Конкурс, тур 4: работа 16

[konkurssvobodaslova]

Название: Притворщики
Рейтинг: NC-17
Жанр: романс с элементами драмы
Размер: мини
Тип: слеш
Объём: примерно 49 тысяч знаков
Описание: ориджинал написан на конкурс "Свобода слова" в дайри. Заявка: Актера в Голливуде заставляют вести себя плохо ради пиара. Остальные актеры стараются казаться правильными: не курят, не пьют, к женщинам не пристают, скандалов избегают. А его агент решил, что образ плохого парня тоже может привести дивиденды. И герой курит в публичных местах, ругается, пристает к женщинам. Карьера идет в гору, но ему это все не нравится, потому что на самом деле товарищ с мужественной внешностью и крепкими мышцами — нежный боттом, который мечтает о крепком члене. Только без дабкона и БДСМ, пожалуйста.
Предупреждения: мат (изредка). Все совпадения с реальными людьми случайны.

читать оридж "Притворщики"

— О тебе говорят, что у тебя глаза наркомана, — он вытащил из кармана измятый лист, разгладил ребром ладони и склонился, чтобы зачитать: — Вот. "Девис Петерсон смотрит на мир глазами инопланетянина, который впервые нюхнул кокс". Употребляешь?
Барт Миллер сидел напротив меня в органик-кафе, расслабленный и довольный, и задавал вопросы, за которые в другой ситуации рисковал получить в морду. По правде говоря, у меня и тогда руки чесались, хотя бы из-за его внешнего вида: торчащие во все стороны белые волосы, розовая помада, очки в тон и шарфик от LV на шее. Барт всем своим видом орал об ориентации. К сожалению, квартальную квоту на драки я к тому моменту исчерпал.
— А ты употребляешь? — спросил я и потянулся к стакану. Нужно было чем-то занять руки.
— Обо мне неинтересно, — ответил он с легкой улыбкой.
Все мои попытки сменить тему разбивались о его псевдопрофессионализм. Псевдо, потому что до нормального журналиста Барту было как мне до Роберта де Ниро. Журналисты не задают вопросы, от которых актера в пот бросает, не вынуждают грубить и уж точно не пишут потом обо всем этом в своем блоге. Блоге, у которого четыре миллиона читателей, как сказал накануне Арнольд, мой агент. Я смотрел на Барта и старательно думал о четырех миллионах зрителей, которые через неделю пойдут в кинотеатры смотреть новый фильм, где я сыграл пусть и не главную, но важную роль. Пойдут с куда большей охотой, если узнают обо мне что-нибудь интересное. Например, что я нюхаю кокс.
— Это не интервью, а дружеская беседа, как ты сообщил полчаса назад. Так давай побеседуем.
Он поправил свои огромные розовые очки.
— Дейв, ты меня клеишь, или мне кажется?
И тут мне стало совсем хреново. Были на то свои причины — куда больше причин, чем могло показаться на первый взгляд.
— Я не по этим делам. Предпочитаю блондинок, — сказал я, описав стаканом в воздухе круг. — Таких, знаешь?.. Длинноногих и с сиськами.
— Ты уже говорил, — Барт склонился над столом, будто собирался выдать мне какую-то тайну, и понизил голос. — А еще говорят, что ты гей, Дейв. Понятно, что не признаешься, мне лично для себя интересно. Каково это сидеть в самом глубоком шкафу и изображать повесу? Не сильно давит?.. Сколько ты тратишь на психоаналитиков, Дейв?
Я молчал, сжимая стакан с такой силой, что пальцы онемели. Барт смотрел на меня и явно ждал срыва. Не правды, правда в Голливуде не нужна никому, даже Барту Миллеру. Он хотел скандала, и чем громче, тем лучше. Готов был получить по роже, лишь бы состряпать новую статейку. И в тот момент я понял, что Барт так же зависит от этих четырех миллионов, как и я. Даже больше — у меня были зрители и парочка фан-клубов, а у него — только блог.
— Психоаналитики для слабаков. Предпочитаю бухать и трахаться, — я встал, бросив на столик купюру в сотню долларов. — Счастливо, Барт, и удачи со статьей.
— Я публикую без подписи! — крикнул он мне вслед.
Мне было посрать. С папарацци и журналистами разбирался Арнольд — не зря этот говнюк получал пятнадцать процентов от моих контрактов. Барт стал его проблемой.

Я вышел на улицу. Смеркалось, можно было на надевать очки и пройтись по бульвару без риска быть разорванным фанатками на клочки. Кафе находилось в восточном Голливуде, Барт наверняка неслучайно его выбрал: повсюду висели радужные флаги, на дверях заведений были наклейки с ЛГБТ-символикой. Место, в котором мне нельзя было светиться. Место, где мне не нужно было притворяться.
Из окон грохотала музыка, в воздухе пахло морем. Запах ЛА всегда казался мне запахом свободы, еще с того дня, как я впервые ступил на землю Калифорнии. И несмотря ни на что, я все еще считал себя удачливым засранцем.
Ноги сами понесли меня в сторону расцвеченного огнями Пасифик-центра. Я смотрел во все глаза на проходящих мимо меня людей: чем дальше, тем больше встречалось однополых парочек. Они держались за руки, обнимались и выглядели счастливыми. Познакомиться с кем-то было провальной идеей, Арнольд придушил бы меня только за то, что я не бегу в сторону Беверли-Хиллз, сверкая пятками. И все же уйти было выше моих сил.
— Хэй, красавчик, — послышалось сзади, и я обернулся.
Молодой высокий азиат смотрел на меня оценивающе, его взгляд скользнул от лица вниз и снова наверх, задержавшись на губах. У меня вдруг пересохло во рту.
— Не занят?
Карьера, пульсировало у меня в висках. Карьера, деньги, газеты, журналисты, Арнольд — и один оргазм. Может оргазм стоить всего?
— Не заморачивайся, я тебя не замуж зову, — улыбнулся парень. — Выпьем пива?
Телефон зазвонил, когда я собирался кивнуть, уговаривая себя, что пиво — это просто пиво, а парень хочет не Девиса Петерсона, актера, а настоящего меня.
— Да, — ответил я, нажав зеленую кнопку. Голос срывался.
— Привет, милый, — проворковала Моника, моя официальная подружка. — Нас пригласили на вечеринку к Руди, ты собираешься?
— Во сколько?
— Через час нужно быть.
— Да, заеду за тобой, только переоденусь, — попрощавшись с Моникой, я виновато улыбнулся парню, который все еще ждал. — Прости. Дела.
Он понял, что не стоит настаивать, по моему лицу — покачал головой и пошел дальше, засунув руки в карманы широких светлых брюк. Я смотрел ему вслед, а ладони зудели от желания вцепиться ему в плечи, затащить в ближайшую подворотню и потрогать, хотя бы потрогать.
Я был жалок, а Барт Миллер — совершенно прав. Мне действительно стоило завести психоаналитика.

В восемнадцать жизнь кажется полной возможностей. Ты трахаешь королеву бала на сидении лимузина, собираешься в колледж, воодушевленный спортивной стипендией, и уверен, что круче тебя только Майк Тайсон. Наутро понимаешь, что роскошные сиськи заводят не так, как задницы парней в общей душевой, и переживаешь экзистенциальный кризис. А месяц спустя Бекки сообщает тебе, что залетела, хотя вы даже не встречались, и жизнь летит в тартарары.
Мы тогда все обсудили и решили, что жениться не стоит, хотя и ее, и мои предки были в ярости. Я снял квартиру подешевле, устроился на три работы, чтобы обеспечить ее и будущего ребенка, и перестраивал мечты в соответствии с ситуацией. Самым легким способом пробиться наверх казалась актерская карьера — актеры ведь гребут миллионы, ходят по вечеринкам и изредка снимаются. Не жизнь, а сказка. Жаль, никто не предупредил о том, каким способом парни вроде меня становятся звездами. Возможно, я бы выбрал другой путь.
Поначалу Лос-Анджелес казался мне ожившей сказкой. Год спустя я понимал, что талантливых девочек и мальчиков с хорошей фактурой можно найти в любой местной забегаловке, и что любой шанс стоит использовать.
Продюсер Сэм Ричардсон отловил меня в коридоре студии после очередного кастинга. У него был масляный взгляд и намечающаяся лысина, а у меня — счет за конуру в Санта-Монике и год бесплодных попыток получить роль со словами.
— Зайдешь? — спросил он, открыв двери кабинета.
На моем месте мог оказаться кто угодно, очередь желающих тянулась с третьего этажа до выхода из здания. Я знал, что обещания Ричардсона ничего не стоят, но достаточно отчаялся.
— У вас найдется виски?
— Найдется, — сказал он, довольно улыбаясь.
— Я бы выпил. Меня, кстати, зовут Девис Петерсон.
— Приятно познакомиться, Дейв, — он закрыл дверь кабинета и сложил руки на груди, осматривая меня как кусок мяса на витрине. — Хочешь получить роль, да?
— Хочу, конечно. Хотите меня?
Я играл наглость — казалось, Ричардсона можно зацепить только так, выделившись из толпы. Не надеялся, что он запомнит мое имя и хоть пальцем шевельнет, в роль за секс верили только совсем наивные дурочки. С другой стороны — Ричардсон был достаточно опытным, чтобы сделать мой первый раз хотя бы терпимым. Стоило попробовать.
Секс оказался так себе. А роль я получил.
Месяц спустя Арнольд заметил меня на сцене захудалого театра в Вествуде и предложил контракт. Бекки посоветовала найти законника — она к тому времени уже училась на юридическом в колледже Блек Хиллз. Арнольд обозвал меня беложопым уродом, который не знает своего места, но бумаги подписал.
Я его ненавидел.

Вечеринка Руди оказалась скучной. Играл джаз, подавали тарталетки с икрой и овощные рулеты — любимую еду вечно худеющих знаменитостей. Говорили о высоком искусстве, причем было ясно, что и Руди, и его гости просто цитируют свежие статьи с обзорами. Меня начало мутить уже после знакомства с гостями — от лиц без мимических морщин, от неестественных из-за ботокса улыбок, от женщин, которые годились мне в матери, но прямым текстом предлагали переспать.
Я вышел в угловую комнату и допивал уже четвертый бокал виски, глядя через стекло на улицу, где Монику тискал Ричардсон — жизнь циклична и постоянно подбрасывает сюрпризы. Стало интересно, помнит он меня или нет. Я его помнил.
Моника шутливо стряхивала его руки со своей талии, но было понятно, что еще пара минут, и Ричардсон свое получит. Я смотрел на них и не чувствовал ровным счетом ничего, даже тени раздражения. Моника была частью голливудской тусовки и инвестировала в свое будущее так же, как и я пятью годами ранее. У меня не было никакого права ее осуждать, даже вероятная измена не злила. Мысленно я изменил ей с тысячей мужчин, так что мы были квиты.
Уровень алкоголя в крови медленно повышался, подступая к отметке, после которой отключались тормоза. Можно было выйти на улицу, оттащить Ричардсона от Моники, сломать ему руку и провести ночь в участке, а на следующий день украсить своей помятой рожей первые страницы газет. Можно было сесть за руль и превысить скорость. Можно было вернуться к гостям и предложить жене Руди провести время с пользой — как-то раз я перегнул ее через спинку дивана и отымел в обе дыры по очереди. Она бы не отказалась повторить. И… было бы неплохо, если бы Руди нас застукал. Он считался другом Арнольда, хотя друзей у такого говнюка по умолчанию быть не может, так что ссора с ним стала бы прекрасным завершением вечера. Я лениво перебирал варианты, и тут Моника посмотрела в сторону дома, заметила меня, вскрикнула и принялась отбиваться от Ричардсона всерьез. У нее тоже был выбор, и я на тот момент оказался более перспективным. Смотреть, как закончится их милая беседа, не хотелось; я сходил к бару и взял еще одну бутылку виски.
Наутро меня растолкал Руди и сказал, что его водитель готов отвезти меня домой.

В самом начале моей звездной карьеры Арнольд решил, что стоит подобрать имидж поярче. Он долго продумывал детали, читал желтую прессу, изучал популярные сайты со сплетнями в интернете, сверялся с IMDB — делал то, что положено делать агенту. Потом усадил меня в кресло и принялся объяснять, почему стоит вести себя иначе:
— Люди любят сплетни и скандалы. Разводы, измены, громкие ссоры — это такая же режиссура, как в кино, но намного более тонкая. Все ниши заняты: один свинью завел, второй не дает жене выходить из дома, третий подался в ученики к Далай-ламе. И на горизонте ни одного по-настоящему плохого парня.
— К чему ты клонишь? — уточнил я осторожно. Арнольд был тем еще засранцем.
— Сейчас мода на правильный образ жизни, здоровую еду и спорт. Если актриса беременеет, ее больше не вычеркивают из А-списка, нет. Теперь модно рожать детишек, ходить по выходным в церковь и нравиться тетушкам за пятьдесят. Бунтари ушли в прошлое. Ты станешь тем, кого не хватает таблоидам. Плохим парнем.
Он оказался прав. Стоило ввязаться в драку, и меня тут же взяли на роль злодея в экранизации комикса "Марвел". Дальше было проще.

Промо нового фильма — это не только засвет в лучших кинотеатрах Штатов. Это почти ежедневные перелеты и гостиницы. Это утренние интервью для местных каналов, дневные — для газет, вечерние — для программ посерьезнее, а на закуску — премьерные показы. Я спал по четыре-пять часов в день и с ног валился. Нужно было отдохнуть и разгрузить мозги.
Арнольд позвонил, когда я ехал из аэропорта домой.
— У тебя завтра интервью, — его гарлемский акцент был таким же искусственным, как моя улыбка. — В пять.
— Я устал.
— А меня не ебет!
— Пошел ты! — рыкнул я и сбросил звонок.
Он тут же позвонил снова.
— Принцесса, тебя настигла звездная болезнь? Так я быстро помогу от этого избавиться!
— Я охереть устал, а через неделю начинаются съемки той фигни про Камбоджу. Дай мне отдохнуть.
— Отдыхают те, у кого полка "Оскарами" заставлена! Тебе, мать твою, не положено!..
Я снова сбросил звонок и отключил телефон. Арнольд с самого начала вел себя как тиран, и я временами позволял — потакать чужим слабостям несложно, если это приносит дивиденды. Но чем выше я взлетал, тем меньше нравилось прогибаться и изображать услужливость. Не уважение — я действительно уважал Арнольда, он был профи и гением, хоть и говнюком. Но лебезить осточертело.
Следующим утром он приперся лично, разбудил меня и, пройдя в квартиру, вывалил на стол пачку писем.
— Это только за последнюю неделю. Десять фоток в купальниках, семь топлесс. И сорок два предложения встретиться.
Я молча подкурил сигарету и выпустил вверх струю дыма.
— Они делают тебя тем, кто ты есть.
— И что?
— Будешь сидеть дома и портить лицо куревом, и они найдут кого получше.
— Я закурил, потому что ты сказал, что я должен курить!
— На публике, придурок!.. — Арнольд вскочил, прошел на кухню и принялся возиться с кофе-машиной. Временами казалось, что он считает меня своим рабом, а мою собственность — своей по праву господина. — Кончай выделываться, короче!.. И Монику брось.
— Зачем?
Моника была моей третьей девушкой за год. Достаточно хорошенькой, чтобы оттенять мою мужественность, и достаточно глупой, чтобы не понимать, как обстоят дела на самом деле. Я трахал ее пару раз в месяц, она изображала бурные оргазмы. Нам было неплохо вдвоем.
— Она тебе изменила.
— И что? — я затянулся и стряхнул пепел в стоящую на столе вазу. — Пускай.
— Руди сказал, что Ричардсон ее трахнул.
— Мне похрен.
— Тебе не изменяют, придурок! — прошипел Арнольд, обернувшись. — Ты — да, но не тебе. А еще она может начать трепать языком.
— Не начнет, она ни хрена не понимает.
— А если поймет?
— Да брошу я ее, не заводись!
— Молодец, — сказал он, поправив выложенный бриллиантами золотой кулон. Тяга Арнольда к афрокультуре достигла максимума. Я ждал, что со дня на день он купит себе пушку и пойдет записываться в банду. — Отшей Монику так, чтобы это заметили.
— Я скажу, когда, чтобы ты своих прислал.
Арнольд считал, что журналисты и папарацци лучшие друзья звезд, и регулярно подбрасывал им нужную информацию. Бездушный и циничный бизнес. Когда я в последний раз вырвал у одного назойливого придурка фотоаппарат и расхуярил его о забор, то испытал редкий по силе эмоциональный подъем.
— Сам справишься! Ты в ЛА, тут под каждым кустом чувак с камерой.
— Ладно.
— Твой кофе, — сказал он, поставив на журнальный столик чашку. — Пей и вали приводить себя в порядок. Интервью в пять.
— Я сказал, что не пойду.
— А мне похрен, что ты там сказал.
Арнольд ушел, и я вытащил еще одну сигарету, размышляя, стоит ли это считать завтраком. Время утренней тренировки я все равно проспал.

Быть геем в Голливуде сложно. Открытые геи могут изображать гордость, демонстрировать публике партнеров и усыновленных детишек, но никто из них не сможет сыграть роль Бонда или Ретта Батлера. Гомосексуальность не приговор — по крайней мере, их больше никто не пытается линчевать, — и все же камин-аут определяет планку, выше которой актер-гей никогда уже не прыгнет.
У меня было три пути.
Первый — поступать так же, как большинство голливудских геев. Трахаться с теми, кого хочешь, а на публике появляться с девушками. Все знали, кто из экранных мачо на самом деле пидор, в прессе то и дело всплывали грязные подробности, но не пойман — не вор.
Второй — камин-аут и переход во вторую лигу.
Третий — мой. Скрывать ото всех, заводить девушек, лапать старлеток и кривиться при упоминании чьей-то нестандартной ориентации. Да, я был лицемером, как и все прочие, но Арнольд сумел меня убедить, что только так можно пробиться на самую вершину. Образ натурала был хорош еще и тем, что никто больше не пытался меня нагнуть — нравы в Голливуде похлеще, чем представляет себе самая развращенная домохозяйка. Когда за каждым поворотом торчит престарелый извращенец с хреном наперевес, стоит получше прикрывать задницу.
Мне удавалось держать марку. В последний раз я получил удовольствие от секса, когда ассистент режиссера пробрался ко мне в трейлер, грохнулся на колени и умолял дать ему в рот. Кто бы отказался? Это было три года назад; с тех пор лучшие оргазмы случались у меня с самим собой во время просмотра гей-порно. Я не жалел, считая, что такая небольшая жертва — ничто по сравнению с тем, что меня ждет.
После разговора с Бартом Миллером отмахиваться от желаний тела больше не получалось. Он будто сунул меня головой в доменную печь: я не мог свободно дышать, видеть, говорить. Сукин сын испортил мне жизнь.

Встречи с руководством студии — тот еще геморрой. Арнольд сидел в углу, грозно зыркая на всех из-под насупленных бровей, а я кивал, слушая речь генерального продюсера, и силился вспомнить, как зовут присутствующих. Девица в дешевом костюме была секретарем, так что ее я вычеркнул; мужик с шикарной белой бородой, как у Санты — сценаристом; толстяка в грязной футболкой звали Чаком, и он написал роман, по которому снимали фильм.
— Пункт о нравственном поведении, — бубнил продюсер, — иначе мы будем искать другого исполнителя для роли Брайана Кастро.
— Нихрена! — стоял на своем Арнольд. — Никакой нравственности, вы собираетесь сделать из Дейва пай-мальчика? Да он никому не сдался, если будет вести себя как положено!
— Мы не предлагаем менять имидж. Но никаких пьяных драк, наркоты и шлюх в трейлере.
Я поморщился. Мое мнение никого не интересовало, ни продюсера, ни дорогого агента. Имей я возможность выбирать, и сидел бы тихонько под телевизором, пересматривая старые фильмы, где актеры играли, а не становились в удачные позы, чтобы лучше выглядеть.
— Наркота — ладно, но драки…
— Ладно, пусть будет парочка, но не больше!
Я закрыл глаза, собираясь подремать. Роль была ответственной: главный герой, Брайан, спасал с улицы подростка и помогал ему выбиться в люди, походя решая собственные проблемы. В сценарии было столько гомоэротического напряжения, что я удивлялся, как Арнольд согласился.
— И никакого алкоголя во время съемок!.. Он что, заснул?
Я открыл глаза и обвел всех мутным взглядом.
— Что такое?
— Ты не бухаешь во время съемок. Студия может оплатить кодирование.
Захотелось заржать.
— Окей, — сказал я, махнув рукой. — Не пью. И никаких шлюх.
— Можем пустить слух, что у тебя роман с Трейси, которая играет мать Колина.
— Нет, — встрял Арнольд, — ей уже тридцатник, не пойдет.
Я снова закрыл глаза, пока они обсуждали мое поведение в ближайшие полгода. Люди считают, что работа актера — играть.
Они ошибаются.

Студия располагалась на отшибе, в обезличенном офисном здании посреди пустыря. В тридцатые годы там наверняка устраивали бандитские разборки.
Я вышел, натянул кепку пониже и уже собирался сесть в машину, когда прямо передо мной, покачнувшись, рухнул лицом вниз незнакомый мужик. Я вызвал 911, сел рядом с ним и принялся вспоминать правила первой помощи, которым нас учили в школе. Нащупать пульс, дыхание рот в рот, тридцать нажатий — два вдоха… или наоборот?
Я не успел ничего сделать. Из здания выбежала женщина, отпихнула меня в сторону и быстро нацепила ему на руку тонометр. Оказалось, что мужик — оператор, только после инфаркта, уже падал не раз и живой, слава Богу. Я встал, отряхнул колени, пожелал ей удачного дня и нос к носу столкнулся с Бартом Миллером. У того волосы стояли торчком от геля, короткий клетчатый пиджак выглядел снятым с чужого плеча, а брюки облегали ноги настолько, что не оставляли простора воображению; не то чтобы мне было интересно содержимое его брюк, конечно.
— Значит, не такой уж хам? — спросил он, ухмыляясь. — Ты вышел из образа, Дейв. Как неосмотрительно.
— Уже плюнуть нельзя, чтобы в репортера ненароком не попасть… Ты меня преследуешь? Могу и в суд подать, запрет получу в два счета.
— Твой агент может. Сам ты, небось, даже зад не подтираешь.
Мне не нравилось, когда меня оскорбляют, особенно после тяжелой беседы с боссами индустрии.
— Пошел ты! — огрызнулся я, закипая; злость бурлила внутри, грозя вылиться в очередную драку.
Арнольд в шутку называл это сублимацией, психолог хренов. Он был прав, как бы мне ни хотелось верить в иное. И я только что подписал контракт, который запрещал мордобой.
— Не злись, Дейв. Все знают, что твой агент вертит тобой, как хочет.
Я стиснул челюсть так, что зубы заныли. Барт смотрел на меня, ухмыляясь, а потом выдал:
— Твой имидж по швам трещит.
— Тебя это не касается! — рыкнул я. — Какого вообще хера ты ко мне привязался?
— Может, я на тебя запал? — снова ухмыльнулся Барт, и на этот раз в его улыбке было куда меньше ехидства и куда больше нервозности. — Не думай, ничего такого. Просто твоего агента заботит сумма в контракте, а не твой потенциал.
Этот прожженный репортер-блоггер все еще верил в талант и потенциал, надо же!
Я рассмеялся, как не смеялся уже давно, даже слезы на глазах выступили. Закончив, похлопал его по плечу и направился к машине.

Быть частью голливудской тусовки выгодно: дизайнеры присылают шмотки и обувь в таком количестве, что за всю жизнь сносить не выйдет, продавцы предлагают скидки даже в супермаркете, а у Майки никаких проблем с учебой, потому что учительница знает, кто его отец. Арнольд как-то проговорился, что некоторые мероприятия я посещаю не бесплатно; поначалу меня это возмутило, а потом стало похрен. Если люди платят за то, чтобы я полчаса поулыбался остальным гостям, то почему бы и нет? Все лучше, чем сниматься в ужасной японской рекламе и надеяться, что клип потом не выложат на ютьюб.
Тейлор позвонила, когда я ехал домой, поинтересовалась моими делами и планами на вечер. Мы только закончили промо нового фильма, где я играл ее недалекого бойфренда; наши отношения можно было назвать приятельскими, но вопрос подразумевал свидание или что-то вроде того. Я удивился. Тейлор мне нравилась, не хотелось обманывать хорошего человека, давая ложные надежды. Хотя Арнольд бы станцевал победный танец: звездная пара — это куда лучше, чем звезда плюс один.
— Никаких планов, а… Ты что-то предлагаешь?
— Друг Томаса открывает новый клуб, — сказала она, и мне сразу же полегчало.
Томас был ее женихом. Высоким, смуглым солистом бойз-бенда. Целиком в моем вкусе, и из-за этого я испытывал перед Тейлор смутное чувство вины.
— Подобная просьба с моей стороны — наглость, понимаю, так что если откажешься, я не обижусь.
— Да нет, все ок. Я буду. Где?
— В Санта-Монике, я пришлю адрес. Сможешь быть к половине десятого?
— Вполне.
— Тогда до встречи, Дейв. И… спасибо.
Я позвонил Монике, предложил сходить вместе, но она отговорилась встречей с подругами.
Лимузин ждал меня у дома в девять.

Клуб был заполнен под завязку.
Музыка грохотала, била по ушам, отдавалась в глотке и пальцах, световые вспышки ослепляли — казалось, здесь другая вселенная, отделенная от вечернего Лос-Анджелеса тяжелой металлической дверью. Круглый бар в центре зала медленно вращался, и мальчики-бармены подбрасывали шейкеры, а полуголые девушки танцевали на возвышениях, разбросанных вдоль стен.
Меня проводили на второй этаж; там, в лаунж-комнате, собрались випы: Тейлор с ее Томасом и музыканты его группы улыбались в камеру, а репортерша с микрофоном брала у них интервью. В углу на широком мягком диване расположились режиссер нашего общего фильма Хэнк, Барт Миллер — я неосознанно поморщился — и Сэм Ричардсон. Каждый раз, когда я его видел, хотелось вжать голову в плечи и стать пониже ростом — то ли из-за той ночи, которая дала старт моей карьере, то ли из-за осознания, что ему достаточно кому-то намекнуть, и моей веселой жизни конец. Хуже быть уже не могло, но Моника, моя девушка, сидела у него на коленях и что-то рассказывала, накручивая золотистый локон на пальчик. Встреча с подружками, как же.
Меня они не замечали, всецело занятые друг другом. Я мог сделать что угодно. Например, устроить скандал на камеру, Арнольд бы порадовался. Не хотелось портить вечер Тейлор и ее знакомым; я все-таки был не таким гадом, каким стремился выглядеть.
Тейлор заметила меня у входа и помахала рукой. Она начала сниматься лет в двенадцать, и улыбка во все тридцать два приросла к ее симпатичному личику. Я подошел, встал рядом, выдал заготовку о клубе, похвалил музыку. Журналистка спросила, как у меня на личном фронте — типовой вопрос из базового списка, за которым обычно следует "Какой дизайнер сшил этот смокинг?". Образ сукина сына прирос ко мне так плотно, что я сам не знал, чем руководствуюсь, праведным гневом или привычкой вести себя по-хамски. Слова сорвались с языка сами собой:
— Я ее послал. Тупая корова не отличает Моне от минета и не в состоянии выговорить слово "перпендикулярный". Одних качественных отсосов, чтобы построить отношения, недостаточно.
— Так ты теперь холостяк, Дейв?
Девушкам нравятся придурки, ничем прочим объяснить ее призывный взгляд было нельзя.
— Ага, — кивнул я и покосился в сторону Моники. Та собиралась зарыдать, судя по дрожащим губам. Это воодушевляло. Я снова посмотрел на репортершу. — Что делаешь попозже, милая?.. Не хочешь пропустить по стаканчику?
Стоявшая рядом Тейлор морщилась — кажется, передача шла в прямом эфире.
Как только камеру выключили, Моника выплеснула мне в лицо свой коктейль, а я засмеялся и пожелал ей найти кого побогаче, пока возраст и упругость губ позволяют. Она что-то орала в ответ, но я не слушал — попрощался с Тейлор и спустился вниз, собираясь свалить через черный ход.
В узком коридоре у выхода меня перехватил Сэм Ричардсон, и никого в этом мире я не хотел видеть меньше, чем его.
— Что?
— Привет, Дейв.
Его взгляд был все таким же масляным, как и пять лет назад. Меня передернуло.
— Привет, Сэм.
— Ты думал, я тебя забыл? — спросил он.
Меня передернуло снова, а к горлу подкатила тошнота.
— Н-не… Чего ты хочешь? Извиниться, что увел мою подружку? Можешь не переживать по этому поводу.
Ричардсон улыбнулся.
— Дейв, дорогой, мы оба знаем, что Моника — твое прикрытие, как и все до нее. Кстати, мне она тоже не нужна, насчет Моне ты тонко подметил.
— И что? — я считал себя сильным и невозмутимым, как Алькатрас, а рядом с ним чувствовал себя сопляком. Мне это не нравилось.
— Я слежу за тобой. За твоими успехами. Чувствую ответственность, раз уж пропихнул в этот бизнес.
— Рад. Ну и?..
— Да не хорохорься ты, — хмыкнул Ричардсон и положил руку мне на плечо. Я был выше и сильнее, но даже двинуться не мог — все проповеди Арнольда по поводу публичного позора вспомнились в одну секунду, и тело будто парализовало. — У тебя хорошо получаются роли безголовых спасителей планеты, но почему ты отказываешься от инди-фильмов и драм? Я дважды присылал сценарии твоему агенту, но даже ответа не получил. Или дело во мне, Дейв? Ты думал, что я захочу… продолжить?
Я медленно покачал головой.
— Нет.
— Не думал? Или не хотел играть неоднозначные роли?
— Не знал, — я кашлянул и посмотрел ему в лицо. — Не знал, что ты присылал сценарии, Арнольд мне не говорил.
— Я присылал. Сейчас запускаем фильм про вторую мировую. Если тебе интересно, то могу предложить ведущую роль. За последний фильм ты сколько получил? Три миллиона?
— Около того.
— Я дам пять по старой дружбе. Подумай.
Он потрепал меня по голове, как ребенка, и ушел, а я стоял и постепенно приходил в себя. Арнольд был авторитарным засранцем с желанием контролировать всех и вся, так что я не удивился. У него наверняка имелось несколько объяснений по поводу отказа от сценариев. А вот что Сэм Ричардсон не такой озабоченный урод, как я думал, оказалось новостью.

Барт подошел через пару минут, когда я уже смог нормально дышать. Общаться с ним не было никакого желания — наверняка ведь решил выспросить подробности нашего расставания с Моникой, — поэтому я сразу попросил его сходить нахер и не возвращаться.
Он стал рядом и сложил руки на груди. Его вечерний наряд был довольно скромным: синяя водолазка, тяжелые ботинки и — прямая черная юбка до колен. Я невольно задержал взгляд на лодыжках. Трансвеститы меня никогда не заводили, а Барт в юбке чем-то цеплял.
— Тебе нужно сменить рубашку.
— Нужно.
— Я живу недалеко. Можем ко мне зайти, я подберу что-нибудь.
Он смотрел спокойно, не так, как во время интервью и потом, возле студии. Будто больше не нужно было держать дистанцию.
— Спасибо, я лучше домой поеду.
— Насчет того, что я буду задавать неудобные вопросы, можешь не переживать.
— Похоже, что меня это волнует? — спросил я, усмехнувшись.
Барт пожал плечами.
— Похоже, что тебе хреново. А я могу выслушать.
— Ты. Конечно.
— Дейв, я… — начал он и отвел взгляд, а потом снова посмотрел мне в глаза. Для блондина у него были слишком темные ресницы. — Я тебе никто, понимаю. Но обещаю, что ничего не буду использовать в своих статьях.
— И я должен тебе верить?
— Ну… Я продал блог. Так что мне даже некуда слить информацию, разве что в какую-нибудь желтую газетенку. Но я не буду этого делать.
— Зачем продал?
— Надоело, — сказал он. — Думаешь, писать заметки о звездах — предел моих мечтаний?
— Понятия не имею, о чем ты там мечтаешь.
— Твое интервью я не опубликовал, можешь проверить.
Я промолчал, и он продолжил:
— И про Майкла Петерсона и Ребекку Уоллес — тоже.
Я чудом сумел сохранить внешнюю невозмутимость.
— Откуда?.. Откуда ты про них знаешь?
— Несложно раздобыть информацию, зная полное имя и дату рождения гражданина США. Я не написал о них и не собираюсь.
— Почему же?
— Потому что это все бред, — сказал он, скривившись. — Не только твое интервью, а все это: сплетни, вмешательство в личную жизнь… Я и писать начал только назло отцу, а когда мне предложили полмиллиона за колонку, то…
— Авторитарный папашка? — хмыкнул я, понемногу отходя. — Это многое объясняет. Наряды твои так точно.
— Сенатор Миллер, ага, — он даже бровью не повел. — Вы наверняка встречались. Его здорово раздражает, когда я появляюсь в обществе. Позор семьи, открытый гей, еще и блог… В общем, я завязал. Не из-за него, просто перерос.
— Что, вот так? Взял и перестал писать?
— По образованию я экономист, без работы не останусь… Так что, зайдешь ко мне переодеться?
Я вытащил телефон, в котором отключил звук. На экране светилось четырнадцать неотвеченных звонков: тринадцать от Арнольда и один от Бекки. Наверняка она тоже видела передачу.
Я посмотрел на Барта, проследил взглядом линию его подбородка и громко выдохнул, выключая телефон.
— Зайду.

Барт жил в одном из аккуратных трехэтажных домиков на перекрестке Девятой и Бродвея.
Его квартира была едва ли меньше моей, но почти пустой: в комнате, отделенной от кухни и подсобных помещений металлической сеткой, стояли только большая кровать, накрытая разноцветным пестрым покрывалом, и компьютерный стол. Серые стены, темный деревянный пол, высокие окна — мне нравилось его жилище. Барту оно подходило.
— Ванна там, — сказал он, махнув рукой, после того, как попросил снять обувь, чтобы не царапать паркет. — Сейчас найду тебе футболку.
Вообще я мог уехать домой в пиджаке, да даже зеленое пятно на рубашке было мелочью — кто меня увидит? Но поговорить действительно хотелось. А еще Барт меня интересовал. Он тоже выглядел не тем, кем был на самом деле, и я хотел узнать его поближе.
Ванная сверкала чистотой, белоснежные полотенца из египетского хлопка были развешаны по размеру — наконец-то в Барте обнаружилось хоть что-то гейское, помимо нарядов. Я хмыкнул и потер грудь — почему-то предстоящий разговор вызывал неприятные ощущения под ребрами. И вправду, стоило завести психоаналитика, тот бы точно не стал писать статьи в блог. Я обвел ванную взглядом и залип. Чужая квартира, полотенца эти, Барт… Даже после слов о Бекки и Майки он не вызывал у меня доверия, и минута слабости могла обернуться крахом. Играть в большом кино и получать миллионные гонорары было приятно. Куда приятнее, чем говорить правду и скатиться до ролей в кабельных сериалах.
Черт!
Я умылся холодной водой, снял рубашку, бросил ее в корзину для белья и пригладил волосы.
Он бы не смог ничего доказать, но даже представлять себе реакцию публики и Арнольда было противно до дрожи.

Когда я вернулся, Барт сидел у компьютера, проверяя почту. Я встал за стулом, заглядывая в монитор: и-мейлы были от разных людей, в основном о том, где можно этим вечером встретить звезд. В одном из писем темой значилось мое имя. Барт пролистывал их, не читая.
Одно то, что он продолжал работать, о многом говорило. Обычно со мной люди вели себя иначе: заискивали, лебезили, о чем-то просили. Барт знал, что я стою за его спиной, и даже не обернулся.
— Если ты занят, то я могу уйти.
— Нет, — сказал он, продолжая клацать мышкой. — Я быстро, сейчас закончу. В холодильнике есть пиво, возьми, если хочешь.
Я сходил на темную кухню, вытащил две бутылки и со скрытым злорадством открыл одну о столешницу. Барт продолжал торчать за компьютером, набирая на клавиатуре текст. Я медленно пил пиво, и чем дольше ждал, тем неприятнее становилось. Он сам меня пригласил, какого же хрена решил изображать занятого? Я не напрашивался, напротив, а в итоге оказался кем-то вроде незваного гостя.
Первая бутылка отправилась в мусорное ведро, и я взялся за вторую. Ужраться пивом все равно не вышло бы, но настроение медленно поползло вверх. Примерно от отметки "отвратительно" до "терпимо".
Я забрался на барный стул и посмотрел в окно. Подсвеченный огнями Лос-Анджелес был прекрасен, как после наложения спецэффектов: красные фары машин, разноцветные огни вывесок, уютный теплый свет окон в доме напротив.
Барт пришел только минут через десять, когда я уже был почти спокоен. Почти — потому что пренебрежение раздражало.
— Прости, — сказал он и виноватым при этом не выглядел, — нужно было ответить.
— Угу. Это ведь всего лишь я торчу у тебя на кухне. Причем даже не представляю, зачем.
Барт подошел ближе и стал рядом. Куда ближе, чем следовало.
— Не представлял бы — ушел, — сказал он, наклонившись и обдавая мою щеку теплым дыханием.
Мне вдруг стало жарко. Ч-черт! Нет, я совсем не за этим согласился пойти к нему, я не собирался с ним спать, Барт мне не нравился… не считая лодыжек, конечно, но одних лодыжек недостаточно, чтобы…
— Можем сделать вид, что ты правда зашел переодеться, — он положил ладонь мне на грудь и улыбнулся, продемонстрировав ряд ровных белых зубов. — Или, — рука скользнула ниже, остановившись над поясом брюк — я дышать перестал, — или выпьем пива?
Он убрал ладонь и подошел к холодильнику, а я глотал ртом воздух, пытаясь унять сбитый сердечный ритм. Барт вел себя так, будто я был приятелем, знакомым — простым человеком, и такое отношение одновременно возмущало и будоражило. Он был обычным. Прямая спина, стандартная фигура: ни выпирающих мышц, ни лишнего жира. Узкие бедра. Выбеленные до состояния пакли волосы. Так какого же хрена я пялился на него, как на оскаровскую статуэтку?
Горлышко бутылки стукнуло о зубы, когда я решил выхлестать остатки пива и слишком поспешно поднес ее ко рту. Барт обернулся, смерил меня насмешливым взглядом и наклонился, выискивая что-то на нижней полке. Юбка слегка задралась. Я взгляда не мог оторвать от его ног — крепких, ровных, покрытых темными волосками ног.
Пиво попало не в то горло, пошло носом, и я закашлялся, чувствуя себя распоследним придурком на планете.
— Когда я тебя впервые увидел на церемонии "Золотого Глобуса", ты смотрел мимо меня, — сказал Барт, обернувшись. У него в руках было крупное красное яблоко. Эрида. В юбке. Мать его. — Ты тогда пришел с Дианой, моделью, вы охренительно смотрелись вместе, слишком охренительно, чтобы быть настоящей парой. Я решил, что ты гей. И не ошибся… Я ведь не ошибся?
Он перекатывал яблоко в пальцах, потирая глянцевые бока. Мне не хватало воздуха.
Я поставил бутылку на стол и кивнул, совершенно завороженный. Черт его знает, чем — голосом, вкрадчивым тоном или этим яблоком.
— Нет. Не ошибся.
— Как с теми двумя актерами из сериала, которые три года живут вместе и всем говорят, что они просто друзья. Все более чем очевидно, а люди не видят правду, пока их в нее носом не ткнут.
Я понятия не имел, о ком он говорит, мне было все равно.
— Ты слишком хорош для натурала. Приятно знать, что настолько привлекательный мужчина гей. Это… вдохновляет.
Я спрыгнул со стула на пол, пробормотал о том, что нужно отлить, и сбежал в ванную. Через минуту, стоя у зеркала, я второй раз за вечер думал, что я вообще делаю, зачем я к нему пришел и почему веду себя как школьница перед первым свиданием. Руки ходили ходуном, сердце выдавало триста ударов в минуту, глаза лихорадочно блестели, а на щеках играл румянец. Стоя в ванной Барта и глядя на себя в зеркало, я впервые ощущал то, что уже много раз изображал перед камерами. Я выглядел психом или одержимым. Или очень возбужденным.
Я в жизни так не нервничал.

Стоило выйти, и Барт схватил меня в охапку, прижал к стене — он был куда сильнее, чем выглядел. Я мог вырваться, конечно, но не хотел. Его пальцы впивались в мои плечи, глаза были ровно напротив моих, потемневшие и широко распахнутые.
— Ты можешь уйти, — сказал он, вопреки собственным словам прижимаясь сильнее.
Я был без рубашки и чувствовал его тепло через ткань водолазки.
— Ну?.. Остаешься?
Я схватил Барта за загривок и потянул, заставляя выгнуть шею; обесцвеченные волосы были жесткими и сухими на ощупь, кадык выпирал под тонкой светлой кожей.
— У меня стоит, — прохрипел он, не пытаясь вывернуться из захвата. — И у тебя тоже.
Брюки давили на возбужденный член, но мне нравилось. И его близость нравилась, и даже легкий мускусный запах, и движения — он неосознанно потирался об меня низом живота.
— Ага, — сказал я и подтолкнул его к кровати.
Барт попятился спиной, рухнул на покрывало и тут же согнул одну ногу, выставляя себя напоказ. Юбка сползла, и я краем глаза выхватил что-то красное. Одна мысль, что на нем красные трусы, вызвала всплеск жара в паху.
— Разденься, — сказал я. — Медленно.
Он улыбнулся и покачал головой.
— Сделай сам.
Я подошел, шлепнул его по колену, заставляя развести ноги шире, и провел ладонями по ляжкам. Ощущать волоски под пальцами оказалось куда приятнее, чем гладкую женскую кожу; я смотрел Барту в глаза и впитывал момент: желание, запах, игру света в глубине зрачков.
— Ну, — буркнул он, — давай, быстрее, — и подбросил вверх бедра.
Я рывком задрал юбку. На нем были обычные узкие трусы красного цвета, из-под резинки выглядывала головка члена. Рот наполнился слюной — я и до того иногда ловил себя на странном желании сунуть в рот что потолще, но тогда чуть не рухнул на колени.
Внизу живота уже неприятно тянуло.
— Будешь смотреть или что-нибудь сделаешь?
Я молча сдернул его трусы до колен, оперся одной рукой о кровать и согнулся, разглядывая член. Ничего особенного, как и в самом Барте, но у меня челюсти ныли от желания ему отсосать. Жизнь менялась, будто картинка в калейдоскопе, и от осознания того, что я собираюсь сделать, кружилась голова. Я закрыл глаза, высунул язык и лизнул. Пол не задрожал, стены не рухнули, вкуса никакого особенного тоже не было, и все же я впервые в жизни облизывал член. Потому что мне этого хотелось. Потому что мне нравилось. Барт рвано выдохнул и упал на кровать, раздвигая ноги еще шире, худой, гибкий… Я его хотел. Я хотел его так, как никого раньше.
Открыть рот пошире и впустить член в рот оказалось легко, а дальше начались сложности: я не представлял, как это делается, случайно царапнул зубами, сбился с ритма, горло тоже не получилось расслабить, хотя парни в порнушке не морщились, заглатывая до основания дубинки в руку толщиной. Все было в слюне: короткие волосы на лобке Барта, мои пальцы, лицо. Я дурел от происходящего, я кайфовал и заводился сильнее, просто чувствуя тяжесть на языке. Стояло накрепко, я мог кончить в любой момент и не заметить.
Барт поерзал, потом опустил руку мне на плечо и тряхнул.
— Эй!.. Дейв, Дейв. Хватит.
Я посмотрел на него снизу вверх, не понимая, чем он недоволен.
— Все прекрасно, но я хочу тебя… я хочу тебя выебать.
Слова доходили до мозга словно через слой ваты. Наверное, мне показалось. Барт не мог быть сверху — не то чтобы я не хотел, просто не думал, что он потребует именно такого расклада. Барт выглядел как боттом — черт, да на нем все еще болталась юбка, он красил волосы, из нас двоих только у меня имелись мускулы… Я представил, как этот член, который я только что облизывал, окажется внутри, и задница сжалась от сладкого спазма. Барт наверняка заметил, что я вздрогнул — протянул руку, обвел пальцем мои влажные губы, оттянул нижнюю и криво улыбнулся.
— Можно и наоборот, но мне сдается, что ты хочешь подставиться.
Не дождавшись ответа, он подтянул меня выше, поцеловал в висок, будто это было чем-то обыденным, и перевернул на живот. Воздух из легких вышибло, я только вздрогнул и вцепился в покрывало.
— Ты все еще можешь уйти, — шепнул Барт на ухо, просунул руку мне под живот и расстегнул пуговицу на брюках.
Никуда я не ушел, конечно.
Он отбросил брюки в сторону и навалился сверху, оказавшись тяжелым, горячим и твердым, как нагретый солнцем камень. Поцеловал мою шею, потом место между лопаток — это было немного щекотно и явно недостаточно. Хотелось, чтобы он сделал что-нибудь поскорее — стиснул мой член ладонью, например ,— но Барт растягивал удовольствие. Руки гладили мою задницу, язык чертил на спине какие-то знаки, легкие выдохи оседали на коже, заставляя вздрагивать. Барт шептал о чем-то в мой позвоночник, а я плавился под его прикосновениями и постепенно свыкался с мыслью, что сейчас меня поимеет любитель надевать женские шмотки, журналист, которому я не верю, поимеет Барт Миллер. Стоило ему положить ладони на мой зад, раздвинуть половинки в стороны, и все сомнения испарились.
У него был охренительный рот и ни грамма стеснения. Барт облизывал, толкался в меня языком, целовал, жадно и грязно, постанывал, отчего кожа начинала зудеть. Я, кажется, тоже издавал какие-то звуки — к тому моменту мозг стек в низ живота, и я был не в состоянии думать о чем-нибудь, кроме его члена внутри.
Позже должны были прийти и стыд, и здравомыслие, но в тот момент я мог только подмахивать.
Барт даже не стал растягивать меня пальцами: натянул презерватив, быстро смазал член, вздернул меня за бедра и приставил головку ко входу. Я дрожал из-за возбуждения и нервов. Он огладил мою спину от шеи вниз и шепнул:
— Тебе понравится.
Очень хотелось верить.
Первое движение отозвалось тупой болью внизу позвоночника; он толкнулся еще раз, и вдруг стало полегче — может, оттого, что я наконец смог расслабиться. Было не так больно, как с Ричардсоном, хотя немного жгло. Я дышал через раз, пытаясь осознать, что получил желаемое, что я в постели с мужчиной, который меня трахает, и — о, да — все совсем не так, как я представлял.
Изнутри распирало, мышцы поддавались, впуская его внутрь по дюйму. Барт старался быть аккуратным: сдерживался и медленно двигался, стискивая пальцами мои бедра до синяков. Уверенно и точно — он будто задачку решал, а не трахался.
— Давай, — сказал я сипло, — можешь не сдерживаться.
И он дал. От первого же толчка меня прошибло насквозь, будто ток по телу пустили. Ощущения были запредельно острыми, сильными — если бы я знал, что это будет вот так, то давно бы послал Арнольда нахрен. Никакая слава, никакие деньги и признание не стоили того, чтобы отказаться от настолько невероятного кайфа. Я орал, не помню, что именно, я выгибал спину и подавался Барту навстречу, желая большего. Мы двигались в одном ритме, потные и шумные. Это было лучше, чем я мог представить.
Оргазм накатил резко, а я даже не прикасался к члену. Накрыло полностью, абсолютно: я перестал видеть, дышать, я превратился в сверхновую, кончая на покрывало и что-то крича. Барт продолжал в меня долбиться, как заведенный, и каждый толчок будто искрами отдавался в пояснице. Говорят, что нельзя почувствовать, если тебе в задницу кончают — херня, я ощущал пульсацию его члена каждой долбаной клеткой, и это тоже было здорово.
Мы повалились на простыни. Барт стащил презерватив, завязал и бросил на пол, а потом лег рядом, подгребая меня к себе.
— Не холодно?
Он мог говорить. Я ему завидовал.
— Передохни, — сказал он. А потом сжал пальцы на моей заднице, скользнул между половинок и осторожно обвел пальцами анус по краю. — Ты был таким узким… Я мог бы тебя часами трахать.
Вопреки законам природы мой член начал твердеть. Барт лапал меня, как шлюху, а мне это нравилось. Калейдоскоп снова повернулся, и картинка сменилась очередной, где я подставлял задницу Барту Миллеру на постоянной основе. Отчего-то эта мысль не пугала.
Он сжал ладонь на моем животе. Шумно подышал мне в ухо и после недолгой возни спросил:
— Вызвать тебе такси?
Я сам говорил нечто подобное девушкам много раз. Некоторые молча уходили, некоторые обзывали меня говнюком, и мне было все равно. После слов Барта будто холодной воды в лицо плеснули. Я был идиотом, натуральным идиотом. И козлом к тому же.
В теле ощущалась приятная звенящая слабость, славно резонируя с настроением. Я сел, спустил ноги на пол и потянулся к брюкам.
— Эй. Можешь остаться.
— Ага, — ответил я, просовывая ногу в штанину.
Барт сел рядом и толкнул меня плечом.
— Ты не так понял… То есть, я не то сказал.
— Да перестань, все нормально. Я сейчас уйду, только оденусь. Можешь не оправдываться.
Он протянул руку, обхватил пальцами мой подбородок и заставил посмотреть ему в лицо.
— Дейв, остановись на минуту!
Я отпустил брюки. В голове был полный сумбур, внутри саднило и хлюпало, как у девки. Хотелось в ванную, пару часов отмокнуть, смыть с себя его запах, а потом спать до следующего пришествия.
Барт облизнул губы и заглянул мне в глаза — растрепанный, раскрасневшийся после секса, в измятой одежде. Я наверняка выглядел не лучше.
— Обычно на ночь остаются, если это подразумевает продолжение, — сказал он. — Я не хочу навязываться.
— И поэтому предложил вызвать такси. Как благородно, — сарказма не вышло, но я, по крайней мере, попытался.
— Будь моя воля — и ты бы из постели не вылезал. Если ты хочешь — понимаю, что глупо рассчитывать на большее, но… если ты хочешь — оставайся.
— Нет. Я пойду.
Ноги слушались плохо. Я встал, застегнул брюки, обулся и подхватил брошенный на спинку его единственного кресла пиджак.
Барт перехватил меня у двери, когда я уже открывал замок. Обнял за пояс, развернул к себе лицом и уставился в переносицу. Он выглядел виноватым, но я был не в состоянии анализировать, обсуждать, даже просто говорить.
— Дейв, постой.
— Что еще?
— У тебя есть мой номер. Позвони, если вдруг захочешь… повторить. Или если решишься выйти из шкафа. Я… никому не скажу.
Мне удалось изобразить ухмылку.
— Мы уже поговорили. Сегодня и поговорили.
Такси в Санта-Монике остановить проще простого. Через полчаса я уже был дома.

На следующей неделе начались павильонные съемки, которые предполагали больше игры и меньше бега с пистолетом. Режиссер, Ким, был редким самодуром, поэтому все, включая меня, привыкли к его воплям. Локацией была спальня, слишком кричащая, на мой вкус. Я целовал Скарлетт. Целовал без огонька, вяло, и запорол уже пять дублей. Ким не орал, как обычно. Он отозвал меня в сторонку и сказал, что может вызвать дублера. Платили за весь фильм, поэтому обычно я соглашался на замены — какая разница, в титрах все равно будет мое имя. Но сцены с поцелуями предполагали крупный план.
— Зачем?
— Ты деревянный, Дейв. Ты, твою мать, деревяшка, ты целуешь Скарлетт так, будто она твоя мама, а тебя принуждают к инцесту. Где страсть, где вспышка, где игра? — во время разговора он махал руками, рискуя заехать мне в нос — ростом Ким едва доставал мне до плеча.
— Я попробую.
— Слушай, мы все тут изображаем из себя черт знает что, но постарайся каких-то пять минут!.. Это ключевая сцена! У меня на Скарлетт тоже не стоит, но ты же, твою мать, актер!..
После слов "камера-мотор" я обхватил Скарлетт за талию и приблизил лицо к ее лицу. Внутри было пусто, как в выжженной пустыне. Я даже сыграть любовь не мог.
Она обхватила меня за шею, улыбнулась едва заметно и прильнула ближе.
— Трахнешь меня, Дейв?
У нее были карие глаза, как у Барта. Дыхание перехватило, внизу живота разлилась теплая волна, и я смог. Накрыл губами ее рот, сжал руки на талии сильнее и сыграл любовь. Думал совсем не о том, что целую красивую девушку, за ночь с которой любой нормальный мужик полжизни отдаст. Я думал о Барте, которого ни разу не поцеловал.

Вечером после съемок я позвонил Бекки, советоваться с ней давно вошло у меня в привычку. Мы проговорили больше часа. Она сказала, что поддержит меня в любом случае.
Следующим стал звонок Арнольду. Спокойным голосом я сообщил о намерении разорвать наш с ним договор. Он орал, грозился, что оставит меня без работы, что всем расскажет о моей ориентации. В контракте был пункт о расторжении в одностороннем порядке, и стандартный, о конфиденциальности. Напомнив Арнольду, что если он откроет рот, то лишится прибыли со всех моих уже снятых фильмов, я сбросил звонок и принялся искать визитку Барта. Заглянул в ящик стола с бумагами, пересмотрел письма, обшарил карманы одежды, которую надевал в последнее время. Убил на поиски полчаса, а потом вспомнил, куда ее бросил. Визитка нашлась на столике в гостиной среди писем от поклонниц, которые притащил Арнольд.
Барт взял трубку после второго гудка.
— Привет, — сказал я.
— Привет, — вышло "приве-ет", будто он был рад меня слышать.
— Я согласен.
— На что согласен?
— На оба твоих предложения, — сказал я. — Повторить и… обсудить варианты насчет камин-аута.
— Приезжай ко мне, — ответил Барт после недолгой паузы. — Можешь прямо сейчас, я свободен.
И я поехал.

КОНЕЦ

правила голосования! читать обязательно!

Если вы автор, получивший право голосования:
За любой свой текст объемом более 10 000 знаков, который участвует в конкурсе, вы можете дать от 0 до 10 баллов каждому тексту-участнику. Написали 2 текста? У вас 20 баллов на каждый текст. Три текста? 30 баллов. И так далее. За себя голосовать нельзя. Присылайте заполненную таблицу, которая должна выглядеть вот так, на адрес: [e-mail] с пометкой "Результаты голосования".
Мы были бы очень признательны, если бы вы прислали заполненную таблицу один раз, чтобы не возникло путаницы с голосами.
Комментировать тексты можно! Помните: вы – им, они – вам.
Поскольку участие анонимное, для ответов на комментарии читателей будет заведен гостевой профиль. Логин и пароль высланы всем участникам на почту.

Читатели и авторы внеконкурсных текстов могут распоряжаться суммой в один балл (вы можете ставить +1, -1 либо не ставить ничего). Голосовать могут только пользователи, зарегистрированные в дайри до 1 августа 2011 года. Голоса принимаются только с минимальным комментарием, например: "+1! Заявка раскрыта полностью, характеры отлично прописаны, сюжет захватывает. Спасибо, автор!"