователи, зарегистрированные в дайри до 1 августа 2011 года. Голоса принимаются только с минимальным комментарием, например: "+1! Заявка раскрыта полностью, характеры отлично прописаны, сюжет захватывает. Спасибо, автор!"